Тверской Баскак
Шрифт:
Так наименее затратно и больше всего подходит к тактике Гуляй-города. Этот первый набор моей будущей армии я определил как стрелков и отдал в обучение Куранбасе. Наставник из половца вышел суровый, и несмотря на то, что учиться начинали с одним луком на десятерых, парни стирали пальцы в кровь. Дальше пошло легче, к концу лета у нас уже был десяток арбалетов, а к декабрю два. К тому времени, когда каждый из них с пятидесяти шагов уже уверенно клал в цель три стрелы из четырех, к обучению присоединился еще и Калида. Держать строй, стрелять и перестраиваться по команде, да и вообще всю прочую воинскую науку уже вбивал в их головы он. Так что к началу сборов в Москву у меня уже было двадцать бойцов, вполне пригодных для охраны моих торговых операций.
Подходим
Союз заключенный с Луготой сработал на все сто. Вспоминаю, как он своим авторитетом поручился за меня перед обществом, ну и, конечно, возврат долга тоже сделал свое дело. В товарищество вошли из основных торговых людей: купцы Алтын Зуб и Путята Заречный, а из боярства только Острата и сам тысяцкий. Еще кто-то по мелочи, но тех я даже не помню по имени. Главное, сумму собрали и с конца сентября по весь октябрь мы скупали все то зерно, что шло по Волге с юга. Когда река замерзла и установился санный путь, я решил выдвинуться южнее в Москву и встречать караваны там. Идея оказалась разумной. В этом я убедился сразу же по приезду в Москву, увидев что такой умный я тут не один. Здесь, как я уже говорил, таких умников собралось немало, и они мне совсем не обрадовались, а когда я стал скупать зерно по ярмарочной цене, то и вовсе завыли от ярости.
Сегодня как раз был такой неудачный для них день. Новгородцы уже почти сговорились пудов на двадцать с только что прибывшими купцами из Чернигова, но Куранбаса как-то прознал об этом, и мы увели у них куш прямо из-под носа. Я знаю, такое даром нам не сойдет, и ответка рано или поздно прилетит. Тут надо быть готовым ко всему, и надеюсь, мы готовы.
Утирая нос, прохожу к столу. Калида и Алтын Зуб уже там. Сидят, но не едят, ждут нас. Сажусь рядом на лавку и смотрю на неяркий свет, растекающийся от спиртовой лампы. Вот она, гордость и бестселлер моих будущих продаж. Медный сосуд с фитилем и стеклянный колпак. Колпак рассеивает свет и дает большее освещение, чем две или даже три восковые свечи. Таких ламп у меня пока немного, потому что Федька Кобыла вернулся из экспедиции только к середине сентября. Четыре плота привезли с верховьев Волги мешки с белой глиной, кварцевым песком, гипсом и известняком. Я не химик и не спец в стеклодувном деле, поэтому пришлось повозиться. До всего надо было доходить опытным путем, основываясь только на базовых знаниях.
«Раз уж древние египтяне смогли отлить стекло, — говорил я себе, — то тебе-то стыдно с этим не справиться».
И тем не менее, приличный прозрачный колпак удалось выдуть только к ноябрю. Его первый образец у меня сейчас на столе. Это вам не лучина и даже не свеча. Один фитиль под колпаком, а света в три раза больше. Единственная лампа освещает всю комнату.
Мои довольные мысли нарушает скрип двери. В щель просунулась голова одного из наших парней и, отчаянно заморгав, уставилась на сидящего рядом Калиду. Тот молча встал и подошел к двери. Голова что-то забубнила и пропала, а мой главный советник вернулся и, усевшись на лавку, произнес.
— К нам гости. Пускать?
Что за гости я догадываюсь, но все равно спрашиваю.
— Кто?
Вновь взявшись за еду, Калида отвечает абсолютно невозмутимо.
— Епифаний Новгородец с немцем Карлом Рютте.
«Странно, — напрягаюсь я, — Епифаний еще понятно, ведь именно у него мы сегодня увели Черниговское зерно, но немец-то чего приперся».
Отложив недоеденную куриную ногу, поднимаю взгляд.
— Зови. Послушаем, чем пугать станут.
Не поднимаясь, Калида гаркнул в закрытую дверь.
— Пущай заходят!
Через мгновение в открытую дверь вошли двое. Не снимая ни шуб, ни шапок, они степенно прошествовали в горницу и остановились в шаге от стола.
