Твари в пути

Тогда Джеймс не нашел, что ответить. А сейчас… он даже не стал бы спорить. Он признавал, что строки в этой балладе, чего греха таить, были весьма высокопарными. И об идеалах в них говорилось высокопарных. К тому же, Джеймс понимал: сэр Норлингтон неслучайно о ней вспомнил — должно быть, решил преподать ему очередной урок. Разумеется, сейчас молодой рыцарь, пережив боль, плен, обман и предательства, окунувшись в грязь Терновых Холмов с головой, несколько изменил свое отношение к излишней торжественности и рыцарскому самопожертвованию, сиречь претенциозному самоубийству, если переводить с языка сэра Прокарда Норлингтона. А старозаветный паладин решил, видимо, показать своему молодому товарищу разницу между ним теперешним и ним тогдашним, не иначе. Нашел время, что сказать…

Коль бьется гордостью душа, И кровь лихая горяча, Пустые грезы развенчав, Зовет нас в путь Поход Меча…

Старозаветный паладин оборвал пение так резко, что молодой рыцарь даже вздрогнул.

— Что вы?… — начал было Джеймс.

— Тихо! — Сэр Норлингтон предостерегающе поднял вверх указательный палец. — Кажется, я его вижу. — И предусмотрительно перейдя на шепот, добавил: — За нами наблюдает трау. Осторожно поверните голову и взгляните вон туда… в тени алькова, на стене справа — видите?

Джеймс посмотрел в указанную сторону и действительно сумел различить в каменной кладке пару темно-синих глаз, внимательно наблюдающих за ними. На мгновение их взгляды встретились, и Джеймс невольно вздрогнул.

Взяв себя в руки, молодой рыцарь осторожно шагнул в сторону необычной стены:

— Почтенный господин трау, — позвал он, — не будете ли вы столь любезны, чтобы открыться нам, коль уж вы здесь?

Сэр Норлингтон хотел что-то сказать, но передумал — он прекрасно понимал, что нет ничего хуже, чем демонстрировать незнакомым существам отсутствие согласия между собой. Потому он просто отошел в сторону, предоставив Джеймсу вести переговоры. Тем более что трау уже показался на свет — непосредственность молодого рыцаря и манерное обращение явно подкупили его.

Сначала из стены показалась изящная скрипка вишневого цвета, висящая на ремне, затем — серый, под цвет камня, плащ, на котором инструмент был закреплен, а затем уже все существо покинуло свое укрытие, выйдя спиной вперед. Незнакомец был высок и строен, он был облачен в одежды, будто сшитые из множества лент. Его иссиня-черные волосы струились по плечам, очень длинные и изящные пальцы правой руки сжимали тонкий смычок, левая ладонь при этом предостерегающе лежала на рукояти кинжала-трезубца, висящего на поясе. Трау робко озирался, в его огромных темно-синих глазах застыла неуверенность.

Полностью выйдя из стены, которая, как и прежде, выглядела непроницаемой, пришелец развернулся к рыцарям лицом и заговорил; его трепещущий голос выдавал немалое волнение:

— Позвольте представиться, Роффе, сын Руффе, сына Руфуса, сына… впрочем, мое полное имя будет для вас слишком долгим, — с некоторым сожалением в голосе произнесло существо: очевидно, что если бы трау заговорил с другим трау, то мог бы произносить свое имя часами, перечисляя всех предков до самого основателя рода. После чего терпеливо и невозмутимо выслушал бы полное представление с другой стороны.

— Джеймс Доусон, паладин ордена Священного Пламени, к вашим услугам, — представился рыцарь. — А это мой спутник, почтенный сэр Прокард Норлингтон.

Трау слегка поклонился и демонстративно убрал руку с кинжала:

— Ваши слова были учтивы, добрые господа, чего нельзя сказать о вашем пении. Мне горько просить вас замолчать, но я вынужден это сделать, как и поинтересоваться, кто вы, и какими путями попали сюда, где не место существам с теплой кровью.

Джеймс вежливо поклонился в ответ и вдруг почувствовал, как его сердце будто кольнули иглой. Он непроизвольно поморщился, отмечая странное ощущение, которое, по всей вероятности, вызвало присутствие трау. Это было, как внезапно появившийся страх преследования, ощущение того, что где бы ты ни остановился, ты будешь в опасности, что где бы ни заснул, уже не проснешься, и что бы ты ни съел — все отравлено.

Джеймс бросил короткий взгляд на сэра Норлингтона — старозаветный паладин хмурился, но выглядел при этом не раздраженно, а печально: словно вспомнил о незавершенном деле. Это подтверждало предположения молодого рыцаря.

Трау при этом выглядел скорее заблудившимся, чем представляющим угрозу. Он покусывал губу, а его длинные острые уши едва заметно шевелились, будто он вслушивался в подземные звуки и выискивал опасность для себя. Только лишь теперь Джеймс как следует разглядел нового знакомого.

Роффе, хоть отдаленно и походил на человека, но при ближайшем рассмотрении в нем нельзя было найти ничего людского. Скорее он походил на эльфа, лицо которого растрескалось из-за излишней эмоциональности и переживаний. При этом, очевидно, он был молод (как для трау), в нем проглядывали черты детской простоты и бесхитростности. При этом он влиял на собеседников, вселяя в них мрачность и беспросветность, вероятно, неосознанно, и подобное было лишь частью его природы.

Заставив себя не обращать внимания на собственное гнетущее состояние души, молодой рыцарь сказал:

— Увы, мы оказались здесь не по своей воле. Нас привело в этот зал бесчестное существо, которое…

— Тут есть еще кто-то? — забеспокоился Роффе.

Он принялся озираться, выискивая третьего спутника своих новых знакомых и вновь положив ладонь на рукоять кинжала-трезубца. И хоть до сего момента кожа трау была крайне бледной, сейчас он побелел еще сильнее. Длинный нос Темного Скрипача с усилием втянул воздух, после чего трау чихнул и закашлялся. Запах ему определенно не понравился.

— Его зовут Крысь, он из породы полумышей и долгое время был нашим проводником, — сказал старозаветный паладин. — Думаю, этот мерзавец должен быть знаком вам, потому как уже не первый раз появляется здесь.

— Эдакий вечно жалующийся на жизнь маленький страдалец с книжкой, в которую он записывает все свои горестные стенания? — Трау тяжело вздохнул. — Знаком, добрые господа, и это знакомство не может меня не тревожить.

Роффе снял со спины скрипку, вскинул смычок, и принялся играть — вместо ожидаемой музыки рыцари услышали шум дождя, скрежет ключа в замке и гулкий звук шагов по деревянному полу:

— Однажды он уже обманул меня, пообещав, что никогда более не появится здесь, — не прекращая игры, сказал трау. Мелодия стала более резкой, помимо этого к звукам, порождаемым скрипкой и не имеющим ничего общего со стонами обычной скрипки, добавилось отдаленное эхо грозы. — В тот раз мне не следовало жалеть его, но он выглядел таким несчастным, что я не решился сделать то, что был обязан… Увы, но за ошибки приходится расплачиваться — отныне я понесу самое строгое наказание — лишусь своей скрипки на целую сотню лет, если, конечно, не произойдет нечто похуже.