Творчество Лесной Мавки

– Человек, сотворяющий такое, бессмертен, — сказал князь Владимир.

От дома, где Рогнеда-Горислава родилась, остались растащенные временем и ветром руины, жуткие рубцы разоренной земли, помалу зарастающие сорной травой.

Князь пожаловал ей усадьбу в безымянной деревеньке верстах в десяти от Полоцка, над Лебедь-рекой [10] . Там узнала Горислава чувство дома, кровно необходимое женщине, матери. Дом был построен ладным и надежным, подворье поросло чертополохом. Горислава любила этот цветок, упрямый, колючий, как ее судьба, и отчаянно рвущийся к солнцу. Стебли высоки, в ее рост — как будто стражники в узорных медных шлемах оберегали двор и ее маленький мир.

10

название реки в произношении обтрепалось и превратилось позднее в Лыбедь

Горислава прогнала всю челядь, одну лишь стражу у ворот оставила ради покоя и безопасности детей. Ей радостней было самой управляться и в кухне, и в саду.

Младшая доченька, Предслава, топала по садовым тропинкам с восторгом человечка, не столь давно начавшего ходить. Серьезная светлоголовая девочка с недетским проницательным взглядом, лицом она сильно походила на великую русскую княгиню Ольгу, свою прабабку. Прамислава, которой минуло четыре, удивляла мать прирожденной женственностью, рано выказав страсть к шелкам и приучаясь вплетать цветы в косы. Горислава знала, что женская судьба несет в себе страдание, горькое зерно боли, от которого прорастает светлый плод жизни. Мужчинам проще, легче. Жалела дочерей и несказанно радовалась им.

За четверых сыновей тревожилась иначе, чем за девочек. Сегодня это дети, бьющиеся на деревянных мечах и для смеха седлающие по очереди огромную добродушную собаку, дети, мало знающие мир, и пока что в материнской власти их уберечь; а скоро станут отроки, соперники за проклятый княжеский престол.

Сильней всего боялась за Ярослава — увечье часто озлобляет людей. Мальчик рос скрытным, а силе духа и нрава его могли бы позавидовать старые воины.

Всех шестерых детей своих Горислава окрестила в православную веру. И из красного угла дома, строенного по-старому, по-язычески, глядели кроткие иконные лики Христа и Богородицы. Смуглая, ясноглазая женщина с младенцем на руках благословляла и берегла чужих детей, Заступница милосердная и вечная Небесная Мать всех живущих. Гориславу именно материнство научило искренней молитве.

Владимир приезжал нечасто, но ему всегда было спокойно и мирно в этой дальней усадьбе. Уезжал всегда до зари, не простившись. Когда впервые увидел он младшенькую, Предславу, девочка — было ей от роду года два — бесстрашно забралась к незнакомцу-отцу на колени и сказала внятно:

– Подари мне город.

– Настоящая княгиня растет! Моя кровь! — засмеялся Владимир. — Боже правый, как на бабку мою, великую княгиню Ольгу, похожа. Город тебе подарю, маленькая: это место отныне будет называться Предславино. Хоть невелик город, зато родной твой, а родина дороже казны.

Седьмым ребенком родилась девочка. Горислава ждала ее с любовью, и имя нарекла — Лада. Едва увидев малышку — слабенькую, ей даже дыхание давалось с трудом — мать неумолимо поняла, что болезное хилое сердечко не будет служить ее девочке. Горислава бережно прижимала к себе беспомощное тельце, боялась задремать, сомкнуть глаза. Грудь ее всегда была щедра на молоко, а нынче выжимались скупые, жидкие капли, как слезы.

Мать сама окрестила Ладу перед потемневшими от скорби иконами, в большом медном тазу, при заплаканных свечах. Сама и за крестную, а крестным отцом назначить пришлось брата новорожденной, Изяслава, которому минуло десять.

К заре следующего дня Господь забрал безгрешную душу.

Гориславе легче было бы плакать, но слезы скипелись намертво. Хоронила Ладушку в красивой ложбине меж двух ручьев, от запаха разрытой глинистой земли мучительная боль захлестывала горло.

