Туман на мосту Тольбиак
Шрифт:
Кажется, это произошло в тот же день. А может, в другой. Худой мужчина с могучими гривой и бородой, в кожаных сандалиях на босу ногу вошел в ночлежку, постукивая по полу ореховой палкой, и спросил:
– Товарищ Дюбуа здесь?
– Нет,– ответил кто-то.
Пришедший принюхался.
– Здесь воняет,– объявил он.– Воняет…
И вдруг умолк, увидев курившего Поэта. Он бросился к нему, вырвал трубку и с яростью швырнул ее об стену. Трубка разбилась. Раздались возмущенные голоса, и тогда слово взял Ленантэ:
– Товарищ Гарон, то, что ты сейчас сделал, произвол, недостойный анархиста. Этак ты в один прекрасный день пожелаешь заставить
Происшествие дало повод для оживленной и долгой дискуссии.
Паренек доехал в метро до площади Италии. Оттуда он пошел на улицу Круассан, где располагались газетные издательства, купил несколько десятков вечерних газет и возвратился в 13-й округ, в окрестности «Приюта вегеталианцев», чтобы там их продать. В восемь вечера он подсчитал свой скудный заработок, сунул пачку нераспроданных газет себе под кровать и устало поплелся на бульвар Огюста Бланки в Дом профсоюзов, где «Клуб бунтарей» пылко обсуждал серьезнейшую проблему: «Кто преступник? Общество или бандит?» Здесь он встретил Альбера Ленантэ в компании двух единомышленников, которым он, с тех пор как стал посещать парижских анархистов, симпатизировал больше всего. Один из них, лет около двадцати, был из уклоняющихся от военной службы. В любой момент его могли арестовать и передать военным властям, и потому фамилии его никто не знал; называли его по имени – не слишком редкому – Жан. Второй, чуть постарше, звался Камиль Берни. Оба были вежливые, неприметные, чужими делами не интересовались, а другие не интересовались их делами. Они изображали из себя решительных, отчаянных парней, и временами в глазах у них загорался огонек фанатизма. Берни и Жан жили не в «Приюте вегеталианцев», но после заседания «Клуба бунтарей» пошли туда с Ленантэ и пареньком и до часу ночи, сидя на кровати, под угрюмый вой декабрьского ветра, налетающего на окно, обсуждали при керосиновой лампе, робкий свет которой был не способен помешать отдыхающим товарищам спать, преимущества и недостатки положения нелегалов. Временами казалось, что Альбер Ленантэ, все время подбрасывающий для обсуждения какие-то новые повороты темы, не имеет определенного мнения в этом вопросе, если только… если только он не вынашивал грандиозный план, утопический грандиозный план – быть может, тот самый, о котором в общих чертах поведал Лакору.
Ворчливый голос комиссара Флоримона Фару прозвучал как будто сквозь двойной слой ваты:
– Так мы идем, Бюрма. Экое у вас выражение. О чем это вы задумались?
Я потряс головой.
– О своей молодости. Я и не подозревал, что она была так давно.
Глава IV
Информация о покойном
Мы вышли. Сразу за дверью я набил трубку и закурил. Не в обиду будь сказано этому некурящему придурку, который откинул копыта, быть может прежде заставив откинуть копыта кого-нибудь другого, первая затяжка, окутавшая дымом мои легкие, наполнила меня блаженством.
Флоримон Фару приехал в машине, принадлежащей его конторе; водителем был фараон в штатском; он ждал своего шефа, покуривая и наблюдая за тем, как проносятся по наземной эстакаде поезда метро, и было видно: он ничуть не опасается, что кто-нибудь привяжется к нему. Машина стояла среди других перед входом в здание больницы. Но вопреки всем стараниям, которые, похоже, приложили, чтобы она не привлекала внимания, скрыть ее принадлежность к определенному общественному институту было столь же невозможно, как не заметить нос на физиономии Абеля Бенуа-Ленантэ.
Пока мы шли к ней, я быстро обежал взглядом все пространство от сквера Марии Кюри до площадки, где возвышалась статуя доктора Филиппа Пинеля [13] , благодетеля психов; этот титул он получил за то, что ввел гуманные методы лечения несчастных полудурков. До него их в основном пытались излечивать палкой. «Я подожду вас», – пообещала цыганка. Может, она и ждала, но только никакой красной юбки в поле зрения я не обнаружил. Все эти опознания, разговоры,– короче, чушь, в которой мне пришлось принять участие, заняла много времени, и уже спустились ранние сумерки, ускоренные к тому же слабым туманом. Тем не менее было еще достаточно светло, чтобы
я мог отличить изящную фигурку девушки от, скажем, вкалывающего дорожного рабочего. Белита не ждала меня, да и не имела ни малейшего намерения ждать… если только, а это вполне возможно, ее не спугнул приезд Флоримона Фару на автомобиле. Она принадлежит к племени, которое обходит полицейского за километр.13
Пинель Филипп (1745–1826) – французский врач, один из основоположников научной психиатрии. Прим. перев.
