Тверской гость

Хасан-бек сделал знак рукой садиться, нагнулся в сторону татарина:

– Повтори все.... они знают язык.

Татарин приложил руку к сердцу, оскалил мелкие собачьи зубы:

– Да будет с твоими друзьями благословение аллаха, мудрый хан! Говорю ждет вас на Бузани султан Касым с тремя тысячами войска. Грабить будет, товары брать будет. Очень худой султан... Может, уже скоро на Бузани встречать будет.

Татарин опять приложил руку к сердцу, поклонился и умолк. Посол, морща лоб, покосился на русских.

– Откуда знаешь такое?
– спросил Никитин.

Татарин повернулся к нему, в один миг ощупал цепким взглядом, прикрыл красноватые веки.

– Я бедный пастух, немного коней пасу, езжу, слушаю, вижу...

– Где твой табун?

– Зачем не веришь? Я добра тебе хочу. Коней на Итиль оставлял, купцам навстречу с братьями скакал...

Никитин переглянулся с Рябовым, оказал Юсуфу по-русски:

– Объясни послу - без татарина совещаться надо.

Хасан-бек, которому Юсуф быстро нашептал на ухо, кивнул.

– Ступай, подожди!
– велел он татарину.

Пастух спокойно поднялся, сгибаясь, вылез из каморки. Юсуф тоже вышел и притворил дверцу.

– Опасная весть!
– сказал Хасан-бек.

– Может, врет!
– усомнился Рябов.

– Может быть, врет, а может быть, и нет!
– возразил Никитин. Остерегаться-то надо...

– Он обещает провести караван ериками незаметно, - сказал посол. Говорит только - плыть надо ночью.

– Если уж плыть, так ясно - ночью!
– ответил Никитин.
– В темноте уйти легче. Только подвоха бы какого не случилось.

– Какого?
– спросил Хасан-бек.

– А наведет, черт косоглазый, на своих нехристей!
– в сердцах выругался Рябов и тут же смущенно закашлял. Посол-то ведь тоже был и нехристь и косоват. Хасан-бек пропустил брань мимо ушей, но догадка Рябова показалась ему вероятной.

– Да, и это возможно. Как же быть?

Помолчали.

– Так ли, сяк ли, - первый начал Никитин, - выпускать вестников нельзя. Возьмем на борты всех троих. Подарки посулим. Пусть подумают - верим. Но самим надо начеку быть. В худом разе - боем идти.

– Так, - согласился Рябов.

– У Меня одна пищаль!* - пожаловался посол.
– Одна пищаль, и только пятеро стреляют из лука. Струг беззащитен.

______________ * Пищаль - древнее огнестрельное оружие.

– Ништо, - успокоил его Никитин.
– Тут быстро решать надо. Сколь человек еще струг возьмет?

– Еще пять поместим.

– Добро. Вот что, Матвей, одну ладью бросать придется.

– Зачем?!

– Сам суди: на трех кораблях пойдем - силу распылим. А если вправду бой? Все потеряем. Да на двух и проскочить сподручнее, шуму меньше, неразберихи меньше...

– Жаль мне ладью.

– Ладно. Я свою оставлю. Товары возьмешь себе?

– Могу...

Хасан-бек вмешался:

– Великий шах заплатит за ладью, только сохраните струг, сохраните подарки вашего князя.

– Так и решили... Стало быть, на струге две пищали и восемь лучников да у тебя, Матвей, пищаль и луки... Думаю, пробьемся. Огненного боя у татар, может, нету.

– Дай бог!

– Да поможет аллах!

Позвали татарина, объявили: пусть ведет караван, получит подарки.

Плосколицый закивал, закланялся, потом забормотал:

– Я - бедный человек, братья - бедные люди. Все могут обидеть. Кому скажешь? Ай, плохо!

Догадались, что вестник торгуется, просит дать подарки сразу. Хасан-бек, распорядился выдать каждому татарину по однорядке и куску полотна.

Татарин оскалился:

– Ай, добрый хан! Хороший хан! Не бойся! Так проведем, как рыбка поплывешь. Прямо поплывешь!

И захихикал.

– Все трое с нами поплывете!
– предупредил татарина Афанасий, пристально глядя ему в глаза.

Татарин не отвел взгляда.

– Якши! Трое так трое!

...Обеспокоенный известием, караван гудел. Еще недавно смеявшийся бронник смотрел растерянно и виновато.

– Сглазил!
– прошипел ему Микешин, и никто не вступился за Илью. Может, повернем? До Сарая-то дошли...

– Я плыву!
– твердо сказал Никитин.
– Вы как хотите. Упрека на вас не будет.

Копылов ткнул ладью сапогом:

– Вместе шли доселе, вместе и дальше идти. Ништо. Дружба шкуры дороже.

Илья Козлов спросил Никитина:

– Может, кольчужки мои оденете?

В голосе его было столько сердечного недуга, что Афанасий смягчился:

– И то польза. Вынимай.

Бронник принялся хлопотливо разрывать веревки на своих тюках, даже левую ладонь ожег.

Вместе с москвичами перетащили товары в их ладью, уложили, укрепили. Тверская ладья, с которой содрали парус, вдруг осиротела, стала жалкой.

Все тверичи, кроме Микешина, после долгих колебаний залезшего к московским, перешли на струг, разместились кто где: и под палубой - в сыром, вонючем нутре корабля, и наверху, среди клеток.

Васька бродил по палубе, где сразу стало тесно, и просил:

– Вы, робя, осторожней с птицей!

Хасан-бек велел поворачивать. Торопливо, оглядываясь на Бузань, вернулись в Ахтубу, чтобы другим путем, ериками, проскользнуть мимо Астрахани.

Послу стало не до шахмат и сказок. Он тоже стоял наверху, беспокойно осматривал людей, берега.

Никитин подошел к нему:

– Астрахань покажется на закате, так надо бы пристать где, дождаться ночи.

Все поглядывали на небо, стараясь угадать, не изменится ли погода. Чистое небо не радовало. Вот бы сейчас дождь! Говорили приглушенно. Возбужденный Иван Лапшев, лежа у борта с луком в руках, улыбаясь, старался поймать взгляд Никитина.

Никитин присел рядом.

– Не боязно?

– Нет, дядя Афанасий...

– Молодцом... Будет бой - хоронись за борт. Стреляй, как близко подпустим. Зря стрел не трать.

– Ага.

Копылов тихо сказал:

– Жалко ладью. Рябов-то, черт, свою не бросил.

– Господь с ним!
– озабоченно отозвался Никитин.
– И ладью не пожалею, если пройдем...

Если пройдем! Об этом думал каждый, и каждому становилось страшно при мысли, что могут и не пройти.

– Гляди за татарвой!
– шепнул Афанасий Копылову.
– Чуть что стреляй...