Туман на мосту Тольбиак
Шрифт:
– Что-нибудь не так?
– Нет, нет, все хорошо.
– Если надо зажечь свет…
– Нет, я обойдусь.
Она открыла печную дверцу подложить угля. Жар, над которым она склонилась, осветил верхнюю половину ее тела. На ней был халатик, и, когда она наклонилась, вырез чуть разошелся, открыв потрясающую грудь. Она захлопнула дверцу печки. В комнате запахло угольным дымом.
– Ты не глянешь, как там на улице?
Она подошла к окошку.
– Туман, слякоть.
Я встал рядом с ней. Тут всегда была слякоть. Я пытался увидеть что-нибудь сквозь туман. Зачем? Я ведь знал, насколько он враждебен, гнусен и непроницаем. А тут было славно.
– Да, тут славно.
Сейчас мы стояли лицом к лицу, и наш жар передавался друг другу, и мы плевали
– Нет… нет… не надо…
Какое же это подлое место! Я был тут раздавлен, унижен, я никогда не чувствовал себя здесь человеком… Я обнял Белиту, сжал изо всех сил, прижался к ее груди, впился ей в губы. Она попыталась высвободиться. Подлое место, оно все еще пыталось издеваться надо мной, как будто я до сих пор остался беззащитным мальчишкой… И все же за давние унижения я не должен мстить ей. Я отпустил ее.
– Ну да, ты же цыганка.
Тишина. Глухая, обволакивающая тишина. В печке бесшумно вспыхнул кусок угля, озарив на миг комнату кроваво-красным светом.
– Какое это имеет значение,– шепнула она.
Ее руки обвились вокруг моей шеи, губы нашли мои губы, и наши сердца застучали в одном ритме, как два далеких перекликающихся тамтама. А потом все перестало существовать для нас. Даже туман смело.
Ну и ну! Некоторые вещи – не знаю, к добру это или к худу,– иногда происходят потрясающе стремительно. Но как бы там ни было, я нашел превосходное лекарство от комплексов, которыми опутал меня этот квартал. Теперь я словно заново родился, а чему быть, того не миновать. Во всяком случае, нужно попытаться, потому что… Чтобы решить загадку этого проклятого Ленантэ, у меня было, правда, не больше данных, чем раньше. Вот разве что случай… Я взглянул на Белиту, которая просыпалась, потягиваясь, как кошка. До сих пор случай был на моей стороне. Я подошел к кровати.
– Ни слова,– сказал я, ероша цыганке волосы.– Что было, то было.
Она улыбнулась:
– А откуда ты взял, что я хотела что-то сказать?
– Ну, ты могла раскаиваться…
Она помолчала.
– …Или, скажем, пожелать мне доброго утра.
– С добрым утром.
Она взяла мою левую руку и принялась водить пальцем по ладони.
– Ну и как там с будущим? – поинтересовался я.
– Ты же знаешь, я не умею читать по руке,– сухо отозвалась она и отпустила мою ладонь.
– Рассказывай! Неужто ты не прочла, что переспишь со мной?
– Может, и прочла.
– Вот видишь! А что еще?
– Ничего.
Лицо Белиты сделалось непроницаемым. Я взял ее за подбородок и заставил посмотреть мне в глаза.
– Ты прочла, что мне на башку свалится кирпич.
Она высвободилась:
– Да нет же, все эти гадания – чушь.
– Конечно, чушь. Иначе я попросил бы тебя помочь мне в расследовании, и ты в два счета объяснила бы загадочную записку Ленантэ. Но даже если ты и приврала, когда сказала, что все это чушь, можешь за меня не беспокоиться. Предназначенные мне кирпичи очень редко достигают цели. К тому же предсказания, ежели они касаются меня, не сбываются. Возьми, к примеру, мой гороскоп. Скажем, я читаю в газете: «Удачная неделя для родившихся под знаком Рыб. Большие денежные поступления». Я жду – и ни фига. Теперь ясно? Мне звезды только глазки строят… Кстати, а что ты ешь на завтрак? По-моему, самое время подзаправиться.
– Да мне все равно.
– Тогда я сбегаю за рогаликами.
