Тупик

Коломиец сосредоточенно размышлял. Да, это действительно странно - как странно и то, что покойник оказался сравнительно молодым человеком, сорока с небольшим лет. Стась, когда ехал сюда, настроился увидеть изможденного седого старца, иссохшего и угасшего в служении науке, - ив круглой черной шапочке, какие представлялись ему столь же неотъемлемыми от академиков, как серые фуражки с малиновым околышем от милиционеров. "Эх, надо было медэксперта сразу брать с собой, они со Штерном нашли бы общий язык. А так что я могу ему возразить! Вызвать сейчас?.. Э нет. Отсутствие признаков не улика. А здесь во всем так, не о чем даже протокол писать: все "не" да "не"... Надо закругляться".

– Вы уверены, что все обстоит так, как вы говорите?

– в упор спросил он врача. Тот смешался.

– Н-ну... окончательное суждение в таких случаях возможно лишь после патанатомического исследования.

– Вот именно, - согласился Стась, - пусть вскрытие и вскроет, так сказать, суть дела. Надеюсь, вы согласитесь участвовать в экспертизе?

Штерн сказал, что да, сочтет своим долгом.

Втроем они снесли труп академика вниз и поместили в черный ЗИЛ - Загурский сам предложил его следователю, благо на сей раз был и шофер; уложили Тураева на откинутых сиденьях. Штерн сел рядом, придерживая негнущиеся ноги покойного. Машина медленно укатила прочь. Загурский увел в дом вдову, бережно обняв ее за вздрагивающие плечи.

Стасик задержался во дворе - и на него вдруг сразу со всех сторон навалилась весна. Навалилась той влажной, размаривающей апрельской жарой, когда чувствуешь себя не самостоятельным существом, а частью пробуждающейся, набирающей жизненную силу природы. Становится понятным и дуновение ветра, и движение рыхлых облаков в белесом небе, и истошно-томное карканье ворон на зеленеющем тополе: "Карр! Слава весне, карр! Слава жизни!.." Даже стонущие хоры лягушек в прудах, пробующих голоса после зимней спячки, были сейчас внятны Коломийцу: "Уу-у! Ууу... слава весне! У-уу... слава жизни!"

ГЛАВА ВТОРАЯ

Если бы не было иностранных языков, как бы ты отличил профессора от преподавателя?

К. Прутков-инженер. Мысль No 202

Дело, собственно, было закончено. Но Стасик для очистки совести решил пройтись по соседям. Соседи - как справа, так и слева - тоже ничего не слышали, не знали, только ахали, узнав о смерти Тураева, сожалели. "Что еще? соображал Коломиец, возвращаясь на дачу.
– Да, стоит забрать стаканы с опивками чая. Сдам на анализ - насчет отпечатков пальцев, да нет ли следов отравы...
– Ему стало смешно.
– Нашел на ком отыграться Андрей Аполлонович, на безответном молодом специалисте. Вот мог бы со зла взять и раздуть "дело об убиении", чтоб и прокуратуру, и угрозыск трясло!"

Сердито топоча, он поднялся в кабинет Тураева. Старуха домработница занавешивала окна темной тканью; увидев следователя, что-то проворчала себе под нос. Загурский сидел в кресле возле стола, перебирал листки с записями. Стаканов на столе не было.

– А где стаканы?
– спросил Стась у старухи.

– Каки еще стаканы?
– неприветливо отозвалась та.

– Да здесь стояли.

– Вымыла и убрала, чего им стоять!..

"Вот тебе на! А впрочем, ладно. Меньше мороки".

– Э-э...
– поднял на следователя глаза Загурский, - простите, не осведомился раньше о вашем имени-отчестве?

– Станислав Федорович.

– Станислав Федорович, могу я взять эти заметки? Все-таки последние записи Александра Александровича. Его научное наследие должно быть сохранено до последнего листика. Да и, возможно, я сумею использовать эти мысли для завершения нашей последней работы. Хотя...
– Загурский расстроенно вздохнул, вряд ли. Трудно будет. Не тот соавтор умер. Так могу?

