Трущебные люди (рассказы)

Но блаженные времена скоро миновали. Помещичьи уммы иссякли. Антрепренерами явились актеры-скопи

домы, сумевшие сберечь кой-какие капиталы из полученных от помещиков жалований,

Они сами начали снимать театры, сами играли главные роли и сильно сбавили оклады. Время шло. Избалованная публика, привыкшая к богатой обстановке, пьес при помещиках-антрепренерах, меньше и меньше) посещала театры, а общее безденежье, тугие торговые ] дела и неурожай довершили падение театров. Дело начало падать. Начались неплатежи актерам, между последними появились аферисты, без гроша снимавшие | театры; к довершению всех бед великим постом запретили играть.

В один из подобных неудачных сезонов в городе, где служил Ханов, после рождества антрепренер сбежал. Труппа осталась без гроша. Ханов на последние деньги, вырученные за заложенные подарки от публики, с женой и детьми добрался до Москвы и остановился в дешевых меблированных комнатах.

Продолжая закладываться, кое-как впроголодь, он добился до масленицы. В это время дети расхворались, жена тоже простудилась в сыром номере. А места все не было, и в перспективе грозил голодный пост.

И зачем это я русский, а не немец, не француз какой-нибудь!
– восклицал за рюмкой водки, перед своими товарищами, Ханов.

Да, вот иностранцам скабрезные шансонетки можно петь, а нам, толкователям Гоголя и Грибоедова, приходится под заграничные песни голодом сидеть...

И сидишь, и жена и дети сидят, а заработки никакой... Пойду завтра дрова колоть наниматься...

Зачем дрова! Еще в балагане можно заработать,-- заметил комик Костин, поглаживая свою лысинку.

В балагане?
– - удивился Ханов.

Ну да, в балагане под Девичьим...

Стыдно, брат, в балагане...

Стыдно? Дурак! Да мы на эшафоте играли!

Что-о?
– - протянул сквозь зубы столичный актер Вязигин, бывший сослуживец и соперник Ханова по про винциальным сценам, где они были на одних ролях и где публика больше любила Ханова.

На эшафоте, говорю, играли... Приехали мы в Кирсанов. Ярмарка, все сараи заняты, играть негде. Гляжу я -- на площади эшафот стоит: преступников на кануне вывозили.

Ну и...

.-- Ну и к исправнику сейчас. Так, мол, и так, ваш-скородие, уступите эшафот на недельку, без нужды стоит. Уступил, всего по четыре с полтиной за помещение в вечер взял, и дело сделали, и "Аскольдову могилу" ставили.

Эт-то на эш-шаф-фоте?--ломался Вязигин.

На эшафоте...

Странно...

Ей-богу, брат Ханов, не брезгай балаганом...-- советовал Костин.

Па-слушайте, Ханов, я тоже советую: там, батенька мой, знаменитости играли, да-с...

Я согласен, господа, как бы ни заработать честным трудом... но как попасть туда?

А, пустяки... Я карточку дам Обиралову, содержателю балагана... Он мой... да... ну, я знаю его.

Спасибо, Вязигин, я пойду...

За здоровье балаганных актеров!
– - крикнул Ханов, поднимая рюмку.

Костин, вечно ты балаганишь!--как-то странно, сквозь зубы процедил Вязигин...

*

был холодный, вьюжный день. Кутаясь в пальто и нахлобучив чуть не на уши старомодный цилиндр, Ханов бодро шагал к Девичьему полю.

uh то скользил по обледенелому тротуару, то чуть неДо колена вязнул в хребтах снега, навитых ветром около аооров и на перекрестках; порывистый ветер, с силой вырывавшийся из-за каждого угла, на каждом перекр врезывался в скважины поношенного пальто, леянои змеей вползал в рукава и чуть не сшибал с ног. рук попеременно пожимал уши, грел руки в холодных руковахся на крахмаленные в рукав ШКИ> мешавшие просунуть как следует руку

Вот, наконец, и Девичье поле, занесенное глубоким снегом, тучами крутящимся над сугробом.

Посередине поля плотники наскоро сшивали дощатый балаган. Около него стоял пожилой человек, в собольей шубе, окруженный толпой полураздетых, небритых субъектов и нарумяненных женщин, дрожавших от холода.

Он отбивался от них.

Да не надо, говорят, не надо, у меня труппа полна.

Иван Иванович, да меня возьмите хоть, ведь я три года у вас Илью Муромца представлял,-- приставал высокий, плотный субъект с одутловатым лицом.

Ты только дерешься, да пьянствуешь, да руга ешься неприлично на сцене, и так чуть к мировому из-за тебя не попал, а еще чиновник. Не надо, не надо.

Иван Иванович, нас-то вы возьмите, Христа ради, ведь есть нечего,-упрашивали окружающие.

Не надо.

Ханов приосанился, принял горделивую позу, приподнял слегка цилиндр и спросил:

Иван Иванович Обиралов -- вы?

Я, что угодно?

Вязигин просил вам передать.

Тот взял визитную карточку, прочитал и подал руку Ханову.

– -- Очень приятно-с... От Вязигина? Мой приятель... Дела делали... пожалуйте в трактир-с!

Иван Иванович, как же, возьмете?
– - упрашивала толпа.

Да ну, ступайте, что пристали? Сказал -- не надо, некогда... Пойдемте-с,-- и они с Хановым пошли.

Толпа направилась следом.

Ханов слышал, как про него говорили: "должно, наниматься", "актер", "куда ему, жидок", "не выдержит", "видали мы таких".

*

Народные гулянья начались. Девичье поле запестрело каруселями, палатками с игрушками, дешевыми лакомствами.

Посередине в ряд выросла целая фаланга высоких, длинных дощатых балаганов с ужасающими вывескака на одной громадный удав пожирал оленя, на другой негры-людоеды завтракали толстым европейцем в клетчатых брюках, на третьей какой-то богатырь гигантским мечом отсекал сотни голов у мирно стоявших черкесов. Богатырь был изображен на белом коне. Внизу красовалась подпись: "Еруслан богатырь и Людмила прекрасная".

"Это, должно быть, я!" -- взглянув на рыцаря, улыбнулся Ханов, подходя к балагану.

Около кассы, состоящей из столика и шкатулки, сидела толстая баба в лисьем салопе и дорогой шали.

_ Это балаган Обиралова?
– - обратился к ней Ханов.

Балаганы с петрушкой, а это киятры!.. Это наши киятры... А вам чево?

Я актер Ханов, я играю сегодня.

Тьфу! а я думала, с человеком разговариваю! Балаган тоже!

"Хорошенькая встреча", -- подумал Ханов и поднялся четыре ступеньки на сцену.

По сцене, с изящным хлыстом в руке и в щегольской лисьей венгерке, бегал Обиралов и ругал рабочих. Он наткнулся на входившего Ханова.