Твои верные друзья
Шрифт:
Если мы взглянем на карту нашего отечества, то в северо-западном углу его, пониже Ленинграда и левее старого русского озера Ильмень, там, где сходятся границы пяти советских республик — Литвы, Латвии, Эстонии, Белоруссии и РСФСР, мы увидим много зеленой краски. Здесь густые леса и непроходимые топи, в которых тонет не то что человек — даже лесной житель — волк. Эти дебри хорошо послужили советским партизанам в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками за свободу Родины. Именно из этих лесов зимой 1941—1942 годов вышли в лютую стужу и метель двести колхозных подвод, сумевших под носом у немцев проскользнуть через линию фронта и доставить в осажденный Ленинград продукты питания.
В этих местах, уже после войны, была построена и пущена мощная межколхозная
Но это радостное событие произошло значительно позднее, а в то время, к которому относится наш рассказ, дружба народов Советского Союза проявлялась прежде всего в том, что они совместными, скрепленными кровью усилиями били зарвавшегося врага.
Вот в этих-то местах, после того, как немецко-фашистское нашествие было остановлено и враг под напором советских армий вынужден был попятиться назад, и произошло то, о чем вы узнаете ниже.
Но не будем долго испытывать терпение читателя: что же, все-таки, за «полоцкий рукав»?
Все нарастающая сила ударов советских войск заставила гитлеровцев перейти к обороне. Они не чувствовали себя уверенными и в тылу: в лесах были хозяевами партизаны. Тем не менее, немецкое командование упорно цеплялось за каждую возможность удержаться, закрепиться, сковать нашу активность и сохранить плацдармы для своего нового, так и несостоявшегося, наступления.
В этом обширном районе, издавна служившем историческим полем битвы между народами нашей страны, отстаивавшими свою независимость, и захватчиками, приходившими с запада, — где не раз бесславно оканчивались попытки чужеземных завоевателей захватить искони славянские земли, — линия советско-германского фронта была особенно причудливо-изломанной. Она то врезалась в расположение противника, то слегка выравнивалась, отходила к востоку, с тем, чтобы уже через километр-два снова сделать резкий поворот... Для всякого мало-мальски сведущего в вопросах военной стратегии человека одного взгляда на карту было достаточно, чтобы безошибочно определить, что все эти клинья и клинышки были нацелены на запад и не сегодня-завтра могли послужить исходными рубежами для решительного броска наших войск; и только в одном месте длинная узкая полоса земли вторгалась глубоко в освобожденную территорию, тая в себе постоянную, угрозу. Это был «полоцкий рукав».
Эта полоска земли имела огромное значение. По ней проходила железная дорога. По этой дороге гитлеровское командование подбрасывало свежие резервы, боеприпасы, технику. Неоднократные попытки с нашей стороны перервать эту коммуникацию, срезать «рукав» оканчивались неудачей. Гитлеровцы сильно укрепились, вгрызлись в землю, понастроили дотов и дзотов.
Был дан приказ партизанам взорвать дорогу. Не удалось. Дорога тщательно охранялась. Немцы вырубили вдоль нее широкую полосу леса, так что подобраться к ней незамеченным было совершенно немыслимым делом; через каждые сто метров стоял часовой, через каждый километр — сооружена огневая точка. «Полоцкий рукав» продолжал служить врагу, и существование его являлось серьезной помехой для осуществления замыслов советского командования.
В один из дней в штабе партизанского соединения, действовавшего в тылу у немцев в районе «полоцкого рукава», была получена радиограмма с «Большой земли»: принять ночью самолет.
В глухую полночь, когда можно ориентироваться только по звездам, на большой лесной поляне партизаны зажгли, как было условлено, три костра и стали с нетерпением ждать вестника с «Большой земли» — с родной советской земли, не оскверненной пятой оккупанта, с Москвой в центре, с заводами и фабриками, работающими на оборону, с глубоким, недосягаемым для врага, тылом.
