Тверской Баскак

— Ну куда ты светишь?! Куда?! — Подняв вверх разгневанный взгляд, он зло шипит. — На рану свети, я же не вижу ни хрена!

Я сижу у самого очага, закутавшись в шубу, и к ним не лезу. Во-первых, меня тошнит от одного взгляда на здешнюю хирургию, а во-вторых, мне поручено следить за хозяевами. Важно, чтобы никто не сбежал и чтобы мужику не пришло в голову схватиться за топор. Я хоть ему и объяснил, что нам ни добро, ни полон не нужен, что мы сами заплатим за постой, но кто его знает. Времена ныне неспокойные, чего ему нам верить.

Слышу за спиной, «дай иглу», и понимаю, что операция подходит к концу. Самое обидное, что мне глубоко все равно, выживет монгол или нет.

«А ведь из-за него я лишился возможности вернуться домой! — В какой-то тупой отрешенности спрашиваю я самого себя: — Зачем?! Ведь умрет сейчас Турслан, а он непременно умрет, потому что его хирургу даже в голову не пришло помыть руки, и что?! Во мне же ничего не дрогнет! Зачем я его спасал?!»

В этом-то и беда, я сам не могу понять, какого черта я так безрассудно дорого заплатил за жизнь этого чужого мне человека. По-настоящему я еще даже не осознал всей катастрофы. Была скачка, я жутко замерз, и сейчас в тепле у меня слипаются глаза, и я туго соображаю, но придет утро и…

«Лучше бы оно не приходило совсем, — бормочу я про себя, — лучше бы мне не просыпаться вовсе».

Действительно, все последние месяцы меня грела только одна мысль, что надо просто потерпеть, что пройдут еще восемь месяцев, и это затянувшееся издевательство закончится. А теперь… Что мне делать теперь?!

Все эти мысли грузят меня настолько, что я даже не слышу, как сзади подошел Калида.

— Эй, ты не слышишь, что ли меня?! — Он затеребил мое плечо, так что я вздрогнул и обернулся.

— Да слышу я все! Чего там?

— Закончили, говорю. — Калида повел глазами к лавке. — Очнулся он. Поговорить не хочешь?

Если честно, то сейчас я больше всего хочу, чтобы все провалились в тартарары, а я бы увидел свой старый диван в моей маленькой однокомнатной квартирке. Этого я, конечно, ему не говорю, а молча поднимаюсь и подхожу к лавке. Турслан Хаши лежит на животе, а на его спине красуется воспаленный шов, до предела обезображенный поистине уродливыми стежками. На иссиня-белом лице, воспаленные, красные прорези глаз излучают железную волю и жажду жизни.

Я молчу, а его рука едва ощутимо стискивает мою ладонь. Потрескавшиеся губы, еле шевелясь, выдавливают всего три слова.

— Бьярлалаа! Не забуду.

* * *

Пологий подъем тянется от левого берега Оки до самых стен Коломны. Отсюда, издали, крепость не смотрится грозной. Черные невысокие стены, островерхие башни, крыши придавленные шапками снега.

Я стою на высоком, противоположном берегу Оки и смотрю, как монгольская конница нескончаемым потоком выкатывается на лед реки. Колонны киевского и черниговского ополчения уже на другом берегу выстраиваются в четыре почти правильных прямоугольника.

«Пехота утоптала снег для конницы, — мысленно оцениваю тактику монголов, — по сугробам-то конница не поскачет. Низкорослые лошаденки вмиг завязнут по брюхо, какая уж тут атака. А так пешцы прошлись широким строем, утоптали все как следует, а потом уж и конница двинулась. Разумно!»

День стоит солнечный, морозный, и отсюда с яра вся картина как на ладони. Вдали, чуть ниже черных стен Коломны, строятся русские полки. Далековато для глаза, но различить все же можно. Центр заполняют плотные ряды пехоты, а по флангам традиционно строится конница.

Вспоминаю все, что я знаю о этой битве и пытаюсь определиться с расстановкой сил.

«В центре сто процентов владимирский городовой полк. — Напрягаю память, фокусируясь на деталях. — Сам Великий князь Юрий в битве не участвовал, а командовал ополчением городовой боярин Еремей Глебович. Слева у них должен стоять коломенский князь Роман Ингварович со своими и остатками рязанского воинства, а справа сын Великого князя Всеволод Юрьевич с отцовой дружиной».

Прищуриваюсь на солнце и обвожу взглядом выстроенную на поле линию. Вроде бы все так и есть, центр топорщится лесом копий и черными зипунами простого люда, а фланги больше блестят начищенными кольчугами и возвышающимися всадниками. Мне отсюда не видно, но там за косогором еще левее коломенской дружины должна протекать река Москва. Это я хорошо помню еще с собственных уроков, когда рисовал детям на доске план битвы. Вспомнив этот момент, я делаю соответствующий вывод.

«Стало быть, свой левый фланг владимирцы прикрыли руслом реки, а правый… — Поднимаю голову и мой взгляд, скользнув по шеренгам русских войск, упирается в мрачную громаду зимнего леса. — Справа их тоже не взять. Там лесной бурелом, и еще речонка мелкая должна быть. Коломенка, кажись, называется. Все это значит, что монголам вместе с мятежными князьями придется атаковать владимирцев в лоб на этом зажатом между двумя речками участке. Обойти эту оборону невозможно, тыл прикрыт крепостью, да и подъем, пусть и не слишком крутой, тоже им на руку. Что ни говори, а позиция у владимирцев отличная. Стоят себе на горушке, фланги прикрыты, что еще надо! Единственный минус, что-то их маловато».

Навскидку прикидываю глубину и длину строя напротив. Складываю, множу, и получаю не больше пяти тысяч.

Рука непроизвольно потянулась почесать затылок.

«Это что же получается. Войск Великого князя здесь втрое меньше, чем у его противников. Как ни крути, монгольский тумен плюс личные дружины Ярослава да Михаила — это уже тысяч двенадцать. Города Киев да Чернигов выставили охотников еще на пару тысяч. Итого получается около четырнадцати, а против всего пять, пусть и в отличной позиции».

Вопрос напрашивается сам собой. Почему владимирцев так мало? Тут не нужно быть гением, чтобы дать правильный ответ. Кроме стольного города Владимира, остальная Залеская русь не поддержала Юрия в борьбе с братом. Даже ближняя родня и племяннички предпочли отсидеться в стороне и к Коломне дружин не послали. Почему?! Ответа у меня нет, да это в общем-то и не важно. Понятно главное, этой зимой Русь не сражается с иноземным захватчиком, а по привычке пережидает, чем закончится очередная свара Всеволодова гнезда.

Прерывая мои размышления, надрывно завыли трубы, и над ставкой Кулькана подняли тройной бунчук — сигнал к атаке. Сам хан всего в нескольких шагах от меня. Откинувшись в седле, он хищно щерится вдаль и как обычно громко хохочет над своими же шутками. Рядом с ним, недовольно нахмурившись, замер как статуя Бурундай, а чуть позади в длинной овчинной шубе ссутулился Турслан Хаши. Этому бы по-хорошему еще лежать и лежать, но видать честь ему дороже здоровья. Если хан в седле, то и его нойонам отдыхать не положено!