Туда отсюда не попасть
Шрифт:
В названии своей последней книги, увидевшей свет уже посмертно, Нэш использовал двустишие Роберта Фроста «Жизненный срок» (“The Span of Life”):
The old dog barks backwards without getting up;Ican remember when he was a pup.(И лежа лает старый пес; он немощен и хром.Я знал его, когда он был щенком.)Издатель этой книги писал: «В течение четырех десятилетий Огден Нэш был в числе самых проницательных летописцев американской жизни XX века, чьи свидетельства поистине бесценны; его острая наблюдательность, неподражаемый юмор, трезвость суждений и оценок всегда находили отклик у читателей разных поколений…» И далее приводились слова критика: «Нэш говорит для всех и за всех. В этом ключ к его неувядающей популярности. Он поэт обыденного и вечного. Он пишет о событиях вполне заурядных, свидетелями или участниками которых ежедневно становимся мы сами, но, пропуская их через призму своей поэтической наблюдательности, высвечивает для нас опыт „среднего человека“ с ясностью, на какую способен он один. Мы смеемся, читая его стихи, не потому, что они смешны – хотя, видит бог, они смешны, и еще как! – но главным образом потому,
Здесь четко обозначены две существенные особенности творчества Нэша. Во-первых, это неисчерпаемость тем, охватывающих практически весь мир современного горожанина – героя и рупора Нэша, с которым автор, надев маску «среднего американца», максимально сближается и часто притворно отождествляется (хотя диалектика отношений «автор – читатель» у Нэша далеко не так проста, как может показаться). Во-вторых, это счастливо найденная поэтическая манера, соединившая казалось бы несоединимое: подчеркнутую прозаичность, «приземленность», откровенное пародирование прописных истин, явное дидактическое начало – и парадоксальность мысли, разнообразие гротеска, блестящую изобретательность версификатора.
Что сделал Нэш? Он произвольно удлинил стиховую строку, превратил ее практически в «безразмерную»: от начальной прописной буквы до рифмы она может растянуться на три-четыре строчки печатного текста. При этом конструкция таких строк-предложений необычайно прочна: обладая синтаксической завершенностью, они скреплены отчетливым внутренним ритмом (который нередко поддерживается добавочными созвучиями внутри строки), а самое главное – связаны попарно рифмой, у которой есть оба свойства, необходимые хорошей современной рифме: точность и неожиданность. Нэш ввел в свои двустишия, как пишет Л. Унтермейер, «…неслыханно смелые и даже безответственные рифмы. Вместо того чтобы угождать читателю, привыкшему к традиционной соразмерности и благозвучию, Нэш обрушил на публику каскад эпатажа. Он соединял рифмой слова, которые прежде не были даже отдаленно знакомы друг с другом и которые приходилось вытягивать или подрезать, чтобы подогнать их окончательно, – но эти невиданные рифмы оказались живыми, сразу запоминались, их хотелось цитировать…». Нэш полагал, что при сравнительно малом количестве рифм в общем объеме стихотворения они должны строиться на предельном звуковом и зрительном подобии, и ради этого играючи жертвовал правилами грамматики и орфографии, сдвигая ударение с законного места, переиначивая привычный облик слов, дробя их на части или сливая, и засыпал читателя загадками. Вот несколько примеров из множества: analyzing – tanalizing (вместо tantalizing), bottom – ottom (autumn), luncheon – duncheon (dungeon), liar – inquiar (inquire), deforested – exhorested (exhausted), thoughts – shoughts (shorts), Buddha – shuddha (should do), Gospel – pospel (possible), faucets – causets (corsets), annuity – duity (duty), chiropodist – St. John the Bopodist (Baptist) и так далее до бесконечности.
