Туман

– Я уже сам не знаю, что это такое, невинность, коварство, насмешка или ранняя порочность…

– Это только любовь.

– Любовь? А почему?

– Вы хотите знать почему? Вы не обидитесь, если я скажу? Вы обещаете не обижаться?

– Хорошо, говори.

– Так вот, потому… потому что вы несчастный, бедняжка.

– Как? И ты тоже?

– Если угодно. Но доверьтесь девчонке, доверьтесь своей… Росарио. Она вам вернее всех, вернее Орфея!

– Навсегда?

– Навсегда!

– Что бы ни случилось?

– Что бы ни случилось.

– Да, ты настоящая… — И он снова обнял ее.

– Нет, сейчас — нет; когда вы будете спокойнее. И когда не…

– Хорошо, я тебя понял. И они простились.

Оставшись один, Аугусто сказал себе: «Эти две женщины сведут меня с ума. Я уже не я».

– Мне кажется, сеньорито, вам хорошо бы заняться политикой или чем-нибудь в этом роде, — сказала ему Лидувина, подавая обед, — чтобы развлечься.

– Отчего это пришло тебе в голову?

– Да ведь лучше человеку самому развлекаться, чем служить развлечением для других. Сами видите!

– Хорошо, в таком случае, когда закончу обедать, зови своего мужа Доминго и скажи, что я хочу сыграть с ним партию в туте, это меня развлечет.

Когда они сели играть, Аугусто вдруг положил колоду на стол и спросил:

– Скажи мне, Доминго, если мужчина влюблен сразу в двух или больше женщин, что он должен делать?

– Смотря по обстоятельствам!

– Как так смотря по обстоятельствам?

– А так! Если это человек с деньгами и храбрый, то может жениться на всех этих женщинах, а если нет, не надо жениться вовсе.

– Но, приятель, твое первое предложение невозможно выполнить!

– С деньгами все возможно!

– А если эти женщины узнают?

– Им это все равно.

– Разве для женщины все равно, если другая отнимает у нее часть любви ее мужа?

– Она будет довольна своей частью, лишь бы ее не ограничивали в расходах. Единственное, что злит женщину, это когда муж дает мало денег на еду, одежду и всякие прихоти; но если он позволяет тратить, сколько ей заблагорассудится… Правда, если у нее есть от него дети…

– А если есть дети, тогда что?

– Да ведь настоящая ревность бывает, сеньорито, только из-за детей. Мать не может терпеть другую мать или женщину, которая может стать матерью; мать не потерпит, чтобы у ее детей отнимали кусок для других детей или для другой женщины. Но если у нее нет детей и ей не предъявляют счет за то, сколько она потратила на еду, одежду, разные там штучки-дрючки, — ба, ей и горя мало! Если мужчина, кроме одной женщины, которая ему дорого стоит, имеет еще и другую, которая ему ничего не стоит, та, дорогая, едва ли будет .ревновать вторую, которая мужу ничего не стоит; а если она вдобавок еще дает кое-какие деньги, если он одной женщине приносит деньги, взятые у другой, тогда…

– Что тогда?

– …тогда все идет как по маслу. Поверьте мне, сеньорито, Отелло женского рода не бывает.

– Как и Дездемон мужского.

– Возможно.

– Ну и рассуждения!

– А я, видите ли, до женитьбы на Лидувине и до того, как начал служить у вас, служил у многих холостых господ. Я на этом деле собаку съел.

– Ну, а как в вашем сословии?

– В нашем сословии? Мы не можем себе позволить такой роскоши.

– Что ты называешь роскошью?

– Все эти штучки, которые показывают в театрах и описывают в романах.

– Но, послушай, разве мало случается в вашем сословии преступлений из-за любви или ревности!

– Ба! Все из-за того, что эти франты ходят в театры и читают романы, а если б не это…

– Тогда что?

– Всем нам, сеньорито, знаете, нравится играть роль, никто не хочет быть самим собой, все живут так, как внушают им другие.

