Творения

Глава 27. О том, что случилось с православными епископами в Константинополе

Возвратившись с Запада, Констанций был в Константинополе. Во многом обвиняя перед царем Селевкийский собор, называя его сборищем негодных людей, соединившихся на погибель и поругание церкви, Акакий возбудил гнев в царе и не менее раздражил его также своею клеветою на Кирилла. Он клеветал, будто Кирилл продал ту священную златотканую ризу, которую всехвальный царь Константин, желая почтить иерусалимскую церковь, подарил архиерею того города Макарию, чтобы он облачался в нее для совершения службы в день таинственного крещения, и будто ту ризу купил какой–то театральный плясун и надел ее, но, прыгая в ней на театре, упал, расшибся и умер. Имея общение с такими–то людьми, берутся они (говорил Акакий о селевкийских епископах) рядить и судить других. При этом случае царедворцы убедили царя призвать к себе не целый собор, потому что боялись общего его голоса, а только десять главнейших епископов. В числе призванных были Евстафий армянский, Василий галатийский, Сильван тарский, Элевсий кизикский. Прибыв в Константинополь, они просили царя обличить богохульство и преступления Евдоксия, но он, действуя под влиянием противников их, сказал, что сперва надобно рассудить дела касательно веры, а потом уже исследовать и обвинения против Евдоксия. Василий, по прежней близости к царю, начал было говорить с дерзновением, напоминая, что он умышляет против апостольского учения, но Констанций сильно разгневался на то, и Василию, будто бы виновнику всего смятения в церкви, приказал замолчать. Между тем как Василий оканчивал свои слова, Евстафий сказал: если ты хочешь рассуждений о вере, Государь, то взгляни, на какое богохульство против Единородного дерзнул Евдоксий, — и с этими словами подал царю изложение веры, в котором ко многим другим выражениям нечестия присоединялось и следующее; «Неподобное по проявлению неподобно и по существу; един Бог–Отец, из него же вся — и един Господь Иисус Христос, им же вся (1 Кор.8,6): но из него же не подобно тому или не то значит, что им же; следовательно, Сын неподобен Богу–Отцу». Констанций приказал вслух прочитать это изложение и, сильно вознегодовав на содержавшееся в нем нечестие, спросил Евдоксия, он ли писал это? Евдоксий тотчас же отрекся и сказал, что это написано Аэцием, разумея того самого Аэция, которого некогда Леонтий, боясь обвинений со стороны Флакиана и Диодора, лишил диаконства и который потом жил у лукавого врага александрийской церкви, Георгия, и был его сотрудником в нечестивых поучениях и в злодейских предприятиях, теперь же вместе с Евномием находился у Евдоксия. Когда Леонтий умер и предстоятельство в антиохийской церкви захватил Евдоксий, тогда он возвратился из Египта и привел с собою Евномия. Заметив, что Евдоксий держится одного с ним образа мыслей и что, кроме нечестия, любит также сибаритскую негу, он нашел, что в Антиохии жить лучше, чем где–либо, и вместе с Евномием, будто пригвоздившись к мягким постелям Евдоксия, подражал жизни празднолюбцев — бродил сегодня к одному, завтра к другому, чтобы наполнить свое чрево. Услышав ответ Евдоксия, царь приказал позвать Аэция и, когда тот вошел, показал ему помянутое изложение и спросил, не он ли писатель этого сочинения? Аэций, вовсе не зная, что сейчас происходило, и не поняв тона, в каком дан был вопрос, а между тем надеясь за свое исповедание получить похвалу, сказал, что действительно он произвел это. Ясно увидев, что за нечестивец этот человек, царь немедленно осудил его на изгнание и приказал отправить в какую–то фригийскую деревню. Аэция вытолкали из дворца, и он таким образом за богохульство приобрел себе одно бесчестие. Евстафий стал говорить, то и Евдоксий разделяет убеждения Аэция, что Аэций живет у него, вместе с ним обедает и в угождение ему составил богохульное вое изложение. Да и то — явный признак Евдоксиева в этом изложении участия, продолжал Евстафий, что не кто другой, а Евдоксий сказал, что оно изложено Аэцием. Судьи обязаны произносить приговор не по догадкам, заметил при этом царь, а по строгому исследованию самого дела. Так пусть же Евдоксий произнесет анафему на сочинения Аэция, сказал Евстафий, и тем убедит всех нас, что он не одних с ним мыслей. Царь охотно согласился на это предложение и приказал быть посему, но Евдоксий уклонялся и употреблял различные уловки, чтобы избавиться от вызова. Однако ж, когда царь разгневался и начал грозить ему ссылкою вместе с Аэцием, как сообщнику в нечестивом его мудровании, он отказался от собственного учения, которого и в то время и после был постоянно представителем, впрочем, потребовал и с своей стороны, чтобы действовавшие заодно с Евстафием анафематствовали также не находящееся в Писании прибавочное слово «единосущный». Но в таком случае надобно, возразил Сильван, отменить равным образом и исключить из соборных определений выражения: из не сущего, творение и иносущие, как не находящиеся в Писании и не встречающиеся ни у Пророков, ни у Апостолов. Это подтвердил и царь и приказал те выражения анафематствовать. Евдоксиане сначала стали было противоречить, но потом, заметив, что царь гневается, хотя с неудовольствием, произнесли, однако ж, отмену того, что предолжил им Сильван, и после сего тем настойчивее стали требовать анафематствования слова «единосущный». Но Сильван тогда сказал им и царю, что как скоро Бог Слово не есть ни изнесущное, ни сотворенное, ни иносущное бытие, то последовательно и истинное будет исповедывать Его единосущным родившему Отцу, — Богом из Бога, Светом из Света, имеющим одно естество с Родителем. Сколь ни сильно и справедливо сказал он это, но не убедил никого из присутствовавших: сообщники Акакия и Евдоксия подняли великий шум. Разгневался также и царь и грозил изгнать (православных) из церквей. Сильван, Элевсий и другие с ними говорили при этом царю, что он имеет право наказывать, а они — быть благочестивыми или нечестивыми, и никогда не предадут учения отеческого. Но Констанций, вместо того чтобы удивляться их мудрости, мужеству и дерзновению в защищении апостольских догматов, изгнал их из церквей и приказал на места их поставить других. Тогда Евдоксий тирански захатил кафедру константинопольской Церкви, а Евномий занял место изгнанного из Кизики Элевсия. Между тем царь повелел письменно низложить Аэция и сообщники его нечестия должны были осудить своего единомышленника. Они даже писали об этом александрийскому предстоятелю Георгию. Чтобы показать низость их, по которой им было все равно — нападать на единомышленников своих и противников, это послание я внесу в свою историю.

