Тупик

– Горпрокуратура, следователь Коломиец слушает.

– О, славно, что я вас застал! Это Хвощ беспокоит. Я вот о чем: когда мы сможем забрать тела Александра Александровича и Евгения Петровича? Их ведь обрядить надо... Меня, понимаете ли, председателем комиссии по похоронам назначили.

– Уже можно забирать, родных и организацию должны были об этом известить.

– Не известили меня. Значит, можно? Ясно. Ну а...
– ученый секретарь замялся на секунду, - обнаружили уже что-нибудь?

– Нет, ничего, - сухо ответил Коломиец.

– Я ведь, поймите, не по-обывательски интересуюсь. Здесь у нас такие разговоры, слухи... Надо бы общественность проинформировать, успокоить.

– Проинформируйте, что нет оснований кого-то в чем-либо подозревать, - это вернее всего...
– Тут Стася осенила мысль.
– Вы из дому звоните, Степан Степанович?

– Нет, я еще в институте.

Институт теоретических проблем - серо-голубой бетонный параллелепипед, разлинованный полосами стекла и ребрами алюминия и позолоченный слева лучами заходящего солнца - украшал площадь Героев Космоса в центре города. В вестибюле Стась увидел два траурных плаката с портретами Тураева (покрупнее) и Загурского (поменьше). Хвоща он нашел на втором этаже в кабинете с табличкой серебром на малиновом фоне - "Ученый секретарь". По сравнению с утренним своим видом Степан Степанович сейчас выглядел похудевшим и озабоченным. Левый рукав того же полотняного костюма украшала траурная повязка. На столе перед ним стояла пишущая машинка, и он бойко выстукивал на ней текст.

– Некролог на Евгения Петровича, - прояснил Хвощ.
– Еще визировать надо, он ведь тоже в центральные газеты пойдет. Садитесь.
– Он указал на стул, отодвинул машинку.
– Вы не представляете, что у нас сегодня творилось, сплошная драма. Восемь сотрудников отправили домой из-за сердечных приступов, инфарктную "неотложку" загоняли. Из этих восьми у пятерых раньше сердце никогда не болело... так подействовало. Женщины плачут, вокруг уныние, растерянность. Директор и его первый зам один за другим, это ж надо!.. Простите, я отвлекся: о чем вы хотели поговорить?

– Да все о них же. Прежде всего нельзя ли познакомиться с личными делами Тураева и Загурского?

– Можно, конечно, только сейчас в отделе кадров уже никого нет. Завтра подъедете или пришлете кого-нибудь.

– Так... А кто еще, кроме них, был причастен к разработке проблемы времени?

– Проблемы времени?..
– Степан Степанович потрогал пальцем щеку, задумчиво возвел и опустил очи.
– Если иметь в виду тот аспект, что придал ей Александр Александрович: сведение пространства и времени в единый четырехмерный континуум... вы это имеете в виду?
– Стась кивнул.
– ...то только они двое и занимались. Первая стадия самого что ни есть глубинного поиска, техническим исполнителям в ней делать нечего. Если говорить еще точнее, то занимался этим, вел тему сам Тураев. Мыслью никто за покойным Алексадром Александровичем угнаться не мог, это все мы сознаем и об этом ныне скорбим. Без академика Тураева-младщего наш институт превращается в заурядное академическое заведение и, боюсь, ему грозит скорый закат...
– Он вздохнул.
– Люди теперь начнут уходить, вот увидите.

– А если бы был жив Загурский, институту не грозил бы закат? поинтересовался Стась: его задело, что Хвощ молчаливо отодвигает симпатичного ему Евгения Петровича на задний план.

Ученый секретарь поиграл бровями, дернул правым, затем левым углом рта - и ничего не ответил.

– Нет, а все-таки, - настаивал Коломиец.
– Ведь насколько я понимаю, они были равноправными соавторами, один без другого не обходился.

– "Насколько вы понимаете!" - ядовито произнес Хвощ.
– "Равноправными соавторами"!.. Равноправными - да, но не равно-возможными. Между тем не права, а именно возможности человека к творчеству определяют его реальную роль в науке и реальный вклад!
– Степана Степановича прорвало.
– Александр Александрович был талант, может быть, даже гений... хотя о таких уровнях интеллекта я судить не берусь. Ученые старшего поколения, сотрудничавшие с ним, называли его знаете как?
– одаренный лентяй. Он таким и был, сам говорил, что предпочитает выдумывать свои теории, а не изучать чужие, - пусть его учат. И учили! И долго еще будут. А Загурский... что Загурский! Неспроста ведь в нашем институте - да не только в нем, вообще в физических кругах - гуляет афоризм: "Не у всякого Загурского есть свой Тураев, но у каждого Тураева есть свой Загурский". И если смотреть прямо, то исключительная позиция, которую занимал Евгений Петрович в работе с Тураевым, во многом получалась не из-за его талантов, а благодаря умению корректно, но старательно оттеснять других от творческого общения с Александром Александровичем. Не худших его!..
– Хвощ покосился на недопечатанный некролог, помолчал, потом сказал спокойным голосом: - Оно, может, и неуместно сейчас так говорить - ну, да ведь вам нужны не заупокойные реляции, а знать все как есть.

"Все как есть... вот и знаю обойденного Загурским соперника. Ну и что? Загурский оттер Хвоща, да, видимо, не только его. Обойденные недоброжелательствовали, интриговали... но ведь не до покушения же на жизнь, в самом-то деле! Нет, не то".

