Тверской Баскак

Пока говорил не замечал, а вот выпалил все и вдруг увидел, как округлился от изумления выпученный на меня глаз. Не совсем поняв в чем дело, спрашиваю:

— Ты понял меня?

Мужик кивает, а затем вдруг произносит.

— Зачем?

Теперь мой черед удивленно умолкнуть. Пока я решаю, что он имеет в виду, раненый повторяет.

— Зачем мне к князю с этим идти. То, что Ярослав с Михаилом воду в городе мутят и войной идут, так то и так все ведают. А по воинским делам, Юрий Ингваревич страсть как не любит, когда низшие людишки не в свои дела лезут. В поле или в осаду, это уж он сам пусть решает, не мое это дело.

Не знаю, чувствовал ли я себя когда-нибудь большим идиотом, чем сейчас. Я тут переживаю, рискую, можно сказать, жизнью, а никому, оказывается, это не нужно. В довершении к чувству чудовищного унижения, в голове зазвучал знакомый каркающий смех, и слова моего куратора резанули сознание.

«Вижу, не уймешься никак… Оставь! Ведь мое терпение не безгранично. Не наказываю тебя только потому, что это даже не попытка была, а так, глупость несусветная, но… Запомни и на носу себе заруби, больше поблажек не будет».

Голос старика давно затих, а я все еще продолжаю стоять в полном ступоре. Давит ощущение стыда и полной раздавленности. В горячечной пустоте разум пытается отвлечься от пережитого унижения и страха. Словно назло прозвучавшей угрозе, он копается в воспоминаниях и, оправдываясь, строит какие-то новые логические цепочки.

«Ерунда! Ерунда полная. — Крутится мозг раз за разом. — Если рязанский князь все знает, то зачем добровольно лезет в капкан?»

Грызущее изнутри непонимание, неожиданно выплескивается в раздраженном вопросе.

— Если уж вы там, в Рязани, все знаете, то зачем послов к хану прислали? Только людей зря положили!

Ярема приподнимается, прижимая к груди повязку.

— Странный ты человек, — его единственный глаз впивается мне в лицо, — не пойму я тебя. Вроде бы искренне переживаешь, а почему непонятно. Ведь ты чужой. Священник откуда-то с запада. Зачем тебе лезть в наши дела?

Я молчу, а он, не дождавшись ответа, продолжает.

— Зачем приехали? Неужто не понятно — разведка. Князю надо знать: сколько здесь татар собралось, чем вооружены, есть ли брони?

На это мой рот кривится в непроизвольной усмешке.

— Выходит, не справились вы, подвели князя.

— Выходит так, — рязанец тяжело вздыхает, — ты, святой отец, обиду на меня не таи. Вижу, советуешь ты от чистого сердца, только как Юрию Ингваревичу на Рязани в осаду сесть, ежели город отказывается. Вече и господа городская порешили против Ярослава не идти и в распри его с братом не лезть, а князю сказали так: «Коли хочешь в спор Всеволодовичей вмешиваться, то бери дружину, да людей охочих, и выходи в поле, а город в сем деле тебе не подмога».

Я вдруг вспоминаю слова Александра на совете у Батыя и только сейчас осознаю, какую мину тот заложил под организацию сопротивления монголам. Ведь сейчас народ на Руси думает, будто идут обычные княжеские разборки, а когда прозреет, то уже поздно будет.

Мысли хаотично заметались в голове, пока не вылились во вроде бы приемлемое решение.

— Тогда, пусть князь рязанский отходит к Коломне на соединение с Юрием Владимирским. Вместе у них больше шансов победить.

Кривясь от боли, Ярема усмехнулся.

— Это вряд ли. Ингваревич к Всеволодовичу на поклон не пойдет. Скорее всего, князь постарается не допустить соединения татар и киево-черниговского войска. Так во всяком случае, Козима считал. Первым ударом лучше всего сначала разбить татар, а потом уж можно будет и со своими разговаривать.

«План неплохой, — мысленно оцениваю стратегический талант рязанского князя, — вот только сила и количество монгол сильно недооценены. Если Рязань городской полк собирать не станет, то у Юрия будет тысячи две не больше, а у Кулькана десять. Арифметика явно не в пользу рязанского воинства».

Подумал так, а вслух говорю:

— Ты татар сам видел. Их больше чем вас в три раза, и дисциплина у них на высоте. Даже если ударите неожиданно, не поможет. Заманят в ловушку и перебьют. Запомни, пойдете одни — погибните ни за что. Так и передай князю. Пусть умерит свою гордыню и отходит к Коломне под крыло Великого князя Владимирского.

Глава 8

На то, что меня послушают, надежда была слабая, а сегодня с восходом, когда по лагерю пролетел сигнал тревоги, она погасла окончательно. Орда начала спешно сниматься с лагеря и выдвигаться. Что случилось и куда так спешно направляются, об этом меня, конечно же, в известность не поставили, но слухи разные доносятся. Куранбаса потерся среди своих, их в орде Кулькана немало, и принес новость. Разъезды Бурундая засекли рязанское войско у реки Воронеж. Двигается быстро и будет здесь уже к обеду.

Мои ребята торопливо собираются вслед со всем лагерем. Мимо, в сторону холмов, проходит тысяча турхаудов. От поступи тяжелой, бронированной конницы дрожит под ногами земля.

«Впечатляет». — Ворчливо бормочу про себя и, забравшись в седло, готовлюсь тоже тронуться в путь.

Калида к этому времени уже собрал все наше добро, и теперь они вдвоем с вернувшимся половцем вьючат его на лошадей. Вся орда в движении. За внешним сумбуром просматривается четкий, раз и навсегда заведенный порядок. Каждая тысяча строится под свои значки, передовые сотни спешно занимают господствующие высоты, а обоз и заводные табуны оттягиваются назад, поглубже в тыл.

Смотрю, как закончив сборы, Калида взлетает в седло, и у меня появляется ощущение, что этот мужик только этим всю жизнь и занимался. Хмыкаю про себя:

«Видать, увлекся, подзабыл, что он нынче бродягу бездомного изображает».

Еще раз убеждаюсь в его военном прошлом, когда тот, подъехав вплотную, говорит буднично и рассудительно, как человек привыкший к такой обстановке:

— Вы с половцем держитесь поближе к ханской ставке, а я с поклажей к общему обозу прибьюсь.

Молча киваю. Это понятно, лишних людей все равно к хану не подпустят, а за добром, по-любому, пригляд нужен.

Калида разворачивается, а мы с Куранбасой, пришпорив коней, пускаем их в галоп вслед за ханскими бунчуками (бунчук — копье с привязанным хвостом коня, играющее роль знамени).

Тут уж я головой не кручу, скачка по неровному полю требует от меня полной концентрации. Несусь вслед за половцем и расслабляюсь, только когда моя кобыла переходит на шаг. Поднимаю взгляд. Мы на вершине пологого холма. Перед нами спуск, а за ним ровная степь, ограниченная с юга лентой реки, а с севера дубовой рощей, переходящей в густой смешанный лес. Ниже по склону, в три линии выстроились монгольские всадники, а дальше, на другом конце равнины, крохотными солдатиками застыли плотные ряды противника.