Турбо Райдер
Шрифт:
Это был парк. Или даже открытый космос. Вокруг звучала босанова. Она шла в лёгком платье, а музыка обволакивала её, подчёркивала её божественность. Из её глаз светила пронизывающими лучами взорвавшаяся Бетельгейзе. А губы, немного бледные, возбуждали, когда она улыбалась, и ещё больше возбуждали, когда она была серьёзна.
В первый раз в своей жизни отец человека почувствовал к женщине что-то ещё, кроме всепоглощающих презрения и ненависти. А она сама, объект этого "чего-то ещё", посмотрела на него лучами взорвавшейся сверхновой из глаз и сказала:
– Почему вы так на меня смотрите?
Он
Она, не дождавшись, в ответ улыбнулась, пожала плечами, и пошла было мимо, но тут он спохватился, догнал её и, краснея, бледнея, смущаясь, спросил её имя и телефон... Вокруг был цветущий луг или прекрасный зимний лес. А ещё звучала босанова.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза.
Она всё так же сидела напротив и всё так же пела со сцены, но, конечно, она сидела напротив, смотря на него, улыбаясь.
– Это было очень мило. И зачем тебе это забывать?
– Я... я тебя убил.
– Что за глупости!
Она нахмурилась, отпила из стакана, резко протянула руку через стол и взяла его за указательный палец.
– Дурачок. Это я плохая. Я.
– Ты не плохая.
– хмуро и упрямо ответил отец человека
– Дурачок, какой же ты дурачок.
И столько пронеслось в памяти отца человека эпизодов, столько хорошего и плохого, столько всего, что он не выдержал и заплакал. Ещё и музыка. Босанова. Его и её музыка. Отец человека не мог сдержать слёз, они капали на тарелку в стакан.
Его жена сразу же встала со стула, подошла к нему, обняла и прижала его голову к своей груди.
– Что ты, что ты...
– зашептала она.
– Что ты, я понимаю, не надо...
– Почему я должен тебя терять? Почему я не могу тебя забыть?
– Успокойся, хороший мой, успокойся, всё в порядке...
Он пару минут не мог ничего сделать, слёзы просто лились. Потом перестали. Конечно. Никто не обращал внимания.
А она понимала. Она всегда понимала.
– Мужчины. Всегда-то вы более эмоциональны. Какой же ты у меня хрупкий.
Она хотела отойти и снова сесть, но он схватил её за руку.
– Танцевать. Уже рассвет. Рассвет уже. Давай потанцуем.
– Потанцуем? Но... я же пою!
– Вот и пой.
Отец человека вытащил свою жену на середину зала и прижал её к себе. Сперва они неловко закружились , но потом это стало настоящим танцем.
Теперь уже она прижала лицо к его груди. Но слёз он не ощутил. Когда она посмотрела ему в глаза, он увидел, что она улыбается.
– Ты сказал, рассвет близко?
– Да.
– Рассвет полон мечтаний. Их очень много.
– И одна из них наша.
Она помолчала, а потом заговорила опять:
– Рассвет. Но все звёзды всё равно видно. И у каждой, я уверена есть мечта.
– Так много звёзд... Как же много звёзд.
– А песня? У каждой звезды есть песня, ведь правда?
– Ветер. Ветер полон песен. И одна из них наша, любимая.
– Так много звёзд и так много песен... у каждой есть мечта.
– А ведь вокруг так много звёзд.
– Так много звёзд.
Она встала на цыпочки потянулась к нему, чтобы поцеловать его. Прекрасная. Идеальная. Невыразимо, неописуемо, нет-таких-слов-чтобы-это-сказать-красивая.
И,
хотя реальная раньше, но теперь воображаемая.Воображаемая.
Отец человека открыл глаза.
Он увидел тарелку с куском ковра, посыпанным гнилой землёй и старым сеном.
Он увидел стены дома. Из окна он увидел кусок затянутого серыми облаками неба и светящую даже днём фиолетовую луну.
А вот своей жены, любимой жены он не увидел.
Пальцами правой руки отец человека прикоснулся к своему лицу и подушечками почувствовал невысохшие дорожки слёз.
Подскочив и дико заорав, он подхватил тарелку и швырнул её в стену. Он схватил стол и рванул его на себя, а потом тоже швырнул в стену. Он забегал по дому, крича, вереща, визжа, как маленький ребёнок, внезапно осознавший, что смертен, пытаясь хоть как-нибудь выбить из головы эти опять нахлынувшие воспоминания о ней, о ней, о ней, о той, кого рядом с ним не было, кто... бросила его.
Крик не принёс покоя. Вся злость так и осталась в отце человека. Глухо, но как-то отстранённо рыча, он вернулся в кухню, пригладил волосы, и начал рыться в шкафчике с кухонными принадлежностями. Быстро нашёл нож. Попробовал пальцем, острый ли? Острый.
Отец человека оделся и вышел из дома. Его переполняла ненависть. Он пошёл в направлении железной дороги. Наверняка кого-нибудь на ней можно поймать.
Три-точка-два. Снова про отца человека после того, как его сына убили
Меж тем, когда отец человека выбежал из дома, погода стояла просто замечательная. Всё-таки только-только перестала звучать песня про то, что среди множества мечт, есть чья-то особенная мечта, среди множества звёзд, есть чья-то особенная звезда, и всё вокруг ещё дышало счастьем, пусть даже и воображаемым.
Но стоило отцу человека выбежать за ворота, как сразу всё кончилось, и остатки чего-то хорошего, пусть мало осталось в нём этого хорошего, выветрились из него моментально. Женщина, которая танцевала с ним и целовала его напоследок, слезы на его лице высохли, и снова он бежал вперёд и вперёд, как когда-то, вот только теперь вокруг было серое небо, мёртвая земля и больше ничего.
Лишь изредка всхлипывала и стенала продавщица. Но к этому звуку отец человека уже привык.
В остальном же - замечательная была погода. Даже несмотря на налитое серостью серым-серо серое небо, которое не могло бы стать ещё серее, даже если захотело бы. Даже несмотря на полную серостью серым-серо серую землю, которая не могла бы стать ещё серее, даже если захотела бы. Всё остальное, помимо земли и неба, было неважно. Дома и дома, воздух и воздух, пусть даже и остатки деревьев.
Отец человека бежал вперёд, как бежал когда-то. Даже когда у него начали болеть ноги, он не обратил на это внимания, а потом ноги и вовсе болеть перестали. В руке отец человека зажимал нож. Отец человека продолжал бежать, осознавая что он делает и почему, но, меж тем, мыслями он снова был где-то далеко, но не в кафе, где его жена пела босанову (то было место для счастья и покоя), нет, теперь он просто вспоминал. Когда-то давно он бежал точно так же, вот только вокруг всё было совсем иначе.