Тугова гора

Василько, сидевший рядом с Дементием и напряженно слушавший воина, внезапно судорожно вздохнул, поднялся и поспешно шагнул от костра в темноту.

— Чего это он? — Михей проследил взглядом за юношей.

— Сынок он Лариона, — коротко пояснил Дементий.

— Вот оно что! — удивился воин. — Говорил Ларион, что где-то в лесах жена у него с дитем хоронится… Поискал я тогда, поспрашивал людей — где там! Лесов-то! Прячущихся-то по Руси!

Так вот на берегу Плещеева озера узнал Василько о своем пропавшем отце.

— Да ведь и где уверенным быть, что жива твоя матушка Евпраксия Васильковна, — говорил Михей, когда юноша, справившись с подступившими слезами, снопа вернулся к костру. — А так — и теперь искал бы. Сынище-то какой вырос, господи благослови! Дай тебе судьбу счастливее отцовской,

4

Солнце еще не взошло, густой туман, отрываясь от воды, плыл над озером, а на Ярилиной горе, среди хозяйственных построек, уже было людно: дружинники чистили коней, вели их на водопой, сами купались в парной с ночи воде; суетливо пробегали работники поварни. Каждый находил себе дело. Люди были приучены вставать с рассветом, зная, что к этому времени Александр Ярославич уже на ногах. Было чему удивляться ярославцам: протирали кулаками заспанные глаза, но тоже шли к озеру; поеживаясь от сырости, недоверчиво пробовали босыми ногами воду.

Александр Ярославич, в наброшенном на плечи легком кафтане с серебряными нитями по вороту, сидел за за столом, заваленным книгами, просматривал сообщения, которые доставляли ему тайные гонцы, — все ему передавали, и он знал, что делается не только в Орде, но и на Западе, кишевшем крестоносными рыцарями у самых границ русской земли.

Александр Ярославич отбросил грамоту из стольного Владимира. Вот опять готов обоз для Орды. Сколько же добра переправлено в ханскую ставку! Как в прорву! Одно только утешает, что ни один меч, ни одна кольчужная рубаха, выкованные русскими умельцами, не бывали на возах среди клади. Берег, собирал оружие, надеясь, что еще при жизни своей доведется обрушиться со всем гневом на ордынцев.

Задумавшись, Александр Ярославич не замечал, что на столе, в поставце, чадила свеча, хотя в узкие оконца его палаты лился утренний свет. Не заметил он и вошедшего светловолосого отрока, который встал робко, чуть сзади, но так, чтобы князь мог видеть его. И только когда отрок снял щипчиками нагар со свечи, спросил:

— Что тебе, Гринька?

— Княже господине, там дружинники. Просят или допустить их, или выйти к ним. Говорят: дело важное.

Поднявшись с кресла, князь с наслаждением потянулся. Гринька ловко подхватил сползший с его плеч кафтан; встав на цыпочки, попытался снова накинуть, Ярославич отстранил его.

— Не надо. Уже обогрело, не озябну…

Так и вышли на крыльцо: князь Невский в белоснежной сорочке, сзади Гринька, неся кафтан на вытянутых руках.

Внизу, у крыльца, на вытоптанной пожелтевшей траве, стояли толпой дружинники. Он спустился к ним. И сразу же воины окружили своего князя, заговорили наперебой:

— Отпусти, княже, с ярославцами.

— Меч ржой покрылся, а тут есть где ему очиститься.

— Долго ли будем под ярмом? Уже нету никакого терпения!

Александр Ярославич молчал…

Кстати, или некстати вспомнилось… Глупостью монастырских служек был заточен в подвале человек, знающий письмена. Велел привести его, а потом читал, что им было написано; одно место поразило пронзительной болью. Монах-летописец стенал: «Никогда не было и не будет такой скорби, как во время их господства. Будут под ярмом их люди, и скот, и птицы; спросят они себе дани у мертвецов, как у живых; не помилуют нищего и убогого, обесчестят всякого старика». А разве самого не гложут иногда сомнения? Копить силу, растить воинов, но когда^:то и начинать надо. Прав ли, удерживая людей от выступления? Ведь заметил же вчера, как всколыхнулись воины, слушая юного Константина. Не сам ли юношей бросался на шведов?

А дружинники ждали. Опять кто-то из них молодым, срывающимся голосом выкрикнул:

— Вели, княже, бить тревогу. Все ляжем!

— То-то — «ляжем»! — усмехнулся горячности парня; вскинул голову, сказал сурово: — Русь жила и будет жить людьми своими. Научись врага бить и самому сохраниться. А то — «ляжем».

Выискал взглядом сотника Драгомила. Тот стоял смущенный, опустив голову. И ему не по душе слова князя.

— А где князь Константин? — спросил, обращаясь именно к нему.

И тот вяло ответил, так и не посмотрев в глаза Ярославичу:

— Седлают коней. Ехать собрались.

Александра Ярославича неприятно кольнуло: «Обиделся, решил ускакать, не дожидаясь утренней трапезы».

— Гринька, попроси сюда князя Константина.

Пасмурное лицо Константина, когда он появился перед ним, ничуть его не тронуло. Так же сурово произнес:

— Добровольцев бери, а общего клича не будет. В пути набирай смельчаков. Так сказал.

В глазах юного князя вспыхнула радость — не ожидал такого решения. Молча низко поклонился. Но Невский уже повернулся к дружинникам.

— Против народного гнева не пойду, — загремел он. — И право, невмоготу видеть, как страдают наши люди от бесчинств баскаческих. Но выступать не время. Идите, охотники, без моего имени.

К нему шагнул рослый усач, спросил, робея:

— Можно ли, княже, мне идти в Ярославль? За отца, на Сити погибшего, за старших братьев, за поруганную сестру Алену, что в полону.

— Иди, Навля, отпускаю.

— И меня, княже…

— Меня тоже…

Выдвинулся Драгомил, стоял насупившись, расставив крепкие ноги, — экий богатырь!

— Отпусти, княже. Сын идет дружка моего — старого Лариона. Оберегой ему буду.

— Что ж, всю дружину распущу, а кто меня оборонять станет?

Князь любовно и горько смотрел на возбужденных воинов. Сам повел бы дружину — он-то, что же, не такой же человек, что ли, — но знал: не пришло его время; его опыт, ум в другом деле нужны, — за всю русскую землю он в ответе.

Пройдет каких-то пять лет, золотоордынский хан Берке потерпит сокрушительное поражение от своего родственника, персидского хана Хулагу, и Берке пришлет требовательное: «Дай воинов!» Пойдут тогда по городам тайные грамоты Александра Невского: «Пора настала!» Восстанут сразу Владимир на Клязьме, Суздаль, Переяславль, Ростов, Великий Устюг, Ярославль. Русские люди в праведном гневе размечут татарские отряды. Правда, и после этого восстания еще надолго останется Русь под татарским игом, но уже не будет баскаков — Невский обговорит в Орде право самим князьям собирать дань с населения, — и никогда уже ордынские властители больше не осмелятся требовать к себе русских воинов для участия в их захватнических походах.

5

Дружинники собирались к отъезду, брали необходимое в переметные сумы, проверяли оружие, прощались с товарищами, оставшимися при князе. В это время с дороги к терему вывернула крытая колымага, упряженная четверней с выносом. На передней сидел верхом отрок в черной монашеской рясе, остром войлочном колпаке, погонял прутом лошадь. Крупные кони резво шли рысью, возок мерно раскачивался.

— Владыка! — пронеслось среди дружинников.

Сбегались к крыльцу, чтобы успеть под благословение митрополита всея Руси Кирилла.