Туннель
Шрифт:
Тонкая нить, связывающая нас, вдруг оборвалась.
XXI
Я вернулся к себе, чувствуя безнадежное одиночество.
Обычно ощущение заброшенности в этом мире соединялось у меня с гордым убеждением в собственном превосходстве: я презираю людей и считаю их нечистоплотными, уродливыми, тупыми, жадными, грубыми, пошлыми, так что одиночество меня не страшит, наоборот, я испытываю даже какое-то олимпийское спокойствие.
Но тогда, как, впрочем, и в другие похожие минуты, одиночество было порождено моими собственными пороками. В такие моменты мир не кажется мне лучше, но я понимаю, что я — тоже его часть, и меня захватывает страсть уничтожения. Я позволяю себе думать о самоубийстве или напиваюсь и иду к проституткам. Потом,
Той ночью я напился в какой-то дыре. Я редко напивался до такого свинского состояния: женщина, которая была со мной, и моряки, сидевшие в кафе, вдруг стали мне так противны, что я выскочил на улицу. Пройдя по Виамонте, я спустился к молу, сел и заплакал. Мутная вода внизу дразнила меня: к чему так страдать? Самоубийство соблазняет легкостью — в один миг вся бессмысленная вселенная рушится, как гигантский призрак, и кажущаяся прочность небоскребов, бронемашин, танков и тюрем оказывается лишь фантасмагорией, не более реальной, чем небоскребы, бронемашины, танки и тюрьмы в кошмарном сне.
Да и сама жизнь, если так рассуждать, — лишь затянувшийся кошмар, освободить от которого может только смерть: она будет своего рода пробуждением. Но что за ним последует? Боязнь устремиться в абсолютное и вечное «никуда» всегда удерживала меня от намерения покончить с собой. Человек все же так привязан к жизни и в конце концов готов мириться с ее несовершенством и муками, что не решается уничтожить это наваждение по своей воле. И случается, что, дойдя уже до крайнего отчаяния, как обычно бывает перед самоубийством, исчерпав весь перечень людских бед и поняв, насколько они неискоренимы, мы вдруг обнаруживаем, что какая-то притягательная частица бытия, сколь бы ничтожна она ни была, внезапно приобретает огромную ценность, становится решающей, и тогда мы цепляемся за нее, точно утопающий за соломинку.
Когда я решил вернуться домой, уже рассветало. Не знаю, как это произошло, но, несмотря на прекрасно запомнившееся решение идти к себе, я вдруг оказался перед домом Альенде. У меня в голове никогда не задерживаются промежуточные события. Вот я сижу на молу, смотрю на желтую воду и думаю: «А теперь мне пора в постель», и сразу же — стою перед домом Альенде, подняв глаза кверху. Зачем? Смешно и думать, что Мария покажется в этот час. Долго простояв в оцепенении, я решил наконец спуститься к проспекту, зайти в первое попавшееся кафе и позвонить, не задумываясь над тем, как объяснить столь ранний звонок. Когда минут через пять мне ответили, я замер, так ничего и не сказав, и испуганно повесил трубку. Выйдя из кафе, я побрел куда глаза глядят. Неожиданно меня опять занесло в кафе. Я попросил спиртного, чтобы не отличаться от иных посетителей, и, пока пил, понял, что нужно возвращаться домой.
Прошло еще довольно много времени, прежде чем я очутился дома. Не раздеваясь, я бросился на кровать и провалился в сон.
XXII
Проснулся я оттого, что никак не мог закричать, и увидел — я стою посреди мастерской. Вот какой сон мне приснился: мы с друзьями собрались в гости к одному человеку. Я пришел первым; снаружи дом походил на любой другой. Но внутри сразу же бросилось в глаза, что дом был не совсем обычным и чем-то отличался от остальных. Хозяин произнес:
— Я вас ждал.