Глава 28. Соборное послание против Аэция

Копия с послания к Георгию, написанного всем собором, — против беззаконного богохульства диакона его Аэция.

«Святой собор, составившийся в Константинополе, честнейшему господину, александрийскому епископу Георгию, желает здравия.

Производя соборный суд над Аэцием по поводу беззаконных и преисполненных соблазна его сочинений, епископы, согласно с церковными правилами, определили лишить его диаконского сана и отлучить от церкви. За этим же в нашем определении следовало еще увещание, чтобы беззаконные его письма отнюдь не читались, но были отвергаемы, как бесполезные и негодные. Сверх того мы прибавили, что, если он будет упорствовать в своих мнениях, то должен быть подвергнут анафеме со всеми его единомышленниками. После сего естественно было ожидать, что все собравшиеся на соборе епископы возгнушаются этим виновником соблазнов, смятений, расколов, шума на весь мир, взаимных споров между церквами и единодушно примут состоявшееся касательно его решение. Но несмотря на наши просьбы и сверх всякого нашего чаяния, Серра, Стефан, Илиодор, Феофил и их сообщники не согласились с нашим мнением и не захотели подписать произнесенных нами определений, хотя Серра сам же обвинял упомянутого Аэция в каком–то другом, свойственном только безумному, хвастовстве. Он доносил, что Аэций с наглою и настойчивою дерзостию утверждал, будто Бог открыл ему то, что скрывал от времен апостольских и доселе. Но и после таких бессмысленных и хвастливых речей Аэция, засвидетельствованных самим Серрою, нельзя было ни вразумить, ни упросить поименованных судей согласиться с произнесенным нами Аэцию приговором. Долго и с великим терпением отлагали мы суд над ними, желая то негодованием, то просьбами, то честию, то вразумлением привлечь их и согласить во мнении со всем собором. Упорно ждали мы, не послушают ли, не уступят ли. Но так как долговременным своим терпением мы не могли склонить их к принятию определений касательно упомянутого человека, то, Церковные правила считая гораздо дороже их дружбы, положили отлучить их от общения и дать им целых шесть месяцев сроку для исправления, покаяния, и возжелания прийти к единению и согласию с Собором. Если в течение данного срока они исправятся, изберут единомыслие с своими братиями и согласятся на приговор касательно Аэция, то по нашему определению, будут приняты церковью и воспользуются снова принадлежащим себе значением на соборах и нашею любовью, а когда станут нераскаянно упорствовать и дружбу человеческую предпочитать цер–ковным правилам и согласию с нами, то, определили мы, считать их чуждыми епископского сана. Но пока они будут ожидать низложения, необходимо на их места поставить других епископов, чтобы законная церковь, подчиненная должному порядку, имела согласие сама с собою и принадлежала к союзу любви, который взаимно сохраняют все епископы, говоря всегда одно, утверждая одно общее мнение и одну общую мысль. Мы отправляем твоему благоразумию это послание, чтобы ты знал о наших соборных определениях, и усердно просим тебя соблюдать их и вверенными тебе церквами, при содействии благодати Христовой, управлять мирно и законно».

