Тук-тук-тук в ворота рая

Чёрта лысого тебе, а не мой гипофиз!

– Я подумаю, - дипломатично сказала я.
– Честное слово, подумаю.

Взяла радостно загукавшего Диксона за локоток и повела к машине.

Дочери сталкера не стоит ссориться с единственным приличным врачом в городе.

Одного я не сумела - заставить папашу называть Диксона нормальным человеческим именем. Когда я привезла подлатанного беднягу домой, Стервятник вышел на крыльцо встречать нас. Он с откровенным любопытством разглядывал Диксона, его раздробленную беззубую челюсть, стянутый шрам на верхней губе, короткий нос, собранный из кусочков прежнего, заглянул в опаловую голубизну глаз, лишённую жизненного блеска, потом поскрёб свою вечную чёрную щетину и хмыкнул, как припечатал:

– Суслик! Как есть Суслик!
– И с тех пор звал его только так.

Вслед за ним и остальные сталкеры подхватили новое прозвище - сгинул Красавчик Диксон, как будто и не было его на свете, будто бы никто никогда не дивился цветам без запаха... только Рэд Шухарт, он один продолжал относиться к Диксону по-человечески. Поэтому, когда я заметила, что и до Рыжего добрались мои флюиды, отнеслась к этому скорее с сочувствием, чем со скукой, которую в последнее время вызывало поголовное слюнопускание в мою сторону.

Иногда я чувствовала себя гостьей, усаженной за роскошный стол, ломящийся от еды - от простых блюд до деликатесов. И вот ты пробуешь то одно, то другое, а запаха не обоняешь и вкуса не чувствуешь, и насыщения не достичь, просиди ты за этим столом хоть тысячу лет.

Как с тем царём, о котором я читала в детстве.

Только в моём случае всё превращалось не в золото, а в дерьмо какое-то.

Иногда мне казалось, что с Рыжим дерьма может и не случится. Называл же он Диксона Диксоном. Чушь, конечно. Я и тогда знала, что чушь. Но иллюзии - это как витамины для души, без них, знаете ли, и сбрендить недолго.

Надо отдать Рыжему должное - он сопротивлялся изо всех сил. Он старался не пялиться на меня и, когда бывал в нашем доме, всегда держал дистанцию - боялся ненароком коснуться моего тела. Напрасные усилия. Я же как заразная болезнь, от которой не придумано лекарства, и не думайте, что я была от этого в восторге - не больно-то приятно ощущать себя какой-то африканской лихорадкой.

В тот день, когда Барбриджу отрезали то, что осталось от его ног, он наконец-то до меня дотронулся. Влепил мне затрещину, придурок рыжий. Я сама, конечно, была виновата. Нельзя было срываться при нём. Вообще ни при ком нельзя, но при Рыжем в особенности. Он, как и многие любители порвать на себе фуфайку, терпеть не мог чужих истерик. Вот и получила - за то, что у него в мыслях было то же, что и у меня, за ядовитую отраву, которую я излучала, и которой он не мог противиться, и ещё за то, что предчувствовал - никогда я не стану, как его Гута, в одиночестве сидеть на кухне у окна и гадать на ромашке - придёт или не придёт.

Уходил он размашисто, весь из себя в праведном негодовании; горестно поскуливал Диксон, неловко зажавший пустой стакан в скрюченной руке, а я, прищурясь, сверлила Рыжего между лопаток зелёной точкой и видела, что очень скоро он вернётся, причём вернётся всенепременно надравшимся, вроде это и не он сам пришёл, честный муж и отец, а его тёмная половина, что вылезает на свет божий под воздействием горячительного.

– Не плачь, увидишь ещё своего Рыжего, куда он денется, - утешила я Диксона.

Так и случилось, правда, с отсрочкой на два года, потому что в тот же вечер Рыжий загремел в тюрягу.

Вернулся он изменившимся. Раньше он был отчаянным, а теперь выглядел отчаявшимся.