– А за границей занимаются этой проблемой?
– сменил Стась направление беседы.
– Где, кто именно?

– Конечно. Но "где, кто именно" - определить трудновато. Понимаете, вопрос: что есть время, какой объективный смысл имеет наше существование во времени?

– он вечен, как... как само время. Был такой Августин, раннехристианский философ, канонизированный потом в святые... ("Как меняется человек!" - поразился в душе Коломиец. Придя сюда, он застал захлопотавшегося администратора, потом наблюдал околонаучного делягу, брызжущего желчью на покойного конкурента, а сейчас перед ним сидел четко мыслящий и уверенный в своих знаниях ученый.) Так он писал: "Пока меня не спрашивают о времени, я знаю, что это такое. Но когда мне надо объяснить, то я не знаю, что такое время!" И, знаете, за тысячу с лишком лет с той поры, как это сказано, дело мало продвинулось: чувствами понимаем, словами выразить не можем. А для науки надо бы не только словами, но и еще покрепче - логикой, уравнениями. И... в общем, сейчас проблемой времени занимаются так или иначе все теоретики, включая сюда и философов, и даже теологов. Есть много направлений: одни ищут кванты времени, другие пытаются объяснить его свойства через энтропию и ее возрастание в нашем мире, третьи усматривают во времени вселенскую энергию особого вида... Направление, по которому пошел Александр Александрович: объяснить свойства времени через свойства пространства - оригинальное, и, по-моему, наиболее перспективное. Отсюда близко и до общей теории материи.

– А что дало бы разрешение этой проблемы в плане практическом? Для военного применения, например?

– А, вон вы к чему!
– Степан Степанович опять коротко дернул сначала правым, затем левым углом рта.
– Понимаете, это будет зависеть от того, какой она окажется, природа времени, найдут ли доступные воздействию его свойства. Вряд ли, я думаю, удастся здесь что-то использовать: время - категория всеобщая. Не уран и не тритий. Да и само установление природы его - дело неопределенно далекое... Так что, - Хвощ тонко улыбнулся, - вряд ли стоит предполагать в этих печальных событиях диверсию.

– Да я и не предполагаю, - скривил душой Стась, ибо он это предполагал - и теперь был разочарован. "Ну никакого тебе просвета, никакой щелочки! Что ж, надо говорить напрямую".
– Степан Степанович, а вы сами знакомы с проблемой, над которой работали Тураев и Загурский, с их идеями?

– Да, в той мере, в какой они не делали из этого тайны, выступали на ученом совете с предварительными сообщениями. У меня даже возникли свои соображения на этот счет - но поделиться ими, увы, теперь не с кем.

– Буду говорить откровенно, меня к вам привели вот эти заметки Загурского и Тураева.
– Коломиец раскрыл портфель, выложил тезисы и листки.
– Я, понятно, не берусь утверждать, что эти бумаги причастны, скорее всего дело объясняется простыми причинами, но... во всяком случае, это единственная информационно-вещественная, что ли, ниточка между двумя событиями-кончинами... странными и в то же время похожими...
– Стась чувствовал, что говорит ужасно неубедительно, закончил он совсем беспомощно: - Понимаете, я просто не имею права не проверить... эту ниточку, есть ли связь.

– Какая связь, в чем она?
– Хвощ бегло просматривал листки

– Не знаю, может, я ошибаюсь, домысливаю... здесь у меня, как у того же Августина... Вот и выскажите, пожалуйста, свое мнение о содержании этих заметок. Надо же нам как-то закруглиться с этим делом... ("И зачем мы только в него влезли!" - чуть не добавил Стась в порыве досады.)

– Что ж, можно. Это можно...
– рассеянно проговорил ученый секретарь и, долистав, отложил в сторону тезисы, найденные у Загурского.
– С этим я знаком, в прошлую пятницу Евгений Петрович излагал все на расширенном ученом совете. Их заберите, пожалуйста. А вот последние записи Александра Александровича... он быстро и жадно забегал глазами по строчкам, - они... гм, черт! Вот это копнул!.. Так-так...
– Хвощ встал, наклонился над листками, расставив ноги, погрузился в чтение, приборматывал только время от времени: - Да-да... ух! Это же совсем новый поворот. Ну уж... а впрочем... это проливает свет!

– На что проливает?
– напомнил о себе Стасик.

– А?..
– Степан Степанович поднял на него глаза - в них была отрешенность и блеск одержимости; Коломийцу стало не по себе: перед ним опять был новый человек.
– Так вы хотите получить заключение? Я берусь. Завтра вас устроит?

– Вполне.

– Итак, завтра в конце дня позвоните. И большое спасибо, что принесли мне это. Огромное спасибо!

Коломиец простился, не совсем понимая, за что его так благодарят, и вышел. И пока он шагал по сизо-сумеречной площади к остановке троллейбуса, его постепенно охватывало сомнение, тревожное сознание допущенной ошибки ("В чем?!" - недоумевал Стась), а за ними и тоскливое предчувствие беды. В троллейбусе оно обострилось так, что в пору была завыть, как собаке о покойнике. "Да что такое? Не следовало давать эти бумаги Хвощу? Почему?! Вернуться, забрать?.. Э, вздор, нельзя так поддаваться настроению".