Это была ловушка, захотелось убежать, я изо всех сил напрягся, но было уже поздно — тело мое больше мне не подчинялось. Пришлось смириться с неизбежным и вести себя так, будто все это происходит с другим. Хозяин мало-помалу превращал меня в птицу — птицу размером с человека. Он начал с ног: я увидел, как они постепенно принимают облик петушиных лап. Затем все тело стало преображаться, сантиметр за сантиметром, точно поднимается вода в пруду. Последней надеждой были друзья, которые почему-то все не шли. Когда они наконец появились, то, к моему изумлению, не заметили страшной перемены. Они разговаривали как обычно, а значит, для них я оставался прежним. Догадавшись, что волшебник заколдовал их специально, чтобы они принимали меня за обычного человека, я решил рассказать о случившемся. Хотя я собирался говорить
спокойно, боясь разозлить волшебника, способного сделать со мной что-нибудь еще более ужасное, из моего рта рвались лишь непонятные крики. И тут меня подстерегала неожиданность: любая произнесенная мною фраза звучала как писк или чириканье, но оно было таким странным и тоскливым, это человеческое чириканье, и, самое страшное, друзья не замечали его, как не замечали, что я стал огромной птицей; наоборот, для них в моем голосе не было ничего неестественного, и то, что я говорил, казалось им нормальным, поскольку они ни разу не выказали ни малейшего удивления. Я в ужасе замолк. Тогда хозяин дома взглянул на меня — глаза его злорадно поблескивали, и блеск этот, конечно, заметил только я. И я понял: никто никогда не узнает, что меня превратили в птицу. Я погиб навсегда и унесу эту тайну в могилу.XXIII
Но вернемся к рассказу. Я проснулся в холодном поту, оказавшись на середине комнаты.
Посмотрел на часы: было десять утра. Я побежал звонить. Мне сказали, что Мария уехала в имение. Это совсем меня сразило. Потом я долго еще лежал, не в состоянии что-нибудь предпринять, пока наконец не решился написать ей.
Сейчас трудно припомнить точные слова этого очень длинного письма: я просил у нее прощения, смешивал себя с грязью, говорил, что недостоин ее любви и справедливо приговорен умереть в полном одиночестве.
Тянулись невыносимые дни, но ответ не приходил. Я отправил второе письмо, за ним — третье, четвертое, они повторяли друг друга, и каждое следующее было лишь более отчаянным. В конце концов я решил рассказать ей обо всем, что произошло в ночь после нашего разрыва, не упуская ни одной самой гнусной подробности и даже признаваясь в желании покончить с собой. Мне было совестно прибегать к такому оружию, но все же я использовал и его. Добавлю: описывая свои самые недостойные действия и отчаяние, охватившее меня в ту одинокую ночь напротив ее дома на улице Посадас, я почувствовал к себе сострадание и заплакал от жалости. Рассчитывая, что и Мария испытает нечто похожее, прочитав это, я ощутил некоторое облегчение. И, отправляя заказное письмо, надеялся на лучшее.
С обратной почтой пришло письмо от Марии, полное сочувствия. Мне показалось, отныне возродятся первые мгновения нашей любви, может, и не такие безоблачные, как прежде, но главное в них все же останется: так король — всегда король, даже если неверные и коварные вассалы предали и обесчестили его.
Мария просила меня приехать в имение. Как сумасшедший, я собрал чемодан, схватил этюдник и помчался на вокзал Конститусьон.
XXIV
Станция Альенде была одним из обычных деревенских вокзальчиков, по которому расхаживали несколько крестьян, начальник в одной рубашке и молочница с кувшинами.
Меня разозлили два обстоятельства: отсутствие Марии и присутствие шофера.
Едва я спустился из вагона, он подошел ко мне и спросил:
— Вы сеньор Кастель?
— Нет, — ответил я безмятежно. — Я не сеньор Кастель. — И тут же подумал, что могу проторчать здесь полдня, дожидаясь обратного поезда. Придется все же назвать себя. — Да, — почти сразу же добавил я. — Я Кастель.
Шофер удивленно посмотрел на меня.
— Возьмите, — буркнул я, протянув ему чемодан и мольберт.
Мы пошли к машине.
— Сеньора Мария нездорова, — объяснил он.
— Нездорова! — ехидно прошептал я.
Как хорошо мне были известны эти уловки! Опять захотелось вернуться в Буэнос-Айрес, но теперь к ожиданию поезда прибавлялась еще и необходимость вновь доказывать шоферу, что я не Кастель или если я — Кастель, то вполне нормальный человек. Я быстро взвесил все и решил: и в том и в другом убедить шофера будет непросто. Пришлось сдаться и позволить везти себя в имение. Да и что бы произошло по возвращении? Повторится обычная история — оставшись наедине со своей яростью, возросшей от того, что ее нельзя выплеснуть на Марию, я буду невыносимо страдать без нее, не смогу работать, и все это из-за выдуманной болезни Марии. Я говорю «выдуманная», потому что так и не смог проверить, правда ли это или нет.