Наконец, ветер донес с востока слабое жужжание. Звук приближался, постепенно превращаясь в рокот мотора. Летел У-2, маленький учебный самолет-биплан, незаменимый там, где нет оборудованных посадочных
площадок и нужно пролететь скрытно от врага. Вот он, невидимый в черноте осенней ночи, уже где-то над головой... Партизаны беспокоились, как бы в такой кромешной тьме летчик не разбил самолет.Машина, нацеливаясь на посадку, пролетела низко над лесом, едва не коснувшись вершин деревьев, вернулась назад, сделала круг; рокот мотора внезапно стих, и биплан быстро пошел на снижение. В тишине было слышно, как свистел ветер в растяжках крыльев, как колеса коснулись земли: самолет подскочил раз, два, прокатился сотню метров по траве и затих, остановившись как раз в назначенном месте, между двух костров.
Партизаны, радостно-взволнованные, бежали к нему. Но каково было их удивление, когда первой из самолета спрыгнула наземь... собака. Попрыгав около машины, чтобы размяться после долгого сидения в тесной кабине, и, совершенно не обращая внимания на окружающих, она села; вслед за нею на землю спустился молодой подтянутый советский солдат в походной армейской куртке и пилотке, с автоматом на шее; одной рукой он придерживал автомат, в другой был зажат конец длинного поводка. После появились еще одна собака и еще один боец, ее вожатый. Наметанным взглядом найдя среди встретивших людей того, в ком он сразу признал командира, спустившийся первым, невысокий, коренастый, удерживая собаку за поводок около себя и вытягиваясь в струнку, четко отрапортовал:
— Сержант Алексей Стручков с служебной собакой Динкой и рядовой Андрей Майборода с собакой Курай прибыли в ваше распоряжение для выполнения специального задания!
— С счастливым прибытием! — приветствовал командир партизанского отряда, поочередно крепко пожимая обоим руку.
Точно таким же образом он поприветствовал летчика; вокруг толпились партизаны. Тревожно-красный свет костров освещал их суровые мужественные лица, совсем юные и заросшие бородами, улыбавшиеся в эту минуту; поблескивало оружие, с которым народные мстители не расставались даже во время сна; слышались радостные возгласы. Позади, за спиной людей, зубчатой черной стеной, затаившийся и мрачный, стоял лес.
Прибывших, в сопровождении комиссара отряда и еще нескольких человек, повели в командирскую землянку, в глубь леса, причем собаки степенно шли рядом со своими вожатыми, повинуясь их малейшему знаку, и там, в землянке, укрытой в дремучей чаще, при свете крохотной электрической лампочки, зажигавшейся от автомобильного аккумулятора, Стручков вручил командиру пакет с пятью сургучными печатями.
Тем временем партизаны, оставшиеся на охране самолета, продолжали с интересом обсуждать событие, многим показавшееся удивительным: им прислали собак — для чего?! Караулить партизанский штаб? Но для этой цели они могли давно завести не одну деревенскую дворнягу, и если не сделали этого, то лишь потому, что партизаны не любили собак и избегали держать их в лагере: нечаянным лаем собака могла выдать их местонахождение врагу.
Не выказали они большого восторга и при появлении четвероногих столь неожиданно прибывших к ним по воздуху. Еще лаять начнут, — только один грех! Не скажешь ведь им: «Молчи, а то немцы услышат!..» Хотя, видать, собаки не простые... Так рассуждали партизаны. И опять возвращались мыслью к интригующему вопросу: для чего, все-таки, прислали им собак?
Эта ночь надолго запомнилась сержанту Стручкову и его молчаливому товарищу Майбороде: перелет через фронт под обстрелом зениток врага, в сплошной завесе из огненных разрывов; самолет швыряло из стороны в сторону, потом в крыльях и фюзеляже было обнаружено множество пробоин. К счастью, легонький самолетик, носивший у немцев презрительную кличку «русс-фанер», выдержал это испытание. Проводники очень тревожились за собак, впервые совершавших такое путешествие. Перед вылетом вожатых предупредили, что партизаны не очень-то жалуют собак, и это накладывало на обоих, не говоря о важности полученного задания, особую ответственность. Нельзя было подвести партизан; нельзя было и подорвать доверие к делу, которое привело их сюда и в исполнимости которого они были твердо убеждены.