Твардовский
Шрифт:
«Кипит и варится любовный напиток. Над ним шум и пена, как любовь над сердцем девушки, под ним осадок и гуща, как после любви – горесть и раскаяние. Наверху сладко, как в первые минуты любви, внизу горько, как в те минуты, когда пройдет она!..»
«Шумит ветер, трещат дрова под огнем, кричат и поют адские силы, и во всем этом шуме, треске, крике, как будто слышится призыв милого: Сюда, сюда! Ко мне, ко мне!.. Но милый нейдет до тех пор, пока сама возлюбленная не полюбит его, пока сама не поднесет ему зелья!..»
«Растет трава на берегу ручья; цветет трава только в полночь,
«Бросьте в котел сердце голубя, у которого охотник застрелил милую голубку. Тоскует по голубке голубь: пусть и он тоскует и сохнет так, напившись нашего любовного зелья!»
В другом месте другие старухи-ведьмы варили другой чародейский напиток, сидели вокруг котла, покачивали головами, махали руками, бросали в котел разные снадобья, приговаривая одна вслед за другою:
– Бросаю кость человеческую, взятую с кладбища: пусть тот, кто отведает зелья, высохнет и пожелтеет, как кость эта!
– Бросаю воск от свечи церковной, горевшей на похоронах: пусть кто отведает зелья, сгорит, как свеча!
– Бросаю горсть соломы из-под крыши церковной; кто отведает зелья, пусть в душе его гнездятся грусть и злые намерения, как гнездились совы и воробьи под той церковной крышей!
– Бросаю сердце висельника, высохшее на виселице: кто отведает зелья, пусть ему будет так, как тому, когда он целовал крест из-под рук попа; пусть умрет он, как умер тот; воронам на ужин сердце его; воронам на обед его легкие, коршунам и ястребам на завтрак все тело его!
– Бросаю гнилушку от гроба; кто отведает зелья, пусть в том сгниет веселость и счастье, как сгнил труп в том гробе.
– Растет над могилой цветок; цветет в удушливый день черным и белым цветом… Бросаю цветок в котел; пусть тот, кто отведает зелья, познает черные мысли, горе и отчаяние!
– Бросьте в котел сердце той совы, которая прячется днем и плачет ночью, которую преследуют люди и птицы, пусть и тот, кто напьется зелья, будет преследуем и ненавидим во всю жизнь свою!
Мешали они любовный напиток мертвыми костями и лили в него всю желчь и злобу, какие были в сердцах их. Кипел и шумел напиток, вздымался. и пучился, доходя до краев котла. И если стекала на землю капля его, то под ней выгорала трава и на земле оставляла после себя кровавое пятно.
Был и другой кружок ведьм, но тут, среди смеха и шепота, Твардовский не мог расслышать, о чем шла речь. Любопытство не удерживало его, и он ехал далее.
Увидел он старого вампира, который учил молодого высасывать кровь из людей во время их сна; увидел и старую стречу, которая учила молодую садиться на грудь спящим и душить их.
Далее шла свадьба: козел женился на старой бабе. Перед ними шли музыканты и играли на костяных пищалках и били в барабаны, обтянутые человеческой кожей. Постель для молодых послали на гробовой доске, а над нею разбили шатер из савана.
Там и сям расхаживали духи и привидения, то поодиночке, то попарно с дьяволами. Некоторые из них, отыскивая себе товарищей, приставали к прохожим распутницам,
передразнивая гримасы влюбленных. Были между ними старики и молодые, старухи и цветущие молодостью девицы, солдаты и монахи, дворяне и мужики, купцы и мещане. И все это ходило взад и вперед, толкалось, шумело, пело и кричало, смеялось и плакало, бранилось и торговалось, спорило и проклинало.Кое-где слепые гусляры играли колдуньям песни и танцы; в другом месте пили, ели; другие сидели вокруг разложенного огня подле кустарников и вели шумную беседу.
Ко всему этому присматривался и прислушивался с любопытством Твардовский. Грустные мысли и чувства волновали его душу.
Вдруг почувствовал он, кто-то ударил его по плечу, и в то же время отозвался знакомый ему голос – голос Мефистофеля, – его демона.
– Я знал, что найду тебя здесь.
– Как мог ты отыскать и увидеть меня? – спросил его удивленный Твардовский.
– По обыкновению, я шел за тобою вслед.
– По обыкновению, говоришь ты?
– Да, по обыкновению.
– Так ты следишь за мной, как за своим невольником?
– Не как за невольником, извини, но как мать за сыном.
– Спасибо за сравнение, но, признаюсь, я не желал бы быть для тебя ни тем ни другим.
И замолчали оба.
– Зачем же не хочешь ты разделить с нами веселья? – спросил бес.
– Веселиться не люблю, – отвечал серьезно Твардовский, – а выучиться тут мне нечему.
– Все у тебя в голове ученье! Долго ли будет портить твой мозг эта наука, Твардовский? Разве человек только и должен думать, что об ученье?
– Что ж бы я стал делать тут? Полезным здесь я быть не могу…
– Разве всегда человек должен думать об услуге и пользе? – возразил дьявол.
– Чего ж ты требуешь от меня?
– Чтоб ты гулял и веселился с нами и пользовался бы жизнью, покуда она твоя.
– Пользоваться жизнью? – повторил смеясь Твардовский. – Для этого мне не нужны Лысая Гора и ваше общество.
– Но ты также мало пользуешься ею и в людях.
– Для этого не пришла еще пора, – отвечал Твардовский. – Благоразумный человек должен удалять от себя удовольствия жизни, покуда не узнает свет совершенно.
– А когда захочет пользоваться удовольствиями, то будет уже поздно, – шепнул дьявол.
Эта мысль заставила Твардовского задуматься.
– Такой человек, как я, – сказал он, собравшись с мыслями, – исполнит все, чего ни пожелает.
Вместо ответа дьявол захохотал.
Между тем шабаш подходил к концу. Не дожидаясь пения петухов, многие ведьмы оставили Лысую Гору. Мало-помалу гасли огни, пустела гора; в воздухе раздавался свист от улетавших чудовищ и ведьм. Раздался бой церковных часов, и вслед затем запел первый петух в ближнем селении.
Твардовский возвратился в Быдгощ и разбудил Матюшу, спавшего крепким сном.
XVIII
Как Твардовский помолодил бурмистра Сломку
Было еще очень рано, как кто-то постучался к Твардовскому. После воздушной поездки своей на Лысую Гору Твардовский не мог сомкнуть глаз. Он сидел за столом, печальный, задумчивый. Мысли и чувства, одни другим противоположнее, волновали его.