Как будто в эти два года перешагнул некую черту, перестал быть цельным. Добро и зло перемешалось у него в голове, как в лотерейном барабане, и непредсказуемая смесь выплёскивалась на окружающих в хаотическом непредсказуемом порядке.

Во сне Рэд часто поминал какой-то контейнер, ругался по-чёрному и скрипел зубами. И какие-то расплавившиеся мертвецы являлись ему в хмельном ночном бреду, а он кричал, что так им и надо, и что он всем ещё покажет. Был у Рыжего такой пунктик - со всех сторон его окружали какие-то сволочные "все" и "они", виноватые во всех рыжих бедах. Любил он на эту тему порассуждать.

Как-то я снова не сдержалась, и когда Рэд вновь начал скармливать мне эту бодягу, захохотала:

– Наверное, и ко мне в постель тебя враги уложили. Оторвали от семьи, твари какие, а?

Получила в ответ по полной программе, понятное дело. Пощёчину и рассказ о своём неприглядном моральном облике. Потом недели две не являлся. Вот и славно. Я и сама подумывала покончить с этой историей. Но прошло время, и всё вернулось на круги свои. Сцепились мы с Рыжим колючками, крючками, якорями - не расцепиться...

А Стервятник эту перемену в Рыжем прохлопал. Уверовал в непогрешимость Шухарта, после того, как тот его из Зоны безногого выволок.

Артур так и вовсе считал его последним героем, устоявшим на ногах. Заприметила их однажды вместе в "Боржче", когда забежала туда перехватить пару "мартини". Устроилась в тёмном углу за разлапистым фикусом и понаблюдала.

Брат, перегнувшись через стол, что-то горячо втолковывал Рыжему, а тот с равнодушным невозмутимым лицом пережёвывал отбивную. Артур всё говорил, а Рыжий всё пережёвывал и пережёвывал, только иногда что-то односложно отвечая, и я никак не могла взять в толк, что свело их вместе.

Не может же быть, чтобы Арчи что-то могло понадобиться в Зоне.

Весь мир лежал у его ног, а он о чём-то просил Рэда Шухарта!

Тут в памяти возникла картинка: Дик Нунан, всеобщий друг и приятель, в этом же "Боржче", уже пьяненький, раскрасневшийся, полушутливо-полусерьёзно вещает такому же подогретому Рыжему, что из-за вечных разрушителей порядка как он не будет царствия небесного на земле, и что в несчастье Рыжему более комфортно, чем в каком-либо другом состоянии, а я с любопытством гляжу на Рэда, предвкушая, как он сейчас отбреет Нунана, и Рыжий действительно произносит красочную речь о том, где и в каком виде видал он ихний порядок и ихнее царствие - тоску небесную и скукотищу небесную...

... Я задумчиво пощёлкала зажигалкой - к чему вспомнилось?
– и, отставив недопитый бокал, ушла с неприятной маетой в груди.

Несколько дней я ходила с этой маятой и думала, что надо бы поговорить с братом, да всё не выходило. То меня не было дома, то Артура... то мне вдруг начинало казаться, что затея глупая - слишком многое пришлось бы объяснять, и я не была уверена, что из объяснений выйдет что-либо путное. Не связывайся ты с этим Рыжим, братишка, скажу я Артуру. А давай ты не будешь связываться с ним сама, сестрёнка, ответит мне Артур и будет прав.

В конце недели я наконец решила, что попытка - не пытка, и постучалась к нему. Никто не ответил, но за дверью громко звучала музыка. Я прошла в комнату.

У входа валялись тяжёлые гриндерсы и рюкзак, кожаная куртка была брошена прямо на ковёр.

Артур спал в кресле перед включённым большим телевизором. По MTV шёл какой-то концерт.

Длинные девчачьи ресницы отбрасывали смуглую тень на чистую кожу. У него было сосредоточенное лицо человека, и во сне решающего какую-то сложную задачу.