Водитель сел за баранку, инспектор Фабр рядом с ним, а мы с комиссаром расположились на заднем сиденье.
– Ну, и куда же на сей раз мы поедем выпить и побеседовать?– поинтересовался Фару.– У вас, Бюрма, по этой части большой опыт…
– Вы, надо полагать, узнали об этом из донесений полиции?– ухмыльнулся я.– Думаю, вы знаете, чего стоят полицейские донесения? Ну ладно, раз уж я вернулся в прошлое, поехали в «Розе» на площадь Италии. У меня остались отличные воспоминания о рогаликах, которые там подавали.
– Согласен. Жюль, площадь Италии,– приказал комиссар водителю. Нестор Бюрма проголодался.
Машина тронулась, проехала под металлическими опорами надземной эстакады метро и покатила по бульвару Опиталь.
– Да нет, я не проголодался,– ответил я.– Я вспомнил о рогаликах, потому что в ту пору за стойкой в этом бистро мне не раз случалось глотать три или четыре чашки кофе со сливками, а при расчете платить только за одну.
– А чего ради вы рассказываете мне об этом?– с явной симпатией поинтересовался Фару.– Полагаете, у вас недостаточно скверная репутация?
– Скверная репутация в наше время весьма прибыльна. А у меня она еще чересчур хорошая. Нет, я рассказал вам это, потому что впадаю в детство и потому что мне показалось забавным вернуться в компании полицейских на место моих юношеских противозаконных проделок.
– Ну, это было так давно,– заметил Фару.
– Да, все это теперь смешно. Срок давности прошел.
– Не говорите глупостей. Похоже, смерть Ленантэ выбила вас из колеи? На ваши плутни с рогаликами мне наплевать. А насчет срока давности, вы же знаете, это рассчитано на дурачков и в случае тяжелых преступлений он практически не действует. Наши досье ведь никогда не закрываются, и бывает, что убийца, чувствующий себя в полной безопасности, имеет весьма дурацкий вид, когда ему припоминают о некоторых неприятных вещах, происходивших за много лет до того, как он совершил преступление. А знаете, почему так случается? Потому что полицейский, не раскрутивший дело до конца, никогда не забывает о нем. Нераскрытое преступление становится делом его чести. Мало того что над ним насмехаются в прессе, но провал, пусть даже один-единственный, задевает его за живое. Есть, конечно, такие, кому на это наплевать, но далеко не всем. И вот он все ломает голову, надеясь отыскать какую-нибудь крохотную улику, которая поможет ему отомстить. Потому что на этой стадии речь уже идет о мести, о личном удовлетворении.
– Да вот, к примеру, хотя бы старина Баллен,– обернулся Фабр, куда внимательней, чем я, следивший за рассуждениями Фару.
Я не стал спрашивать, кто такой Баллен. Поскольку он не имел отношения к киноактрисе прошлых лет по имени Мирей, мне было начхать на него. Но Фару подхватил:
– Да, вот тот же Баллен. Точно, это дело, которое сразу сочли глухим… хотя тут уверенно никогда нельзя сказать… и на котором он, можно сказать, спятил. В тридцать шестом инкассатор перевозил крупную сумму и в окрестностях моста Тольбиак исчез, прямо колдовским образом. Баллен там буквально рыл землю, но все впустую. Он свихнулся на нем, и это не могло не сказаться на расследовании дел, которые ему поручали после этого. Он все пытался найти ключ к этой загадке. Она стала его пунктиком. Началась война, а он все копал и копал. В сорок первом немцы отправили его в концентрационный лагерь. Он возвратился, но уже совершенной развалиной. Ни к чему не был пригоден. Сейчас он давно на пенсии, но ребята из полиции говорят, что он до сих пор ищет.
– Если хотите знать мое мнение, патрон, вмешался Фабр,– то я считаю, что у него небольшой перехлест с профессиональной добросовестностью.
– Он просто псих, только и всего. Мы ведь тоже не кудесники. Каждому случается заваливать расследование. Не будем выходить из этого округа и заглянем чуть дальше в прошлое. Помните дело Барбала? Сюзанна Барбала, одиннадцатилетняя девочка. Ее расчлененный труп в двадцать втором году нашли под сценой в кинотеатре «Мадлон» на авеню Италии. До сих пор так и неизвестно, кто совершил это преступление. Впрочем… все это пустая болтовня… верней, треп ради трепа.