Тук-тук-тук в ворота рая

Ему явно не понравился мой вопрос.

– Правда ли - ты там, у Шара, пожелал чего-то... для меня?

Отец досадливо ругнулся в угол и схватился за бутылку. Я отобрала у него выпивку.

– Хватит тебе. Ты лучше на вопрос отвечай.

– Ну, не то чтобы так уж прямо... но можно сказать и так... ну, попросил, для тебя и Арчи, - наконец сказал он, косясь на бутылку.
– А плохо вышло, что ли? Ты посмотри на брата, на себя в зеркало глянь - какая пава получилась! Да мужики уже сейчас штабелями тебе под ноги складываются. А то ли ещё будет!

– Может, я хотела бы остаться собой, - сказала я.
– Я тебе не нравилась?

– Да причём здесь "нравилась - не нравилась"! Для женщины главное что?
– тут папаша остановился. По его сведённым бровям и напряжённым морщинам на лбу было видно, как он старательно собирает мысли в кучку. Наконец, он изрёк: - Для женщины главное - фигура. Ноги там, руки... и всё остальное... Чтоб не доска какая-нибудь была, чтоб сердце радовалось на неё глядючи. Ну и лицо - само собой, волосы чтоб шикарные были...

– Ты только про ноги и волосы думал - там, у Золотого Шара? А я сама? А... душа? Кто теперь я? Ты про это думал - ну хоть что-нибудь, хоть самую малость?

– Душа?
– переспросил папаша.
– Какая душа? Ах, душа... Да ну, пустое это всё. Выдумки очкариков и старых дев, пописывающих стишки. Если баба уродина, какое кому дело до её души? А ежели красотка, то будет нравиться любая - хоть с душой, хоть без души.

Вот такие представления были у папочки об идеальном куске мяса. И с этими пещерными фантазиями он припёрся к Золотому Шару...

Мне стало зябко.

– И ум - тоже пустое. Бабе без ума ещё и лучше, правда?
– сказала я, чувствуя, как сами по себе кривятся губы.
– Чтоб сердце радовалось, на неё глядючи.

Папаша всё-таки ухватил бутылку, торопливо налил и махнул ещё стакан.

– Да не сверкай ты на меня своими глазищами!
– сердито воскликнул он, и в подтверждение своих слов хотел было грохнуть по столу кулаком, но передумал и мягко опустил руку на стол.
– Мала ещё, ничего о жизни не знаешь! Этот мир уж так устроен - или ты их, или они тебя! Нет никакой души - есть только сила. А сила бабы - в её си...
– отец поперхнулся, закашлялся, потом продолжил: - Сила бабы в её силе, и точка. Подрастёшь и ещё скажешь старику своему спасибо... если будет кому... папка-то ведь не вечный...
– его голос задрожал, мутная слеза выкатилась из-под набрякшего века.

Всё, поплыл папаша.

Потом он по обыкновению начал мусолить, как он нас с Артурчиком любит и как только ради нас шляется в Зону. Завёл шарманку. Особенно раздражала тема про маленькую крошку, его милую дочурку. Знал бы он. Иногда так и подмывало раскрыть ему глаза.

Не знаю, что меня тогда удерживало. Наверное, мысль о том, что словами всё равно ничего не изменить.

А одной жаркой влажной ночью я внезапно проснулась от каких-то звуков - сначала во дворе, потом внизу, в холле. Я встала, подошла к окну, отвела в сторону портьеру, но вместо рассветного свечения увидела только глухой мрак. Что-то у отца пошло не так, обычно он возвращался ранним утром, когда уже начинало потихоньку светать.

Накинув халат, я спустилась. Внизу отец склонился над каким-то свёртком, лежащим на полу. Что-то большое и длинное было завёрнуто в грязный брезент, покрытый тёмными пятнами. Я подошла поближе, и вдруг свёрток издал стон, полный такой смертной муки, что по спине будто скользнули холодные змеи. Сделав ещё несколько шагов вперёд, я увидела руку, выпростанную из-под брезента, багрово-синюю, перекрученную невозможной судорогой...

– Кто это?
– прошептала я непослушными, внезапно онемевшими губами.

– Красавчик Диксон, - хрипло ответил отец и, кряхтя, разогнулся.
– Вот только он больше не красавчик.

Диксон! Он нравился мне. Конечно, никаким красавчиком он не был, просто его большие телячьи небесно-голубые глаза и буйные соломенные кудри до плеч служили вечным источником насмешек для сталкеров. Диксон не обижался. Характер у него был лёгкий, смешливый, а сталкерство и походы в Зону он, по-моему, воспринимал как увлекательную игру. Детство ушло - скауты остались. И вот, похоже, для Диксона игра закончилась.

Я опустилась на корточки и отвела брезент в сторону. Увиденное заставило меня стремительно отвернуться.

– Зачем же ты приволок его сюда?
– сквозь стиснутые зубы сказала я отцу.
– Его в больницу надо, к Каттерфилду вези его!

– Нельзя к Мяснику сейчас, никак нельзя! Хвост за мной был, еле оторвался. Рядом где-то караулят. Если сейчас на улицу выеду - точно заметут. Утром, всё утром.

– Да не доживёт он до утра! Вызывай Мясника сюда!

– Да ты хоть знаешь, сколько он запросит?
– возмутился отец, и его испачканная лысина покраснела.
– Вовек не расплатимся!
– он посмотрел на брезентовый свёрток, лежавший у его ног, и поспешно отвёл взгляд быстрым и каким-то вороватым движением.
– А Диксон сам виноват!

Я смотрела снизу вверх на это уродливое морщинистое лицо кирпичного цвета, в эти бегающие глазки, затуманенные жадностью и страхом, и внезапно поняла, что всё, что мне рассказывали про этого человека - чистая правда. Мой отец - убийца. Убийца не по стечению обстоятельств, а по мелкой своей сути. Если б не было Зоны, он всё равно нашёл бы, где развернуться. Подставлял бы других, шёл по головам. На тонущем корабле расшвыривал бы в стороны женщин и детей. На войне стрелял бы в спину своим товарищам. И мама, её падение с лестницы, как всё было на самом деле?

Я распрямилась, и слово само вырвалось из глубин груди.

– Стервятник.
– Потом развернулась и стремительно взбежала по лестнице с единственной мыслью - отдалиться как можно быстрее от этого места, чтоб забыть о существовании Хармонта на веки вечные.

– Стервятник! Стервятник! Стервятник!
– в каком-то исступлении повторяла я, швыряя в раскрытый чемодан скомканные вещи. Зачем-то сорвала с вешалки праздничное с блёстками платье, подаренное к Рождеству, и тоже попыталась запихнуть его в чемодан.
– Проклятый городишко! К чёрту! К дьяволу! На край света! Уеду сейчас же! Пешком уйду!

Ведь есть на свете другие места, где о Зоне вспоминают только когда в теленовостях промелькнёт сюжет про Институт, и очередной доблестный учёный, наряженный в скафандр, заверит боязливую мировую общественность, что наука на страже, наука не стоит не месте, наука бдит... Есть же, есть где-то Лондон, Париж, Нью-Йорк, Токио... есть Россия, в конце концов, где по улицам бродят бурые медведи... какое счастье - всего-навсего дикие звери, а не ваши давно почившие родственники, только что вылезшие из-под земли!