– Да ты философ!

– Так называл меня прежний хозяин, у которого я служил. Но Лидувина, пожалуй, права, вам следует заняться политикой.

XXI

– Да, вы правы, — говорил дон Антонио тем же вечером, сидя вдвоем с Аугусто в укромном уголке казино, — вы правы: в моей жизни есть печальная, печальнейшая тайна. Кое-что вы угадали. Вы редко навещали мой бедный очаг — очаг ли? — но, наверное, заметили…

– Да, в вашем доме меня привлекало что-то странное, какая-то непонятная грусть.

– Хотя у меня есть дети, мои бедные дети, вам казалось, будто это дом без детей или даже без супругов.

– Не знаю, не знаю…

– Мы приехали издалека, очень издалека, мы бежали, но есть беды, которые следуют за человеком, окружают его, обволакивают, подобно таинственному облаку. Моя бедная жена…

– Да, по лицу вашей жены угадывается жизнь настоящей…

– Мученицы, скажите прямо. Так вот, друг мой дон Аугусто, не знаю, по какой причине — наверное, из-за тайной симпатии — вы проявили к ней самое глубокое сочувствие и расположение, и я, чтобы еще хоть раз на миг поверить, будто избавляюсь от бремени, расскажу вам о своих несчастиях. Эта женщина, мать моих детей, вовсе не моя жена.

– Я так и предполагал. Но если она мать ваших детей, если она живет с вами как жена, то она и есть ваша жена.

– Нет, у меня есть другая жена… законная, как говорится. Я женат, но не на той, с которой вы знакомы. А эта женщина, мать моих детей, тоже замужем, но не за мной.

– Ах, значит, вы оба…

– Нет, в этой истории нас четверо, как вы сейчас увидите. Я женился, будучи без ума, ну, совершенно без ума от любви, на женщине сдержанной и молчаливой; она говорила мало, но всегда казалось, что за этим кроется что-то многозначительное; у нее были синие, необыкновенно нежные глаза, которые казались сонными и просыпались только изредка, но уж тогда они метали искры. И вся она была такая. Сердце ее, душа, все ее тело обычно казались спящими, и вдруг все просыпалось, а затем очень быстро засыпало снова, как только гасла молния жизни, и какой жизни! А потом — как будто ничего и не было, как будто она начисто аабывала прошлое. Мы словно каждый раз начинали жизнь зааово, я постоянно должен был вновь ее завоевывать. Она согласилась стать моей невестой как бы в припадке эпилепсии и, вероятно, сказала мне «да» перед алтарем во время следующего приступа. Я никогда не мог добиться ответа, любит она меня или нет. Сколько раз ни спрашивал — и до, и после женитьбы, — она всегда отвечала: «Таких вопросов не задают, это все глупости». Как-то она сказала, что глагол «любить» теперь произносят только в театре и печатают в книгах и что, если б я в свое время написал ей: «Я тебя люблю» — она бы меня тут же прогнала. Больше двух лет мы прожили с нею в каком-то странном браке, каждый день я должен был заново покорять этого сфинкса. Детей у нас не было. Однажды она не пришла ночевать домой, я чуть не сошел с ума, искал ее повсюду, а на следующий день из короткого сухого письма узнал, что она уехала с другим мужчиной, уехала очень далеко.

– И вы ничего раньше не подозревали, ни о чем не догадывались?

– Ничего! Жена выходила из дому довольно часто, то к матери, то к подругам, но сама ее странная холодность защищала ее от любых моих подозрений. И я никогда не мог догадаться, что происходит внутри этого сфинкса! Мужчина, с которым она бежала, был женат, он не только бросил свою жену с маленькой дочкой, чтобы убежать с моей женой, но и похитил все состояние своей жены, довольно приличное, хотя он еще раныпо запустил в него руку. Короче говоря, он не только бросил жену, но и обокрал ее дочиста. В том коротком и сухом письме был намек на положение, в котором оказалась несчастная жена похитителя моей супруги.