Тугова гора

У Топорка чуткое ухо. Взлетел ли рябец — прежде чем воин скосил на него взгляд — ухо уловило шелест крыльев. Вон там сзади раздался мягкий стук — то упала на устланную рыжей хвоей землю кочерыжка еловой шишки: белка полакомилась и сбросила ее.

Солнце перевалило на вторую половину, влажный лесной воздух насыщен запахами смолы, гниющих листьев, грибов.

Иногда Топорок приникал к земле, вслушиваясь, не долетает ли конский топот от соседней сторожи, чтобы к появлению гонца быть готовым нести весть дальше.

А лес продолжал жить своей обычной жизнью. Пестрой тетерке понадобилось провести свой выводок через дорогу. Цыплята еще не поднялись на крыло и цепочкой семенили за сердито квохчущей мамашей. Вдруг в стороне треснул сучок — птицы поспешили укрыться в еловом подросте. Через какой-то промежуток опять слабо треснул сучок. Топорку знакомы повадки лесных обитателей: по лесу шел лось, которому ничего сейчас не грозило, но по врожденной осторожности после каждого шага он останавливался и слушал. Вот когда зверь бывает потревожен, то несется напролом — звон стоит в лесу.

Рука дружинника сама потянулась за спину, чтобы снять лук, наложить каленую стрелу. Только на мгновенье допустил он слабость и устыдился этого. Ругнув себя в душе, Топорок опять замер: воин победил охотника. Тяжкое преступление — отвлечься от дела, к которому приставлен; тем более непростительно молодому воину, каким был Семка Топорок, столь высоко вознесенный сейчас противу прежней своей жизни.

В владетельном селе Высокове, где стоял летний княжеский терем, еще до прошлого года пас скот отрок Семка «Семка-пастушок», «Семка-пастух» — так бы и зваться ему до скончания века, да в счастливый для него день переменилась судьба.

Неведомая и внезапная хворь напала на княжну Марьюшку. Вечером еще была весела, утром встала бледной, а к полудню начался горячечный бред. Константин Всеволодович с немногими дружинниками, что были приставлены для охраны княжеского терема, еще затемно отъехал на охоту по зверю. Дома осталась княгиня Марина Олеговна с сенными девушками и старой нянькой Еремеевной. Раненой птицей металась по покоям старая княгиня, бестолково носились по затемненным переходам терема перепуганные, растерявшиеся челядинцы.

После спада полуденной жары Семка-пастушок собрался выгонять стадо, проходил неподалеку от княжеских покоев. Тут на него и налетела старая нянька, Старуха оценивающим оком повела на парня да и приказала строго:

— Немедля несись в город к боярину Третьяку Борисовичу. Скажешь: для княжны нужен лекарь Микитка. Хватай любую лошадь и скачи.

Семка не помнил, как вывел коня из княжеской конюшни, как взлетел на него птицей, заколотил босыми пяткам по лоснящимся бокам жеребца. Не слышал и причитаний няньки.

— Что же ты, непутевый, на неоседланном-то поскакал! Не равно свалишься, коня упустишь! — всполошен-но кричала вдогонку старуха. — Кого послала, родимые, пропала моя головушка…

Откуда ей было знать, что Семке сподручнее было на неоседланном коне скакать — седло он в глаза видел, а сидеть не приходилось.

Двадцать верст до города пролетел одним махом, добрый попался конь, даже не запотел.

Обратно сопровождал возок, в котором ехали тучный Третьяк Борисович и дед Микита — ведун.

Ничего опасного лекарь не нашел, успокоил княгиню, сказав:

— Зря тревожишься, княгинюшка. Нешто много погуляла княжна на солнышке, головку запекла. К завтрему пройдет.

Дед напоил больную травяным отваром, и княжна уснула.

Вернувшись с охоты, Константин Всеволодович велел кликнуть Семку — нянька Еремеевна не пожалела для него добрых слов.

— Ведь как сорвался… Кричу ему: «Коня-то оседлай!» Куда там! И какой ловкай!..

С трепетом предстал Семка перед князем, не зная, что его ждет; подумал сначала: дорогого коня без спросу взял, загубил в бешеной скачке. Но нет, совсем не сердито смотрел на парня князь Константин. Рядом грудились дружинники, перекидывались шутками — молодые, веселые, еще разгоряченные охотой. Не раз потом вспоминал Семка эти минуты: что и говорить, хорошо же выглядел он в своем отрепье среди нарядных, удалых воинов.

— Приглянулся тебе конь? — с улыбкой спросил князь.

Нет, не для наказания позвали его. Семка смело взглянул в глаза Константину Всеволодовичу.

— Кому не приглянется! Такой конь!.. Он аж над землей летит. — На лице отрока сияло такое восхищение, что все засмеялись.

— Дарю тебе Разгара. Заслужил.

Семка еще не до конца сообразил, какое счастье выпало ему, когда из толпы дружинников выдвинулся рослый воин, одетый наряднее всех, белоголовый, с курчавой бородкой, — позднее узнал, что был это Данила Белозерец.

— Пошто ему, княже, такой конь? — явно неодобрительно проговорил он. — Его в соху не впряжешь. Сгинет без толку Разгар.

Князь засомневался — слова Данилы были верными. Но не любил Константин переиначивать сказанное.

— Пускай ладу свою катает, ежели для сохи непригоден Разгар. Есть у тебя любимая?

Семка расплылся в улыбке — рот до ушей, а сказать ничего не смог: была у него лада, да только видел он ее, когда княжеское семейство перебиралось на летнее время в Высоково, — сенная девушка Марины Олеговны — Настаска. И всего-то перекинулся с нею несколькими словами, а в сердце осела накрепко. Недаром и норовил без надобности появляться возле княжеского терема, надеясь хоть мельком увидеть девушку.

И опять смеялись дружинники над смутившимся парнем.

Данила сказал Константину Всеволодовичу:

— Уж если, княже, беспременно желаешь наградить его конем, то сделай и второе: возьми его в дружину. А уж я за ним присмотрю…

Одно удовольствие вспоминать Топорку тот свой первый счастливый день…

Солнце уже падало за лес, навевал прохладный ветерок, добавляя к шорохам лесных обитателей говор верхних ветвей деревьев.

Все было так спокойно, жизнь была так радостна, что не верилось в предстоящую битву, в то, что, может, уже скачет татарская конница и вскоре окрестности огласятся звоном мечей, стоном умирающих, плачем женщин, останутся на месте селений горклые пепелища.

Занесут кривую татарскую саблю и над головой То-порка. Молодой воин сжал рукоять меча, мускулы лица отвердели, и взгляд стал суров. Нет, не будет ордынцам легкой победы, Топорок сумеет постоять за себя, за отчий кров.

Нелегко давалась ему воинская выучка: не один шрам от тупого меча остался на плечах — Данила, обучавший его, был безжалостен; не одну горькую минуту пережил он из-за злых окриков строгого наставника. Но потом все чаще Данила, сам воин отменный, стал одобрять его: сравнялся Топорок выучкой и ловкостью со многими дружинниками.