Тупик

– Ну, дела-а...
– протянул Чекан.
– Такого еще не бывало. Верно я тебе говорил про подспудное кипение страстей в науке - за внешним-то бесстрастием. Не совсем он психически устойчив, научный мир. Узкая специализация! Вообще любая ограниченная цель - будь то даже научное творчество, поиск истины деформирует психику. Но не до такой, простите меня, все же степени! Бзик - это понятно, это бывает. Но чтобы наповал... Стась, может, здесь что-то не так, а?

– Что не так?

– Не знаю... Слушай!
– У Чекана зеленовато блеснули глаза.
– Дай-ка мне эти тураевские бумаги, а?

– Что?! Иди-иди...
– Коломиец даже переложил портфель с соседнего стула себе на колени.
– Не хватало еще, чтобы ты на этом деле гробанулся. Что я твоим родителям скажу!

Но Борис уже воодушевился и теперь всю свою эмоциональную мощь, которую перед этим расходовал вхолостую, на абстрактную - без фамилий и юридических фактов - критику положения в своей науке, он направил на ясную и близкую цель: заполучить заметки. В паре Борька - Стаська в школьные времена он был заводилой, товарищ ему во всем уступал, и сейчас он тоже рассчитывал на успех.

– Да бро-ось ты, в самом деле, внушили вы там себе бог знает что!
– начал он.
– Ну посуди трезво, если способен: вот я сижу перед тобой - молодой, красивый, красномордый... и оттого, что прочту какие-то бумажки, вдруг околею?! Анекдот!

– Те были не менее красивы, чем ты. А Хвощ так даже и красномордый.

– Ну хорошо, - зашел Борис с другого конца.
– Ты-то сам прочитал эти бумаги.

– Конечно, и не раз.

– Ну и жив-здоров? Температура, давление, пульс - все в порядке?

– Э, так ведь я другое дело. Я не физик.

– Нет, дубы вы все-таки там, в прокуратуре, извини, конечно, - сил нет! Что твой шеф, что ты. Для вас все физики на одну колодку - вот и поделили мир на две неравные части: одни, физики, прочтя заметки Тураева, все понимают и умирают, а другие, нефизики, ничего не понимают и остаются живы. Боже, как примитивно! Ведь в физике столько разделов, направлений...

Коломиец, хотя сердце его по-мальчишески таяло, когда Борька устремлял на него просящие зеленые глаза, решил быть твердым как скала.

– Между прочим, пока так и было, физики, прочтя, умерли, нефизики остались. И не заговаривай мне зубы, Борь, ничего не выйдет. Для тебя - именно для тебя, с твоим богатым воображением - эти записи губительны.

Чекан даже изменился в лице.

– Ы-ы-ы!..
– сказал он, выпячивая челюсть.
– Вспомнил, тоже мне!

...Десять лет минуло, но и до сих пор Борис менялся в лице при упоминании о его "богатом воображении". Дело было так: девятиклассники Чекан и Коломиец, отправляясь на первомайский школьный бал, выпили - и по неопытности перебрали. На балу они вели себя шумно, скандально, были с позором выдворены, а день спустя их отчитывал директор Александр Павлович (в кулуарах - Аляксандра Шастой Беспошшаднай). "Сколько вы пропили-то?" - поинтересовался он напоследок. " Три пятьдесят", - ответил Стась. "Вот видите, - Аляксандра Шастой поднял палец, - на эти деньги вы могли съесть килограмм сливочного масла!" И как только он это сказал, серо-зеленый от похмельных переживаний Борис шумно стравил на ковер в директорском кабинете... Потом он оправдывался, что виной всему было его богатое воображение: как представил, что ест этот килограмм сливочного масла, да еще без хлеба, так и не сдержался. Отсюда и пошло.

– Вспомнил, нашел довод...
– укорял он теперь Стасика.
– С тех пор мы, я полагаю, повзрослели, поумнели, научились владеть собой. Я так точно. И сейчас, Стась, говорю тебе без дураков, перед тобой сидит диалектический оптимум.

– Это ты, что ли?