– Отец приехал, — крикнул Изяслав, вбегая в дом.

Горислава поняла вдруг, что боится к нему выйти. Она теперь даже дневного света боялась, как недобитый зверь, хоронилась за опущенными шторами ото всех.

– Один или с боярами?

Недоставало только пира и гульбы сейчас.

– Один. Без друзей даже. И смурной какой-то.

Весть у него была и впрямь жестокая.

– Не знаю, что поделать, Горислава, — Владимиру хотелось расстаться достойно, избавить себя и ее от неприятных, унизительных сцен. — Надо мне иметь теперь одну жену. А ты женою мне не будешь. Ты хорошая, дай Бог тебе счастья…

Как в давние времена, коснулся рукой ее волос. Когда-то любил расчесывать девушке косы, особенно в темноте, когда под гребнем вспыхивают голубые искорки. Смеялся нежно: у тебя в косе светлячки живут…

– Не трожь, — вскрикнула Горислава и спешно набросила платок, алый с золотом, венчальный.

– Ты что?

– Ничего. Некрасивая я стала. Видишь, старая до времени. Половина косы выпала. Я вовсе боялась выйти к тебе, любимый, — и прибавила с желчной горечью: — Вот и прав, что бросаешь.

– Не свою волю творю.

А когда уезжал, обернулся на пороге, странно и горестно помедлил и благословил Гориславу.

– Оставайся с Богом. Любил тебя и люблю.

Опальная княгиня стала мишенью для многих злых праздных языков. Услужливая крысья рука дописала в летопись подлую легенду о ее попытке убить князя Владимира — надо ли говорить, что злобная эта придумка не имела ничего общего с правдой.

Кого и мыслила убить — себя саму. Смерть не представлялась Гориславе никаким зримым или осязаемым образом, а лишь как вечный сон, желанный покой и забвение. Из языческих сказаний о посмертной жизни ей ни одно не казалось близким к правде, в православные же традиции поминовения едва начала вникать.

Наверное, и не любовь осталась у нее — в угаре, в аду их дней любовь не выжила бы, — а всего верней, инстинкт волчицы, оберегающей свой род и свое логово.

… Солнце, как раненая птица, дрожало низко над краем неба, окрасив кровью облака. Старый бор душистым крепким кольцом окружил княжну, сырой прелой листвой грустно пахла роща. Колкие иголочки сосен, устилающие поляну, ласкались к босым ногам. Ладонь Гориславыы жгли несколько кровинок ландыша. В чащобе сумрачной взлелеяла земля белые цветы, и цветы умерли, опали, дав место зрелым и страшным ягодам. Горислава понимала толк в травах, отчасти по затейливым книгам волхвов училась еще юной, отчастри природный сокровенный дар привел ее к знанию; она различала дух и голос каждого стебелька, читала их, как древние буквы в мудрой ниге природы. Есть для жизни травы, спасающие от хвори, много их, про всякую болесть припасены. А иные — для смерти.

Глядела в бездонное небо, как глядят в гибельный колодец, завороженно и бесслезно, перед тем, как сорваться вниз. Горислава подносила горсть ландышевой гибели к губам и медлила.

– Почему не приказал меня убить, коли не нужна?! — с отчаянием бросила она в сумрак.

Молитвы старой Марфы вспомнились, как наяву, и то, как заглянула тогда за край — со временем память об этом милосердно сгладилась, поблекла.

В горестном крике ночной птицы Гориславе почудился детский плач. И впервые за много дней смогли потечь слезы, тяжелые, как расплавленное олово.

Смертоносные ягоды кровавыми слезинками упали в землю.

IV

Упала Горислава на колени перед печальным ликом назорянской Девы.

– Мать Богородица, возьми меня насовсем к себе, прибери душу мою.

Случается, что люди приходят к Господу, когда не остается больше опоры и утешенья на земле. В такой час если не к Богу придешь, то бездна затянет; кому отчаяние открывает свет крепкой, небоязненной веры.

А по весне, накануне Благовещения, приснился ей с рассветом юный ангел. Велел: