Турецкая романтическая повесть

Но она только повернулась и побрела на кухню.

Ибрагим Салих расстегнул минтан, подставляя грудь легкому прохладному ветерку. Он сидел в седле как влитой. Ничто не мешало ему думать свою думу. Забытая винтовка болталась за спиною. Лошадь шла сама по себе, он лишь изредка машинально трогал ее шпорой.

Подъехав к источнику, где он собирался напоить лошадь, Ибрагим даже забыл отпустить поводья, и лошадь не могла дотянуться до воды. Она несколько раз мотнула головой, но он и этого не заметил. Через некоторое время вновь пришпорил лошадь, и она затрусила по дороге.

Он был словно во сне. Губы его шевелились, шепча какие-то слова. Лошадь сама знала дорогу в Караахметли. Почуяв близость деревни, она пошла галопом, раскачивая своего седока из стороны в сторону. Очнувшись, он потянул к себе поводья.

Вот и деревня, первый дом — Чюрюков. Стоявшие у ограды крестьяне удивленно проводили глазами странного всадника — он не ответил на их приветствие, словно не слышал ничего. Показалась кофейня. Навстречу ему бежали люди. Кто-то остановил его лошадь, взяв ее под уздцы.

— Ибрам Салих!

Он очнулся. Дештиман дергал его за рукав. Ибрагим спешился. Глаза его смотрели печально и беспомощно.

— Ты пролил кровь! — Дештиман ударил его по щеке.

Пощечина прозвучала в тишине, как выстрел.

Дештиман ударил еще раз. Ибрагим не отворачивал лица. Слезы катились по его щекам. Толпа повалила назад в кофейню, увлекая его за собой. Он тяжело рухнул на стул.

— Я убил… Три пули у меня было… Все всадил в него. Будь еще одна — и Мастана убил бы…

Слезы не давали ему говорить. Кто-то, сочувствуя парню, вылил ему на голову кружку воды.

— Позовите его отца! — распорядился Дештиман.

— Не надо, — выпрямился Ибрагим Салих. — Как я ему в глаза погляжу?

— Значит, ты убил? — переспросил для верности староста Керим.

— Я.

— За что? — Староста тронул его за плечо.

Ибрагим вздрогнул.

— Я должен был его убить!

— Сам, значит, сознаешься?

— Сознаюсь, все одно пропадать.

Староста облегченно вздохнул. Преступник сам покаялся. Теперь можно спокойно ждать приезда жандармов.

— Полагается тебя связать, — приступил он с веревкой к Ибрагиму.

— А зачем ты, староста, за жандармов работаешь? — вмешался Дештиман.

Сконфуженный Керим сунул веревку в карман и уселся напротив преступника. Ибрагим пустыми глазами глядел в одну точку. Вдруг дверь тяжело скрипнула. На пороге встал его отец — дядюшка Дурмуш. Он медленно подошел к сыну.

— Ты убил человека… Не ожидал, что придется провожать тебя в тюрьму.

Ибрагим молча рыдал, прижимая руки отца к своему лицу.

— Юсен скоро вернется, забудьте меня, — он судорожно глотнул воздух. — Прости меня, прости!

— Прощаю. — Голос старика дрожал…

Жандармы приехали только под вечер. Старший был сердит.

— Нашли время для убийства. И место выбрали! Сюда и шайтан не сунется. Ну, где он?

— Это я! — Ибрагим поднялся со стула.

— Хорошо придумал. Его — на кладбище, а себя — в тюрьму?!

Унтер отстегнул от пояса наручники и нацепил их на Ибрагима, не переставая ворчать:

— Работаешь, как ишак, ни дня, ни ночи не видишь.

— Ночи теперь темные, подождали бы до утра, — предложил староста. — Скажете потом, что искали преступника.

— Нет уж, мы пойдем. Эй, шагай вперед! — крикнул унтер Ибрагиму.

Тот послушно встал впереди всадников. Дядюшка Дурмуш, не шевелясь, смотрел ему вслед.

— Эх! — вздохнул кто-то в толпе. — Хоть и убийца, а все-таки сын родной!

— Не печалься, дядя Дурмуш, видно, такая его судьба.

Старик потер лоб ладонью.

— Видно, так…

Он нагнулся и долго искал на полу упавшую палку, чтобы скрыть от людей слезы.

Услыхав об аресте Ибрагима Салиха, Хасан вспомнил, как таскали в касабу его самого, как, выпуская его, чиновник велел ему прийти еще раз, через неделю. А с тех пор уж не одна неделя прошла. Как бы не было беды! Он решил наведаться в касабу. Оповестил всех соседей, чтобы к вечеру написали письма (в Караахметли почты нет, письма отправляют с оказией).

На другой день вышел с зарей. Шагалось легко, весело. Вот уже и шоссе. Задержался немного у родника. Сполоснул руки, лицо и уселся на свое любимое место под тутовым деревом, потом огляделся. Неподалеку на пригорке маячила повозка Мастана. Хасану стало не по себе, но он отогнал тревогу: «Какое мне до него дело!» — и растянулся на земле, глядя на небо и хлопая себя ладонью по лицу, чтобы поймать щекочущего кожу травяного клопа.

Повозка подъехала прямо к Хасану и остановилась. Из нее вышли Мастан и Алие. Хасан приподнялся.

— Селямюналейкюм, — приветствовал его Мастан.

— Алейкюмселям.

— В касабу?

Хасан кивнул.

— Идите к нам в повозку, — сказала Алие.

— Я груз тяжелый, — улыбнулся Хасан.

— Садись, садись, — поддержал Мастан. — Мои лошади вытянут.

Хасан сел. Если бы не Алие, не согласился бы ни за какие деньги. И почему при этой девушке он так смущается, власть над собой теряет? Вот бы на ком жениться! Да разве она ему пара?

Хасан сидел рядом с Мастаном, напротив Алие. Девушка в упор рассматривала его.

— Какое дело у тебя в касабе? — спросил Мастан.

— Скучно стало, решил погулять.

— Что ж, молодому только и гулять.

— Да, в деревне очень скучно жить, — сказала Алие.

— Нам не привыкать, — ответил Хасан. — Это я так что-то захандрил. Нездоровится вроде…

— От усталости, должно быть, — сказал Мастан.

Разговор явно не клеился. Алие продолжала с любопытством смотреть на Хасана.

— А то давай с нами в больницу! — после некоторого молчания сказал Мастан.

— Кто ж у вас заболел?

— Ее везу. — Мастан показал на дочь. — Что-то тоже все время грустная ходит.

Хасан глянул на девушку.

— Пусть сгинет хворь, как вчерашний день.

— Спасибо, — улыбнулась Алие.

Он смущенно опустил глаза.

Повозка въехала в касабу. Хасан соскочил на мостовую.

— Благодарствую! Счастливого пути!

Он направился прямо в суд. Секретарь, у которого он спросил о Хусейне, долго рылся в бумагах и, наконец, объявил: