Трясина

Невидный не тешил себя иллюзиями. Тоска охватила его. Один, совсем один. Жуткая тишина, и в этой тишине плыли далекие, глухие звуки и терялись тут… Там, на Гомельщине, осталась старуха мать. Никогда в жизни он не чувствовал такой острой жалости к ней, как сейчас. Она так берегла его. Два сына ее погибли на войне. Две взрослые дочери умерли. Теперь наступила его очередь, а мать останется одна-одинешенька. Она не видела радости в жизни и не знает, что ее единственный сын и надежда сидит в этом гробу… Считанные дни, а может быть, и часы отделяют его от смерти.

Он опустил голову. Сердце сжалось от боли, и поток мрачных мыслей захлестнул его… Прочь, прочь, слабость и малодушие! Он порывисто встал с топчана. Лицо его сделалось суровым и упрямым. Невидный твердо зашагал по камере. Раз, два, три… Раз, два, три… Камера была тесная — три шага в длину. Движение немного успокоило его нервы. Он думал о том, что происходит там, на Полесье, и как отразится на работе его отсутствие. Конечно, работа не остановится. Его место займут сотни, тысячи новых борцов, рожденных в буре войны и революции.

Долго ходил он взад и вперед, погруженный в глубокие думы. Утомленный всем пережитым за последние дни, он присел на топчан и уснул тяжелым сном человека, измученного физически и морально.

Скрип ключа в замке разбудил Невидного. Жуткая действительность снова предстала перед ним во всем своем неприглядном виде. В камеру вошли три тюремщика.

— А ну, поднимайся! — крикнул один, грубо толкнув Невидного.

Его повели на допрос.

Невидный с любопытством смотрел на следователей. Физиономии их были неприятны. Их было двое. Один приготовился записывать. Невидный поглядел на него и подумал: «Много ты не напишешь».

— Фамилия, имя и отчество, чем занимаетесь? — был первый вопрос.

— Революционер.

— Невидный — ваш псевдоним?

— Так меня называют.

— А фамилия?

— Вам она ни к чему.

— О том, что нам нужно, судить не вам.

— Почему же?

— Что можно пану, того нельзя Ивану, — ответил следователь.

— Поистине демократическая поговорка, — усмехнувшись, сказал Невидный.

Следователь заметно терял спокойствие.

— У нас в руках большой обвинительный материал против вас, подтвержденный документами, — начал он сердито, — ваши преступления нам достоверно известны, и отказываться бессмысленно. Нам известно все про вашу подрывную работу против власти. Эту работу вы вели в полосе, объявленной на военном положении. Тяжесть вашей вины может быть уменьшена, если вы назовете ваших сообщников.

— Вы хотите это знать? — подчеркнув слово «это», спросил Невидный.

— Да.

— Сообщников у меня много. Если бы я назвал вам тех, которых знаю лично, это была бы только миллионная часть их. Мои сообщники — весь народ наш, восставший против извечного гнета. Мои сообщники — миллионы трудящихся Польши…

— Здесь не митинг, — прервал Невидного следователь. — Нас интересуют имена тех сообщников, которых вы знаете лично по вашей преступной деятельности.

— Их я вам не назову.

У следователя сверкнули глаза:

— У нас кроме слов имеются и другие способы заставить говорить.

— Слыхал я о них.

Тогда следователь сказал:

— Подумайте. Даю вам десять минут на размышление.

Невидного вывели в коридор.

Через десять минут его снова привели. На повторный вопрос следователя Невидный спокойно ответил:

— Испытайте свои другие способы. Больше я вам ничего не скажу.

И Невидный сдержал свое слово.

От побоев и пыток он так обессилел, что с трудом реагировал на окружающее.

Через три дня на рассвете заключенные услышали шум, доносившийся из угловой башни.

Десятки бледных лиц приникли к железным решеткам, глядя на худенького, невысокого человека, шедшего под усиленным конвоем в свой последний путь.

Заметив людей у тюремных решеток, он нашел в себе еще силы крикнуть им:

— Прощайте, товарищи, да здравствует советская власть!

36

Когда части Красной Армии приближались к селам Примаки и Вепры, Василь Бусыга и его друзья переживали тревожные дни. Неустойчивость фронта, принимавшие широкий размах боевые действия партизанских отрядов, их бурный рост — все это заставляло Василя и его единомышленников озабоченно почесывать затылки и задумываться над тем, что несет им прислужничество панам. А что, если паны прогорят? Приятели переживали дни тревог и колебаний. Настроение у них подымалось, когда легионеры где-нибудь одерживали верх, и снова падало, когда приходили вести об успехах партизан и Красной Армии. Они все повеселели, когда Василь принес им весть о том, что против партизанского отряда деда Талаша высылают целый батальон с паном Крулевским во главе. Пан хорошо знал все окрестные леса, а его поместье тоже сгорело в ту страшную ночь. Он-то уж постарается отомстить своим обидчикам.

Весть о карательном батальоне пана Крулевского быстро донеслась в лес, где расположились партизаны деда Талаша. Они получали точную и своевременную информацию обо всем, что происходило в стане врага. Каждый налет легионеров, каждая экзекуция, грабительские поборы, а также перегруппировка частей — все становилось известным партизанам, и они часто появлялись там, где враги их меньше всего ждали.

В глухом лесу, окруженном непроходимыми болотами, происходило совещание партизанских командиров. Выступал дед Талаш.

— Товарищи! Беда надвигается. Посылают на нас целый батальон карателей, а командиром там поставили пана Крулевского, которого вы знаете. Приказали ему: что хочешь делай, только партизанское войско побей всех до одного. А ихнего атамана, старого Талаша, и других возьми живьем. Вот с чем идет на нас пан Крулевский. У его отца я пас скотину, а сын хочет, чтобы я на старости кормил вшей в остроге, а потом они уже избавятся от меня и других наших командиров.

— Собака! — послышался чей-то сердитый возглас.

— Так как же быть, товарищи? Примем бой? — спросил дед Талаш, который хотел узнать настроение своих бойцов.

— Перебить их, как бешеных собак!

— А пана Крулевского повесить на осине! — загудели партизаны.

— Значит; будем драться с ними?

— Будем драться до конца!

— Ладно, ладно, сынки! Спасибо вам, товарищи! У нас уже есть кой-какие мысли о том, как с ними воевать. Но здесь не место о них говорить — и деревья могут иметь уши.

— Мы верим тебе, батька.

Дед Талаш снял шапку.

— Так послужим родине, соколы! Зорко глядите, чутко слушайте и исполняйте все, что прикажут вам командиры.

— Все будем делать, что прикажете! — дружно откликнулись партизаны.

Скрытно, под покровом ночи, выступил в поход паи Крулевский во главе своего батальона, которому были приданы четыре легких орудия и пулеметы. Он уже заранее чувствовал себя прославленным воякой. Гнедой конь гарцевал под ним, подняв упругую шею. Пану Крулевскому казалось, что на него сейчас глядит весь мир, и не было предела его гордости.