Тушите свет (сборник)

В суд он приехал буквально за минуту до начала заседания в сопровождении двух крепких молодых людей – то ли референтов, то ли телохранителей – и, ни с кем не общаясь, занял свое место. Мы не сумели с ним даже поздороваться.

Должна признаться, полной уверенности в благоприятном исходе дела у меня не было. Глядя на замкнутое мрачное лицо Горохова, я не могла понять, что у него на уме. Давая свидетельские показания не в пользу Букреева, он, конечно, здорово подставлялся. Трудно было сказать, хватит ли у него духу в последний момент принять непростое решение.

Суть была еще и в том, что я никогда не смогла бы использовать злосчастную кассету. Придерживая ее у себя, я попросту блефовала, рассчитывая на то, что Горохов вряд ли верит в бескорыстие и благородство. Но кто знает – может быть, он все-таки меня раскусил или решил махнуть рукой на компромат, как это делается теперь все чаще? В общем, полной уверенности у меня не было.

Кряжимский, напротив, был абсолютно спокоен. Причем он надеялся даже не на сдерживающий фактор, а просто на добрую волю Горохова, которая, как был убежден Сергей Иванович, дремлет до поры в каждом человеке.

– Поверьте, Оленька, – убеждал он меня. – Этот человек очень многое прочувствовал за эти дни и наверняка многое понял…

Я тоже на это надеялась, но все-таки ждала допроса Горохова с некоторым страхом. И вот наконец этот момент наступил. Горохов давал показания первым. Круглый маленький Потягин смотрел на него с видимым беспокойством – он тоже уже что-то знал.

Горохов отвечал на вопросы, ни на кого не глядя, глуховатым, но ровным голосом. Едва он заговорил, мое напряжение улеглось. Я поняла, что Артур Евсеевич сделал выбор.

Прежде всего он заявил, что признает заявление гражданина Артамонова обоснованным и подтверждает его показания.

– Вы подтверждаете, что отправились в тот день на охоту втроем, зная, что охота в этому лесу запрещена, тем более что охотничий сезон не был открыт? – задал вопрос прокурор.

– В принципе я плохо разбираюсь в этом, – ответил Горохов. – Но, конечно, после того как Артамонов лично предупредил нас об этом, получается, что мы сознательно нарушили закон.

В маленьких глазках Потягина отразился ужас, а по залу прокатился шумок. Далее Горохов так же бесстрастно поведал о подробностях ночной охоты, не забыв упомянуть о значительной дозе спиртного, выпитого всеми участниками. Потягин уже начинал бледнеть, а адвокат Букреева, по-моему, с трудом удерживался от того, чтобы не схватиться за голову.

С той же обстоятельностью Горохов ответил на вопросы о стычке с егерем. В его изложении предыстория рокового выстрела слово в слово совпала с рассказом самого Артамонова.

– Как вы можете утверждать это с уверенностью, – ехидно выкрикнул адвокат, который не находил себе места, – если вы сами признались, что были пьяны?

– Я был пьян не настолько, чтобы потерять память, – холодно ответил Горохов. – Тем более когда речь идет о попытке убить человека. Букреев выстрелил в Артамонова первым, с явным намерением не испугать его, а убить. Кстати, в первую минуту мы все были уверены, что ему это удалось. Поэтому, решив, что Артамонов мертв, мы поехали сообщить об этом в милицию.

Все-таки он так и не решился говорить всю правду до конца, оставляя для себя крошечную лазейку, в которую надеялся ускользнуть от ответственности.

– Почему же тогда первоначально вы давали в милиции совсем другие показания? – строго спросил прокурор.

– Я испугался, – коротко ответил Горохов.

Он и дальше продолжал в том же духе, невзирая на наскоки букреевского адвоката. Его упорство заметно поколебало позицию второго свидетеля – Потягина, и, когда пришел его черед давать показания, он начал безбожно путаться и завираться, раз за разом попадая в ловушки, расставленные прокурором. В результате, сам того не желая, он, в сущности, подтвердил показания Горохова. На лице Букреева впервые появилось что-то похожее на отчаяние. Он все время тревожно оглядывался по сторонам и облизывал пересохшие губы.

В своей обвинительной речи прокурор попросил для обвиняемого двенадцать лет. Адвокат настаивал на оправдании, продолжая отстаивать версию самообороны, которая, кажется, ни у кого в зале уже не вызывала доверия. Наконец суд удалился на совещание.

Нам в перерыве опять не удалось встретиться с Гороховым. Он сразу же ушел в комнату для свидетелей и не показывал оттуда носа. Адвокат Букреева с независимым видом прогуливался по коридору и курил длинную сигарету. Время от времени он загадочно улыбался. Наверное, обдумывал предстоящую апелляцию.

Не пал он духом и тогда, когда суд объявил приговор: «Именем Российской Федерации… признать Букреева Анатолия Анатольевича виновным по статье… и назначить наказание в виде семи лет лишения свободы с отбытием оного в колонии строгого режима…»

В зале опять аплодировали. Букреев остановившимся взглядом смотрел на судью, не в силах поверить, что это не шутка. Потягин носовым платком вытирал пот, обильно струившийся по его лицу. Горохов по-прежнему оставался безучастным, словно происходящее никак его не касалось.

Сразу же после заседания Кряжимский покинул меня, предупредив:

– Я, Оленька, немедленно отправляюсь к своему другу за кассетой. Привезу ее в редакцию. Подозреваю, что теперь господин Горохов будет искать с вами встречи.

Он уехал, а я задержалась возле здания суда, наблюдая, как расходятся участники процесса и зрители. Особое удовлетворение доставило мне зрелище идущего под конвоем Букреева. Сгорбившись и глядя себе под ноги, он быстро шел в сопровождении милиционеров к зарешеченному фургону.

Железная дверь захлопнулась за ним, и фургон умчался. Толпа зевак быстро рассосалась. Возле суда осталась только я и служебный автомобиль с затененными окнами, который ждал Горохова.

Он появился минут через десять. Сделав знак молодым людям, сопровождавшим его, Горохов остановился рядом со мной и быстро проговорил все тем же глуховатым голосом:

– Когда вас ждать? – На меня он избегал смотреть.

– Я должна съездить в редакцию, – объяснила я. – Взять кассету, и, собственно, все. Думаю, через час я у вас буду.

– Через час я вас жду! – начальственным тоном сказал Горохов.

– Мне хотелось бы выразить вам признательность, – сказала я. – За ваш мужественный поступок. И от себя лично, и от имени редакции…

– Плевать я хотел на вашу редакцию! – негромко, но членораздельно сказал Горохов. – Мое мнение не изменилось ни о вашей газетенке, ни о вас лично. Глубоко презираю так называемых папарацци, не брезгующих самыми грязными приемами.

– Только не забывайте – именно эти папарацци заставили вас в кои-то веки сказать правду! – напомнила я.