Труп-невидимка
Шрифт:
Проснувшись, я первым делом хваталась за бумагу и карандаш. То есть, в раннем детстве это был цветной карандаш, потом появилась авторучка, потом с годами прибавились фломастеры, а вот теперь на случай кошмара рядом со мной всегда лежит раскрытый ноутбук. И тогда я принималась отчаянно рисовать, теперь же – писать, писать, писать, и всякий раз я, проснувшись в холодном поту, пишу, пишу, пишу, пока не успокоюсь. Иногда получается довольно много.
Уже в зрелом возрасте я познакомилась с хорошим психиатром, и он мне объяснил смысл сна. Это, оказывается, мое отношение к мужчинам. То есть, я то ли подпменяю мужчин рептилиями и земноводными, то ли вижу в мужчинах рептилий, словом, психиатр увзал этот сон с каким-то непроизносимым извращением. Но в одном он был прав – мужчины, мне попадавшиеся, были, как правило, гады.
Дело в том, что я неоднократно
Так вот – примерно между третьим и пятым мужем я познакомилась с Севой. В отличие от меня, нищей преподавательницы, вдалбливающей целыми днями в деревянные головы школьников знания за крошечный оклад, Севка был более чем обеспечен. Будучи старше меня на десять лет, он имел кандидатское звание и сидел на доцентской ставке, и не где-нибудь, а в университете. Но основные материальные блага он получал от матери, очаровательной хохотушки Варвары Матвеевны. Вернее, Вареньки, потому что по имени-отчеству я назвала несостоявшуюся свекровь только однажды, придя первый раз к ней в гости. Она как меня увидела – так и расхохоталась.
Я приняла решение связать свою судьбу с Севкой из расчетливости, устав от безденежья и постоянных сражений с житейскими неприятностями. Не последнюю роль играло и то, какая у меня будет хорошая свекровь. Я приходила к ней, как к себе домой, Севка работал в кабинете, а мы часами хохотали на кухне. Иногда мы все втроем ходили в театр или в гости – у Вареньки было множество подруг. Всякий раз она давала понять, что я – официальная невеста ее сына. И тут же принималась хохотать.
Это длилось примерно два года. В конце концов я стала задумываться – за это время Севка мог бы хоть раз, выпроводив Вареньку на вечер к подружкам, проявить ко мне мужской интерес. Но этого раза все не было и не было. Наконец у меня открылись глаза. Его и не могло быть.
Просто в то время существовала в Уголовном кодексе специальная статья о мужеложстве. Севка же был преподавателем и не хотел вылетать из университета из-за такой ерунды. Будь я потерпеливее, он бы в конце концов на мне женился. Просто я не смогла довести дело до конца. Да и Варенька тоже хороша! Когда я приступила к ней с конкретными расспросами, хохотушка так захохотала, что мне стало страшно за ее здоровье. А могла бы объяснить мне ситуацию спокойно, пожалеть, обнадежить.
Теперь же все преграды рухнули. И Севка, уехав в Америку, дал себе волю на полную катушку.
Встречаясь время от времени с хохотушкой Варенькой, я была в курсе его дел. Вот только не знала, что он возглавил целый коллектив любителей однополой страсти. И меньше всего могла предположить, что вся эта компания завалится ко мне в гости на неопределенный срок.
Из угла вышла любознательная Афродита.
Варан на человека несведущего производит обычно страшное впечатление. Многие, впервые увидев Афродиту, признавались мне потом, что легенды о драконах, требующих на завтрак принцесс, уже не кажутся им стопроцентными выдумками. А между тем Афродита, в отличие от зеленого Георгия, очень приятного коричневого цвета и вообще, если не слишком присматриваться, могла бы сойти за коротконогого теленка.
Раздался четырехкратный визг.
Тут нужно внести ясность. Как говорится, кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Я оглашаю окрестности криком, но все прочие – просто визжат. Это – один из моих принципов, нарушать которые я не собираюсь.
Малютка вскочил на Севку – то есть, так ловко прыгнул, что мой несостоявшийся муженек поймал его, как ребенка, и прижал к груди. Обе девицы, женственная и мужественная, оказались на моем письменном столе. Афродита подошла и стала с интересом обнюхивать их обувь.
– Выгони
его немедленно! У меня аллергия на крокодилов! – заорал Севка. Аллергия всегда была его верным и испытанным оружием.– Во-первын, это не крокодил, а варан, во-вторых, девочка. Ее зовут Афродита. Теперь и тебе бы не мешало представить своих друзей, – холодно ответила я.
– Бусик, – указывая подбородком на малютку, ответил Севка. – А на столе Юлик и Масик.
Я поняла, что первым делом перепутаю имена.
И тут на помощь прибыл мой ненаглядный свекор.
– Кто сии? – вопросил Альфонс Альфонсович. – Кто таковы?
И, вглядевшись в Бусика, добавил грозно:
– А скоморохов и игрецов на дворы пускать не велено! Гнать в тычки!
– Я знал, что у тебя сумасшедший дом… – Севка не закончил фразу, но я все поняла. Я вообще понятливая, особенно когда речь идет о моих родственниках.
– Это мой любимый свекор, Севочка, – сказала я. – А сейчас придет младшая свекровь Нинель Аристарховна. Она женщина традиционных взглядов, и я бы хотела поберечь ее психику.
Думаю, не родился еще человек, способный поколебать психику младшей свекрови. У нее один пунктик – лишний вес, и он действительно лишний. В остальном она удивительно правильная тетка, почему и ссорится с Авдотьей Гавриловной. Для той притащить ночью стриптизера из клуба – плевое дело. Это что! Однажды она ехала вечером на своей «ауди» (у свекровей, во ищзбежание дурацких ссор, многие предметы обихода одинаковые – камины, телевизоры, джакузи и автомашины тоже). Слишком поздно выяснилось, что у нее, кроме кредитки, были с собой и наличные. Рано утром меня разбудила Люсенька и с ужасом сказала, что в доме – менты. Я подумала, что московская милиция в очередной раз не может раскрыть преступление, сроки поджимают, и тот генерал, что командует нашим угрозыском, прислал ко мне парламентеров. Наскоро накрасившись, я поспешила принять желанных гостей. Люсенька же все твердила, что менты – у Авдотьи Гавриловны, и она их так просто из своих апартаментов не выпустит. Очень удивленная рассеянностью и бестолковостью ментов, я стала стучать в свекровину дверь. Авдотья Гавриловна с виду – кинозвезда в отставке, но родилась она в деревне, и при нужде умеет говорить на доходчивом русском языке. Я услышала о себе такое, что возмутилась и ретировалась. А потом Люсенька донесла – менты оказались гаишниками. Свекровь что-то такое нарушила, ее задержали два симпатичных парня, она попыталась откупиться вместо сотни рублей пятью сотнями долларов и внушила гаишникам, что такие нарушители нуждаются в профилактической работе. Они заехали за ящиком дорогущей водки, закуской, и двое суток не вылезали из свекровиного будуара.
– Как изволите распорядиться насчет апартаментов? – неожиданно спросил мажордом.
Я была ему безмерно благодарна – он разрядил обстановку и дал мне возможность избавиться от Севки хотя бы временно.
– Разместите господ в запалном крыле четвертого этажа, – приказала я. – Там как раз четыре люкса.
– Нам два, – поправил Севка. – Но чтобы в каждом стояла большая кровать. И желательно зеркало на потолке.
– Хорошо, дорогой.
Западное крыло – как раз гостевое и имеет отдельный вход. Так что я хоть ненамного, а сократила свое общение с этими двумя парочками. Опять же – Авдотья Гавриловна перенесет это вторжение спокойно, а Нинель Аристарховна действительно взбунтуется. Хрупкое сложение Бусика вызовет в ней огромный комплекс неполноценности.
– Веди их, отроче, в горницы, – вставил свое слово и Альфонс Альфонсович.
Положительно, настала пора хоть как-то разобраться со свекром.
Глава восьмая
По телефону Раймондюкаса, оставленному Галкой, сперва никто не отвечал. Я поставила на автодозвон, включила на всякий случай диктофон и уселась продумывать вопросы.
Обычно я их редко продумываю. Но на сей раз следовало действовать осторожно. Раймондюкас – не только возможный убийца своей жены Лены, но и врач, к которому придется вести Альфонса Альфонсовича. Что, если у него мстительная натура? Сообразив, что наезжавший на него старик – свекор той самой Яши Квасильевой, с которой тащится вся Москва, с той самой Квасильевой, которая взялась расследовать убийство Елены Раймондюкас, психоаналитик может рассвирепеть. И если сейчас Альфонс Альфонсович всего-навсего мыкается между царем Иваном и императором Павлом, то Раймондюкас может пробудить в нем куда более глубинные слои исторической памяти. И симпатичный старик, вереща и чешась, полезет на дерево.