Туся
Шрифт:
Потом в репродукторе начинают попискивать мыши - много мышей! Потом: хлоп-хлоп-хлоп, будто в театре ладоши хлопают... и опять писк, и опять треск, а вот машина грузовая проехала: дрр-р... А вот голос, чуть картавый, глухой и очень далекий: "Говорит лагерь Штерна! Говорит лагерь Штерна!.."
– Это Курочкин, - сказал папа, - его голос.
– Молодец Сережа!
– сказал дядя Вова.
– Пробился все-таки!
Курочкина весь мир знает. Это радист нашей полярной экспедиции. Начальник экспедиции, академик Штерн - его Туся в газете видел, бородатый такой дядька в ушанке - решил на пароходе
"Говорит лагерь Штерна!" - снова сказал Курочкин, и в репродукторе завыло, как в печной трубе: "у-у-у..."
– Это что, ветер?
– спросил Туся.
– Это радиопомехи, - сказал дядя Вова.
– Интересно, как назвали девочку, - сказала мама.
Там, в ледяном царстве, где льдины громоздятся друг на друга и рушатся со страшным треском, где бродят ленивые белые медведи, у жены одного полярника родилась дочка. Полярник плыл с женой на свой полярный остров, чтоб остаться там на долгую зимовку, а оказался на льдине. Да еще с маленькой дочкой!
И теперь не только Тусина мама - весь мир хотел знать, как назвали дочку полярника.
"В лагере все здоровы, - прорвался сквозь вой и треск голос Курочкина, - температура сорок ниже нуля; закончился шахматный турнир... Первое место занял..."
– Ах, какая досада, - сказал папа, потому что из репродуктора вновь доносились грохот и вой, так что Туся подумал, уж не лед ли это обрушился на палатку, где сидел со своей рацией Курочкин. Папа вжался ухом в репродуктор, и лицо у него сморщилось, словно от боли. Так хотел он узнать, кто стал чемпионом.
"...задачи выполним...
– донесся снова голос Курочкина и вдруг окреп и приблизился: - Дочку полярника Кускова назвали Мариной, поскольку она родилась в море... Марина и роженица чувствуют себя отлично..."
– Браво, браво!
– захлопала в ладоши мама.
"...на прием, - снова донесся окруженный воем и свистом голос Курочкина, - перехожу на прием..."
– Так мало?
– сказала мама.
– Просто безобразие. Ничего не сообщил. Сколько весит, какой рост, на кого похожа...
– Курочкин экономит аккумуляторы, - сказал дядя Вова.
Туся лежит в своей кровати, руки за голову. Он лежит, откинув одеяло. Ему жарко. А Курочкин - в меховой малице, в сапогах меховых, в ушанке там у себя в палатке, где минус сорок градусов!..
И то, что голос Курочкина долетел сюда, в эту уютную комнату, где дымился на столе чай, где розовый абажур покачивается над столом и хрустит газета в папиных руках, - вот что удивительно!
В репродукторе щелкнуло, и неожиданно близкий голос диктора радостно произнес: "Дорогие друзья! Весь наш народ..."
Туся закрывает глаза и проводит мысленную линию от своей кровати, через окно, через всю географическую карту, желтую, зеленую, синюю, голубую, коричневую, - прямо туда, на белую льдину! И Тусе чудится, что, кроме него и Курочкина, в мире никого-никого нет и Курочкин склонился над своей радиостанцией и вызывает его, Тусю. Одна у Курочкина надежда, что Туся откликнется, а Туся сидит в наушниках, все слышит,
а сказать ничего не может...Туся держит в руках докторскую слуховую трубку и знает, что вот в нее-то и надо говорить, чтоб Курочкин услышал, а рот не открывается.
Туся встает, подходит к окну, открывает окно и видит, что дом его точно обрыв над пропастью, а под обрывом во все стороны - черный-пречерный океан темноты... Туся судорожно хватается за подоконник. Подоконник наклоняется. Черное пространство надвигается на Тусю, он сейчас упадет туда и будет падать, падать, падать - без конца!
В низу живота становится холодно и сладко, Туся вздрагивает, открывает глаза, видит маму, папу, дядю Вову, облегченно вздыхает и опускается в новый сон, теплый, тихий, где нет никаких сновидений.
Лева Тройкин убежал из дому
Гром среди ясного неба - вот что это такое.
Левина мама непрерывно плачет и каждому, кто входит в квартиру - а дверь все время открыта, - читает сквозь слезы последнюю Левину записку:
"Дорогие мама и папа! Не сердитесь на меня. Я решил уйти из дому, чтобы жить самостоятельно. Я уже взрослый, не ищите меня. Целую крепко вас и Танюшку".
Танюшка - Левина сестра. Когда Туся вошел, она тоже ревела. Левина мама схватилась за полотенце - слезы Танюшке вытирать, - а сама все говорит-говорит:
– Деточка-деточка, что-то у меня сегодня с головой... Почему вы не сядете, деточка? Садитесь... Вот последняя Левушкина картина... Не закончил... Стол кухонный красками расписал, зеленой краски не хватило, видите... Говорил: "Купи, мама, купи..."
Туся ухватился за последнюю Левину записку и все читал ее, и крутил в руках, и переворачивал, и на свет смотрел...
В квартиру вошли. "...Здравствуйте... проходите... Танюшка... стул подай... да-да, такое горе... не могу понять, не могу..."
Туся тихонечко вышел на крыльцо. На этом солнечном крыльце, где пятнадцать ступенек, они с Левой три дня тому назад играли в фантики.
– Хочешь, я тебе свои фантики подарю?
– сказал тогда Туся.
– Не надо мне твоих фантиков, мне и свои надоели, - вот что ответил тогда Лева.
Ну и что? Не хотел же он этим сказать: "Мне и свои надоели, поэтому я из дому убегу..."
"А я не могу убежать из дому, - подумал Туся, - я не могу убежать потому, что у меня нет таких мускулов, как у Левы. И такой смелости. И потом, мне жалко своих родителей. Чтобы убежать, надо быть железным человеком. Я не железный..."
Где он спит? Где-то ведь должен спать... Его поймают обязательно, не может быть, чтоб его не поймали...
А еще на днях они лежали на полу в Тусиной комнате, расстелив большую карту мира, и плыли в Испанию...
А еще на днях... Туся сидел неподвижно на стуле, думая о красном цвете. Почему о красном, почему о цвете? Это знал только Лева Тройкин, но не считал нужным объяснять.
– Думай о красном цвете! Не отвлекайся!
– приказывал Лева.
И Туся думал. О красном, о красном, о красном цвете... О красном, о ясном, о прекрасном свете... О красном лете... Лето красное пропела, уж зима бежит в глаза... Почему бежит в глаза? Кто бежит? Куда бежит? Бежит муха по стеклу... У мухи глаз... Один глаз, сто глаз...