– Именно я. Я - физик-квантовик, с теориями пространства-времени знаком постольку-поскольку, для общего развития... хотя и лучше тебя, разумеется. То есть в достаточной степени лучше, чтобы понять суть заметок Тураева, но явно недостаточно, чтобы, даже если следовать твоей с Мельником кошмарной теории, от этого прыгнуть в ящик и захлопнуть над собой крышку. Усвоил?

– Ага. Вообще в твоих доводах что-то есть, - сказал Коломиец.
– Мы действительно упростили деление до физиков и нефизи-' ков, это примитивно, ты прав. Вот и надо будет найти кого-то с таким диалектическим оптимумом и дать ему на заключение.

– Так ты уже нашел, чудило! Давай...
– Борис протянул руку к портфелю.

– Э, нет, Борь, только не тебе! Физиков много, а ты для меня один.

– То есть... ты нахально заимствуешь подсказанную тебе идею, а меня побоку! Не уважаешь... не желаешь уважить меня как специалиста?
– Чекан потемнел.

– Да уважаю, не сердись ты! Рискованно же очень.

– Понимаю: заботишься о моей жизни, а заодно, и о своем прокурорском будущем. Ну, так считай, что лично для тебя я уже покойник. Меня не было и нет. Девушка, получите!

Ну, если Борька потребовал счет, это серьезно. Коломиец заколебался:

– Да погоди ты, погоди... Ладно, - он раскрыл портфель, - с собой я тебе их не дам, а здесь прочти. Ты сейчас пьян, многого не усвоишь.

И он начал по листику выдавать Чекану конспект Загурского, а затем и заметки Тураева; прочитанное тотчас забирал назад. Правда, когда дошло до гибельных тураевских листков, Стасик заколебался; но от выпитого в душе распространилась томность и беспечность, недавние сомнения показались ему самому блажью: что от такого может случиться! Недаром же говорят в народе: от слова не станется.

К концу чтения Борис несколько раз поворачивал голову к деревьям за барьером павильона: клену и липе в молодых листиках, смотрел на них с каким-то новым выражением лица.

– Да-а...
– протянул он, возвращая Стасю последний лист. Действительно, копнул под самые корни. Есть над чем поломать голову. Совершенно новый поворот темы!

– А конкретней?
– придвинулся к нему Коломиец.

– Что - конкретней? Вот теперь возьму и умру, ага!

– Ты так не шути, пока что счет 3:0 не в нашу пользу. По существу можешь что-то сказать?

– Понимаешь...
– Борис в затруднении поскреб плохо выбритый подбородок. Так сразу и не выразить. Ну, первую часть этой идеи, что в конспекте Загурского, я и раньше знал. Вся физическая общественность нашего города о ней знает, споров и разговоров было немало. Но ведь это только присказка, вернее сказать, интродукция - а самая-то сказка в последних записях Тураева. Шур Шурыча. Верно, есть там нечто такое... с жутинкой. Да еще и впечатление от его смерти ее усиливает.
– Чекан задумался, встряхнул кудлатой головой.
– Поэт все-таки был Александр Александрович, именно физик-поэт, физик-лирик, хотя журналисты по скудости ума и противопоставляют одно другому. Он умел глубоко почувствовать физическую мысль, дать зримый и чувственный образ проблемы. И там есть... особенно дерево это. Я вот теперь смотрю, - он снова оглянулся на деревья, - ведь действительно все ветки сходятся с соблюдением законов сохранения "масс" и "импульсов". И где были мои глаза раньше! Вот голова была у человека, а?

– Так ну?..
– вел свое Стась.
– Отчего он помер-то?

– Я ж говорю, он был физик-лирик, да еще с креном в гениальность... возможно, от этого, - рассеянно сказал Борис.
– Вот как по-твоему, чем был бы Тураев, если отнять от него, от его богатой личности, все привнесенное физикой: знания, идеи, труды... ну, само собой, приобретенные благодаря знаниям-идеям-трудам степени, должности, награды, славу... даже круг друзей и знакомых? Чем? И не тот молодой Саша Тураев, который хотел в летчики пойти, да папа не пустил... интересная, кстати, подробность!
– а нынешний, вернее сказать, недавний. А?