Нэш писал не только в своей особой манере: у него немало стихов внешне привычных, метризованных по всем правилам, но еще более концентрированных, брызжущих виртуозной словесной игрой, которая заставляет вспомнить его предшественников – великих англичан Лира, Кэрролла, Гилберта – или его старшего современника Беллока: присущее им всем сочетание рациональности с элементом абсурда (common sense and uncommon nonsense) характерно и для Нэша. Он любил пятистрочный лимерик – стихотворную форму, которую обессмертил Лир, – и включил в сборник 1968 года целый раздел остроумных подражаний классику, озаглавив его пародийной цитатой:“How Pleasant to Ape Mr. Lear”. Замечательны и другие его короткие стихи, в частности четверостишия, составившие бестиарий, и бесчисленные виртуозные миниатюры, практически непереводимые. (Впрочем, этого поэта и вообще можно только пытаться переводить – с большей или меньшей степенью приближения к смыслу и духу: по-настоящему Нэшу повезло в Польше, где в 60-е годы прошлого века его переводил и печатал в журнале «Пшекруй» талантливейший и удивительно с ним созвучный Людвик Ежи Керн.)
Здесь следует сказать о незаурядной языковой одаренности Нэша: он сумел извлечь максимум выразительности из английского языка, своего материала и орудия, которое он постоянно оттачивал и совершенствовал. Он – полностью в духе XX века – прозаизировал поэзию, вводя в нее неосвоенные слои лексики и бытовой фразеологии, пародируя канцелярский и псевдокультурный стили речи, высмеивая расхожие штампы. Он взрывал устойчивые словосочетания, подменяя ожидаемый компонент неожиданным, и выворачивал наизнанку цитаты и пословицы. Скрытые цитаты рассыпаны у него повсюду; на них построены названия многих стихотворений и почти всех сборников. Ориентируясь – не без иронии – на уровень среднеобразованного читателя, Нэш щедро сдабривал свой текст иноязычными словами и латынью. Он неутомимо путешествовал по словарям, посвящая стихи случайно обнаруженным редким словам (например, serendipity и velleity). Его могли вдохновить особенности местного произношения, правила образования множественного числа и даже суффиксы – все эти «филологические опыты» содержат тонкие наблюдения над законами живого языка. С конца 1950-х годов его стало особенно беспокоить засилье газетного жаргона, модных словечек и оборотов, безвкусных официальных эвфемизмов, предвестников нынешней «политкорректности» (например, «граждане пожилого возраста» вместо «старики»; повесть Хемингуэя он предлагал именовать «Гражданин пожилого возраста и море» – “The Senior Citizen and the Sea”), общий упадок языковой культуры, насаждаемая средствами массовой информации пошлость, убогость и малограмотность речи. Он написал об этом целый цикл стихотворений, печально констатируя: «Родной язык серьезно болен…»
Говоря о тематике творчества Нэша, стоит упомянуть любопытный указатель к его произведениям, вышедший в США в 1972 году. Он помогает ориентироваться в наследии поэта, который нередко давал своим стихам названия парадоксальные или пародийные, напрямую не связанные с содержанием: автор словно нарочно запутывал читателя, чтобы потом удивить его неожиданной концовкой. Среди постоянных тем Нэша присутствуют (выписываю подряд): дети, почта, поезда, родственники, проблемы преклонного возраста, медицина и болезни, театр, живопись, женщины, деньги, проблемы брака, реклама, торговля, гости, детская литература, бытовая техника, спорт, бабушки и дедушки, собаки, языковые штампы, война, карьера, лесть, рассеянность, банкиры, угрызения совести, правдивость, порнография, прогресс, университетское образование, трусость, многоженство, везение и невезение, красноречие, терпимость, политические партии, слава, кино, распределение богатства в обществе, любовь, налоги, жилищные условия, сон и бессонница… Перечень можно продолжать без конца. Вращаясь в кругу старых, общеизвестных тем, Нэш сумел сделать сотни открытий – при этом открытий таких, на которые, как мы думаем, читая его стихи, мы вполне были бы способны
и сами, если бы… если бы обладали его талантом смотреть на мир свежим взглядом, подмечать и обобщать с безошибочной точностью и смешные черты характера, и все нелепости жизни, крупные и мелкие, которые мешают человеку жить по-человечески.В 1953 году Нэш заметил: «Я убежден, что надо действовать так, как если бы до тебя не было написано ни строчки. То обстоятельство, что все, о чем тебе хотелось бы сказать, уже сказано другими до тебя и лучше тебя, оказывает на литератора парализующее действие, и остается только одно: полностью это игнорировать и считать, что ты живешь в первый день творенья».