— Будьте здравы! — Громогласно изрек Новгородец и поклонился.
Носатый немец
лишь молча кивнул, и я ответил, специально не упоминая его.— И ты будь здрав, Епифаний! — Окидываю взглядом гостей и, уже обращаясь к обоим, приветливо провожу рукой.
— Присаживайтесь, угощайтесь, чем бог послал.
Просить дважды незваных посетителей не пришлось. Мне кажется, я еще не закончил фразу, а новгородец уже шумно опустился на лавку и, не церемонясь, схватил с блюда кусок жареного мяса. Немец сделал все то же самое, не так шумно, но не менее быстро.
Чавканье и шум работающих челюстей на время стал единственным звуком, заполняющим залу. И гости, и хозяева с одинаковым аппетитом накинулись на еду, словно все собрались здесь исключительно ради насыщения желудка.
Закончилось это только после того, как блюдо опустело, и Куранбаса, обтерев тарелку кусочком ржаного хлеба, со смаком отправил его себе в рот. Проводив этот жест взглядом, Епифаний словно очнулся от инстинкта насыщения. Огладив свою стриженную на новгородский манер бороду, он вновь преобразился в пронырливого и хитрожопого купца.
— Вот не пойму я тебя, Фрязин, — его утонувшие в широком лице глазки кольнули меня пронизывающим взглядом, — ты вроде бы не из здешних краев, не из купеческого сословия. Зачем ты в нашем болоте воду мутишь? К чему тебе столько зерна? — Он попытался изобразить дружескую улыбку, но получилось больше похоже на оскал. — Прибыли с него ты не получишь, сохранить до весны не сможешь… Что ты с ним будешь делать?
Этим вопросом многие донимают нас с самого приезда, ибо никому не понятно, зачем мы скупаем зерно по предельной цене. Никому здесь и в голову не может прийти, что кто-то может пойти супротив ганзейских и новгородских оптовиков. До сего дня мы либо вообще не отвечали на него, либо отделывались шуткой, но теперь вижу отвертеться не удастся и пришло время разборок. Поэтому для начала изображаю обиду хозяина на непростительную бестактность гостя.
— Во-первых, для тебя я не Фрязин, а Иоанн Луиджи Манчини, — даю ему минуту для усвоения маленькой выволочки и продолжаю, — а во-вторых, почему ты решил, что можешь с меня чего-то спрашивать?! — Как-то вдруг окончательно осознав, что конфронтации не избежать, я мгновенно принимаю решение и намеренно иду на обострение. — Мы с товарищами делаем то, что считаем нужным для нас и ни перед кем отчитываться не собираемся.
Ухмылка на лице новгородца стала еще больше похожа на волчий оскал, и он едва заметно скосился на сидящего рядом немца. Тот никак не отреагировал, сделав вид, что вообще плохо понимает, о чем тут говорят. Епифаний недовольно поморщился, но тут же вновь постарался вернуться к роли рубахи-парня.
— Вот зря ты так, Иван Фрязин. — Он надавил на последнее слово, давая понять, что здесь на Руси, откуда бы мы иностранцы не приехали, все равно мы все либо фрязины, либо немцы. — Мы же к тебе по-доброму. Пришли поговорить по-людски, а ты грубишь. Общество ведь может и обидеться! — Он вдруг навалился на стол приблизив ко мне свою здоровенную башку. — А ежели общество обидится, то мало никому не покажется. Можно ведь не то что прибылей, а и живота своего лишиться на раз!
Алтын Зуб попытался было вставить слово и немного сгладить ситуацию, но я не дал, остановив того жестом. Глядя в холодные злые глаза новгородца, думаю о том, что не надо оттягивать то, чего все равно не избежать.
Епифаний, неправильно оценив мое молчание, нажимает.
— Так что скажешь?! Ты здесь, на Москве, многих торговых людей обидел и хорошо бы было это дело уладить.
Как они хотят уладить дело, я примерно представляю и мне это совершенно не подходит. К неизбежному столкновению мы готовы. Ситуация уже не раз проговаривалась с Калидой, и тот с абсолютной уверенностью убедил меня, что как бы не обернулось дело, но здесь на Москве ни новгородцы, ни немцы свару устраивать не станут. Власть в городе этого не потерпит, а ссориться с людьми Великого князя им не с руки. Вернуть свое они попытаются на обратной дороге в Тверь, и именно к такому повороту нам следует готовиться.