Сунув в зубы трубку, я отправился за покупками. На улице было свежо, но зато туман сошел. По крайней мере пока. Желтоватое солнце ласкало худосочные акации, растущие вдоль улицы Тольбиак. Прохожие спешили по своим делам. Как и везде. И тоже как везде, ревели машины. Этот округ, этот район походил на любой другой: те же лавочки, бистро, та же газетчица – одна из бесчисленных уличных торговок, размноженных, казалось, чуть ли не таким же тиражом, как и продаваемые ею листки,– милейшая особа в непотребном рванье, с красным носом и черными от типографской краски
пальцами, высовывающимися из митенок. Я купил пятичасовой выпуск «Крепюскюль» и прочел его в табачной лавке на углу улицы Насьональ, попивая сок и жуя бутерброд. Марк Кове меня не подвел. Памятуя мои указания, он настрочил довольно длинную статью, непохожую на то, что обычно печатается в разделе происшествий. Он написал даже больше, чем я ему рассказал, и вспомнил про историю с фальшивыми деньгами, в которой была замешана жертва «нападения арабов», остепенившийся анархист по имени Альбер Ленантэ, живший в переулке Цилиндров. Похоже, Марку Кове пришлось потрудиться, чтобы собрать все эти сведения. Теперь оставалось ждать, что статья сработает, что кто-то ее прочтет и начнет действовать. Начнет, но кто именно? И как действовать? Прочесть-то статью прочтут. И может быть, даже какой-нибудь читатель «Крепюскюль» пошлет вырезку из газеты на радио, в редакцию «Происшествия», и какой-нибудь тамошний мудрила через месяц-другой разольется соловьем на эту тему, подарив мне решение загадки, над которой я ломаю голову. Что ж, пусть хоть так. Остается набраться терпения.Выйдя из бистро, я заглянул в булочную и молочную и вернулся в переулок Цилиндров с рогаликами и бутылкой молока. Во дворике Белита засовывала увядшие цветы, которые я ночью выбросил из дома, в мусорный ящик – черный железный бочонок из-под карбида. Накинутый наспех халатик практически не мешал лицезреть ее формы.
– Еще не хватало, чтобы ты заболела,– заметил я.– Не замерзла?
– Нет.
– Я тоже.
Я поставил молоко на порог, привлек к себе юную цыганку и с жадностью впился ей в губы. Белита – настоящий друг!
– Малина, да и только! – пошутил я.
Ее лицо напряглось. М-да. Надо мне будет последить за уровнем своих шуточек. Эта ей явно не понравилась. То есть напрочь. Она попыталась высводобиться. Склонив голову набок и широко раскрыв свои и без того огромные глаза, она смотрела куда-то мне за спину. Я обернулся.
Он стоял за оградой, засунув руки в карманы потрескавшейся на сгибах кожаной куртки. Примерно моего роста, молодой, довольно красивый, ежели вам по вкусу хищные рожи. На смуглом лице сверкают ярко-синие глаза. На верхней губе – закрученные усики. Злобная усмешка обнажает острые зубы. Поношенная шляпчонка сдвинута на правое ухо, в котором болтается золотая серьга. Синие дудочки и вполне приличные штиблеты.
Я шепнул:
– Сальвадор, да?
Вместо ответа Белита молча прикрыла глаза. Вчера Долорес. Сегодня Сальвадор. Черт бы побрал всю эту семейку. Я шагнул к парню и поинтересовался:
– В чем дело?
Не двигаясь с места, он бросил:
– Пойдем.
– Ты это мне?
Цыган ответил не сразу. Сначала он попытался испепелить меня взглядом. Понравиться ему я и пробовать не стал бы. Корешами нам не сделаться никогда.
– Ей,– наконец выдавил он.– Изабелите. Значит, вот ты как, курва?
– Это что, пароль?
– Какой еще пароль?
– Вот и я спрашиваю – какой? И вообще, в чем дело?
– Замолкни. Пойдем, Изабелита.
С самого начала цыган так и не шелохнулся. Наглец он был преизрядный. Воображал, что достаточно ему сказать: «Пойдем, Изабелита», и она как миленькая побежит за ним. Это ж надо!
– Полегче,– сказал я.– Слишком широко шагаешь, штаны не порви.
– Сколько вас тут?– презрительно осведомился он.
– Как минимум, двое…
Я вытащил пушку, подошел поближе и добавил:
– Вали отсюда, Сальвадор.
Увидев шпалер, он опешил. Такого он явно не ожидал. Он уставился на мою игрушку, словно никогда не видел ничего подобного; впрочем, вполне возможно, что, когда первое удивление прошло, оружие произвело на него впечатление ничуть не более сильное, чем плитка шоколада. Не исключаю такого.
– Эта штука плюется свинцом,– пояснил я.– Надеюсь, ты не настолько туп, чтобы не знать этого?
– Курвино отродье!
– свирепо рявкнул он.
Этот цыганский фольклор мне уже осточертел. И потом, это преувеличение. Ведь одни и те же слова везде значат одно и то же.