Турбо Райдер

Воображаемый сам себе отец человека воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза и вспомнил.

К тому моменту он успел убить неведомое множество кошек, собак и троих женщин. Не то, чтобы очень много, и не то, чтобы именно специально женщин, просто ненавидел их отец человека больше, чем мужчин.

Он стоял в универси... Хотя зачем?

Он не захотел представлять себе момент таким, каким он был на самом деле. Воспоминания - как солнечные лучи, делай с ними, что хочешь. Поэтому встретились они не в университете, в первый день, на знакомстве группы.

Это был парк. Или даже открытый космос. Вокруг звучала босанова. Она шла в лёгком платье, а музыка обволакивала её, подчёркивала её божественность. Из её глаз светила пронизывающими лучами взорвавшаяся Бетельгейзе. А губы, немного бледные, возбуждали, когда она улыбалась, и ещё больше возбуждали, когда она была серьёзна.

В первый раз в своей жизни отец человека почувствовал к женщине что-то ещё, кроме всепоглощающих презрения и ненависти. А она сама, объект этого "чего-то ещё", посмотрела на него лучами взорвавшейся сверхновой из глаз и сказала:

– Почему вы так на меня смотрите?

Он не нашёлся с ответом.

Она, не дождавшись, в ответ улыбнулась, пожала плечами, и пошла было мимо, но тут он спохватился, догнал её и, краснея, бледнея, смущаясь, спросил её имя и телефон... Вокруг был цветущий луг или прекрасный зимний лес. А ещё звучала босанова.

Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза.

Она всё так же сидела напротив и всё так же пела со сцены, но, конечно, она сидела напротив, смотря на него, улыбаясь.

– Это было очень мило. И зачем тебе это забывать?

– Я... я тебя убил.

– Что за глупости!

Она нахмурилась, отпила из стакана, резко протянула руку через стол и взяла его за указательный палец.

– Дурачок. Это я плохая. Я.

– Ты не плохая.
– хмуро и упрямо ответил отец человека

– Дурачок, какой же ты дурачок.

И столько пронеслось в памяти отца человека эпизодов, столько хорошего и плохого, столько всего, что он не выдержал и заплакал. Ещё и музыка. Босанова. Его и её музыка. Отец человека не мог сдержать слёз, они капали на тарелку в стакан.

Его жена сразу же встала со стула, подошла к нему, обняла и прижала его голову к своей груди.

– Что ты, что ты...
– зашептала она.
– Что ты, я понимаю, не надо...

– Почему я должен тебя терять? Почему я не могу тебя забыть?

– Успокойся, хороший мой, успокойся, всё в порядке...

Он пару минут не мог ничего сделать, слёзы просто лились. Потом перестали. Конечно. Никто не обращал внимания.

А она понимала. Она всегда понимала.

– Мужчины. Всегда-то вы более эмоциональны. Какой же ты у меня хрупкий.

Она хотела отойти и снова сесть, но он схватил её за руку.

– Танцевать. Уже рассвет. Рассвет уже. Давай потанцуем.

– Потанцуем? Но... я же пою!

– Вот и пой.

Отец человека вытащил свою жену на середину зала и прижал её к себе. Сперва они неловко закружились , но потом это стало настоящим танцем.

Теперь уже она прижала лицо к его груди. Но слёз он не ощутил. Когда она посмотрела ему в глаза, он увидел, что она улыбается.

– Ты сказал, рассвет близко?

– Да.

– Рассвет полон мечтаний. Их очень много.

– И одна из них наша.

Она помолчала, а потом заговорила опять:

– Рассвет. Но все звёзды всё равно видно. И у каждой, я уверена есть мечта.

– Так много звёзд... Как же много звёзд.

– А песня? У каждой звезды есть песня, ведь правда?

– Ветер. Ветер полон песен. И одна из них наша, любимая.

– Так много звёзд и так много песен... у каждой есть мечта.

– А ведь вокруг так много звёзд.

– Так много звёзд.

Она встала на цыпочки потянулась к нему, чтобы поцеловать его. Прекрасная. Идеальная. Невыразимо, неописуемо, нет-таких-слов-чтобы-это-сказать-красивая.

И, хотя реальная раньше, но теперь воображаемая.

Воображаемая.

Отец человека открыл глаза.

Он увидел тарелку с куском ковра, посыпанным гнилой землёй и старым сеном.

Он увидел стены дома. Из окна он увидел кусок затянутого серыми облаками неба и светящую даже днём фиолетовую луну.

А вот своей жены, любимой жены он не увидел.

Пальцами правой руки отец человека прикоснулся к своему лицу и подушечками почувствовал невысохшие дорожки слёз.

Подскочив и дико заорав, он подхватил тарелку и швырнул её в стену. Он схватил стол и рванул его на себя, а потом тоже швырнул в стену. Он забегал по дому, крича, вереща, визжа, как маленький ребёнок, внезапно осознавший, что смертен, пытаясь хоть как-нибудь выбить из головы эти опять нахлынувшие воспоминания о ней, о ней, о ней, о той, кого рядом с ним не было, кто... бросила его.

Крик не принёс покоя. Вся злость так и осталась в отце человека. Глухо, но как-то отстранённо рыча, он вернулся в кухню, пригладил волосы, и начал рыться в шкафчике с кухонными принадлежностями. Быстро нашёл нож. Попробовал пальцем, острый ли? Острый.

Отец человека оделся и вышел из дома. Его переполняла ненависть. Он пошёл в направлении железной дороги. Наверняка кого-нибудь на ней можно поймать.