– Одну минутку.
– Коломиец взял четыре листка бумаги, на которые показывал Загурский, бегло просмотрел. Он чувствовал неловкость от того, что, будучи уверен в своей бесполезности в этой истории, все-таки продолжает ломать комедию следствия, - и читал не слишком внимательно; да и почерк академика небрежный и резкий - был труден для непривычного к нему человека. Все же Стась уяснил, что в заметках шла речь о пространстве-времени, координатах, траекториях и прочих теоретических вещах. Он протянул листки Загурскому.

– Да, пожалуйста.

– Благодарю.
– Тот уложил листки в красивую папку из желтой кожи, с монограммой в углу, завязал ее, встал.
– И еще одна просьба, не сочтите за навязчивость: моя машина ушла, так не подбросите ли вы меня в город?

– Конечно, о чем разговор!

Несколько минут спустя серо-синяя "Волга" уже катила обратно по брусчатке среди сосен, дач, песчаных бугров и столбов со знаками ГАИ. Стась и Загурский расположились на заднем сиденье.

– Напрасно это затеял Исаак Израилевич с вашим вызовом, - сказал Загурский.
– Я его как раз перед вашим приездом упрекнул. Только бедной Лиле лишняя трепка нервов, а ей и без того сейчас тяжко. Такой удар!..

– Значит, вы не поддерживаете мнение Штерна? Но все-таки его доводы, что не бывает смертей ни с того, ни с сего... имеют смысл.

– Э!
– Евгений Петрович поморщился.
– Что знает медицина о человеке вообще и о таких людях, как Тураев, в особенности!.. Человек индивидуален, талантливый - тем более. А медицинские оценки всегда подразумевают некий стандарт, иначе бы и не было медицины как науки. Смерть человека является, если хотите, завершением его индивидуальности. Что могла сказать медицина о кончинах Маяковского, Роберта Бернса, Есенина, Галуа? Болезнь Бернса не сумели определить все врачи того времени, Галуа убили на вздорной дуэли... Но ведь это только поверхность событий. И пусть не удивляет вас, Станислав Федорович, что я равняю своего покойного шефа и товарища с такими людьми: речь идет о явлении того же порядка в теоретической физике. Не я первый назвал Тураева-младшего "Моцартом теорфизики".
– Он помолчал.
– Вот Моцарт... тоже, кстати, непонятная смерть. "Кого боги любят, умирает молодым".

– Но все-таки, - Стасик решил не упускать случая что-то выяснить, - были же у Тураева недоброжелатели, враги, люди, заинтересованные в его смерти?

– Конечно, были, у каждого значительного человека таких хватает. Но, понимаете ли, в науке - не поручусь за все, но, во всяком случае, в нашей недоброжелательство и вражда могут выразиться интригой, подкопом, ну, самое большее, доносом во влиятельные инстанции - но уж никак не смертоубийством.

– А если не в науке, в личной жизни?

– Да у него, дорогой Станислав Федорович, почитай что и не было жизни помимо науки: все отнимал "демон проблем"... Ну, жена - славная, преданная женщина. Туркменка, он ее встретил, когда ездил на полевые испытания в Среднюю Азию в 50-х годах. Идеальная, повторяю, жена, такие бывают только на Востоке, но и она любила его, не понимая, скорее как мужа, а не как человека. Круг знакомых - весьма и весьма ограниченный. Друзья? Льщу себе, что я был ему другом. И если бы у него имелись смертные враги, я бы их знал... Нет! Нет и нет, не стоит искать здесь криминал, Станислав Федорович. Просто внезапная смерть. Она всегда ужасна - грубое напоминание природы о нашей бренности. Она выбивает из колеи всех, кто близок к покойному. Словом, я полагаю, что Штерн привлек вас, поддавшись чувству профессиональной оскорбленности.

"Вот-вот, Мельник как в воду глядел!"

Несколько минут они ехали молча.

– Вот я морочу вам голову своими суждениями, - заговорил снова Загурский: в нем чувствовалась потребность выговориться, - а сам не разобрался еще в переживаниях, которые вызвала у меня эта смерть. Горе... ну, это само собой. Может быть, даже сильнее, чем у Лили, - она женщина молодая, привлекательная, утешится. Утешители найдутся. А мне эту потерю заменить некем... Ах, Шур Шурыч, Шур Шурыч!

Коломиец заинтересованно взглянул на него.