В известном смысле творчество Нэша – расширенный автопортрет. В настоящем издании, как и в первом сборнике поэта на русском языке, вышедшем ровно 30 лет назад («Все, кроме нас с тобой», Лениздат, 1988 [1] ), стихи расположены в хронологическом порядке и в какой-то мере отражают эволюцию личности автора, то, как менялось его отношение к действительности, хотя в целом жизненные и творческие принципы Нэша оставались на редкость постоянными. На смену молодому озорству приходит мудрость, общий тон становится грустнее, и в последних сборниках немало серьезных и горьких вещей. Автора многое объединяет с героем: в молодые годы это поиски места под солнцем, попытки вписаться в существующую систему, мечта разбогатеть, позднее – житейские неурядицы, сознание своей беспомощности в бездушном, механизированном мире, страх перед болезнями, перед наступающей старостью… Но при этом сохраняется главное: незыблемая шкала ценностей и юмор, который помогает выжить.
1
Тексты для издания «Пальмиры» заново отредактированы, в состав сборника внесены изменения и дополнения.
Нэш во многом предугадал путь, которым в послевоенные годы пошли создатели знаменитых «законов Мерфи», «закона Паркинсона», «принципа Питера». Автор последнего, Лоуренс Питер, писал: «Что в этих законах пленило умы? То, что в каждом из них схвачена часть сложного человеческого опыта, и выражено это короткой, понятной, легко запоминающейся фразой. Почему они получили всеобщее признание? Потому что в каждом из них содержится некая основополагающая истина, верная для всего мира, независимо от различий в политическом строе, религиозных убеждениях или расовой принадлежности. Для этих законов не существует границ, разделяющих нации и культуры». Кажется, что все это сказано о Нэше.
Его рано оценили как незаурядного наблюдателя – с начала 1930-х годов он последовательно создавал панораму современных нравов. Нэш-летописец выступал одновременно и как простодушный обыватель, словно впервые заметивший несуразность и уродство общепринятого, – этакий новоявленный Кандид, потребность в котором литература испытывала всегда, – и как просветитель, пророк, проповедник, который призван наставлять и предостерегать, пускай шутя. В текстах Нэша звучат отголоски событий, происходивших в его стране и в мире. Он никогда не участвовал в политических играх, стоял, как был уверен, вне политики, но его убеждения достаточно четко выражены в стихах, отражавших – и осуждавших – приход к власти фашизма, империалистические притязания Англии, вечную междоусобицу республиканцев и демократов. Он был противником тирании и всякого фанатизма, а в последние годы все чаще думал и писал о бессмысленности и преступности войн. В одном из интервью Нэш говорил: «В узком плане я пессимист – многое из того, что я вижу вокруг, повергает меня в тревогу и даже в дрожь, но в широком плане я неисправимый оптимист». Его оптимизм упорно противился всем ударам, вера в здравый смысл и в силу слова не оставляла его до конца.
В упомянутом предисловии к однотомнику 1975 года Арчибальд Маклиш подвел итоги: «Нэш… изобрел новую форму, отрицающую все привычные категории и существенно изменившую читательское восприятие его времени. Он ввел читателя в дотоле не исследованный мир – мир банальных условностей современного города… Только теперь, когда мы можем окинуть взглядом все его творчество, мы понимаем, что он делал, на что посягал. Нынешнее поколение американцев лучше, чем кто-либо иной, может оценить смелость этого человека, обнажившего в своих комических двустишиях, скрепленных эксцентричной рифмой, несообразность всей нашей жизни. Сегодняшний читатель, я надеюсь, поймет, что Нэш, не будучи сатириком свифтовского толка, был снедаем тревогой за человечество и движим состраданием к нему. И может быть, в книгах Нэша читатель будет искать не столько смех, сколько слезы – и обнаружит там не зубоскальство, а любовь».
Из сборника
«Так много лет назад»
1931–1936
Порицание порицания