Глава 29. Повод к отделению евномиан от ариан

Евномий в своих сочинениях превозносил Аэция, называл его человеком Божиим и осыпал многоразличными похвалами; но в то же время он дружелюбно жил и с лицами, которые осудили его, так как принял от них епископское рукоположение. Евдоксий, Акакий и их сообщники, одобрив составленное в Нике фракийской вероопределение, о котором мы упомянули выше, рукоположили на место Василия и Элевсия других епископов в их церкви. Упоминать о них я нахожу излишним, — расскажу только об Евномий. Когда Евномий, еще при жизни Элевсия, принимал в управление кизикскую церковь, Евдоксий, зная здравомыслие в вере кизикской паствы и видя, как негодует царь на тех, которые единородного Сына Божия называют сотворенным, убеждал Евномия скрывать свой образ мыслей и не высказывать его людям, ищущим случая к обвинению. Придет время, говорил он, будем проповедовать во всеуслышание, что теперь скрываем, научим невежд, а кто станет спорить, того либо убедим, либо принудим, либо накажем. Согласившись с такими советами, Евномий преподавал свое нечестие чрезвычайно прикровенно, но люди, напитанные Священным писанием, заметили скрывавшуюся в его речах ложь и, хотя негодовали на это, однако ж противоречить открыто считали делом более смелым, нежели благоразумным. Поэтому, надев личину еретического зломыслия, они пришли к Евномию в дом и умоляли его явно изложить им истину догмата, не смотреть на них как на людей, колеблющихся туда и сюда между различными учениями. Евномий смело открыл им тайные свои мысли. Да это было бы неправое и безбожное дело, сказали они ему тогда, если бы такой истины ты не сообщил всем своим подчиненным! Быв обольщен сими и подобными им речами, Евномий свое богохульство стал явно раскрывать в церковных беседах. После сего те люди, возбуждая души свои ревностию, отправились в Константинополь и сначала на Евномия подали донос Евдоксию. Когда же последний не принял их обвинения, обратились к царю и жаловались ему на новую язву, говоря, что учение Евномиево гораздо нечестивее богохульства Ариева. Разгневанный этим царь повелел Евдоксию призвать к себе Евномия, обличить его и лишить священного сана. Но Евдоксий, несмотря на беспрестанные понуждения со стороны обвинителей, продолжал уклоняться от этого дела. Тогда они снова явились к царю с жалобами и воплями, что Евдоксий не исполняет его повеления и небрежет о столь великом городе, оглашаемом богохульствами Евномия. После сего Констанций грозил ссылкою самому Евдоксию, если он не вызовет к себе на суд Евномия, не обличит его в возносимых на него преступлениях и не накажет, Страшась этой угрозы, Евдоксий посланием уведомил Евномия, чтобы он бежал из Кизики и жаловался сам на себя, не послушавшись его совета. Боясь беды, Евномий оставил Кизику, но, досадуя на свое бесчестие, обвинял Евдоксия в предательстве, говорил, что Евдоксий жестоко обидел и Аэция, и его. С того времени он основал особенное свое братство, потому что знавшие о согласии его учения с учением Евдоксия отступили от последнего как от предателя, и, присоединившись к первому, называются его именем даже доныне. Сделавшись таким образом ересеначалъником, Евномий увеличил богохульство Ария новыми прибавлениями нечестия. Что отдельную свою секту учредил он только по страсти любочестия, это явно из самого дела: потому что, когда Аэций был осужден и отлучен от церкви, Евномий не сходился с ним, хотя и называл его своим учителем и Божиим человеком, но оставался в соединении с Евдоксием, а когда сам подвергся наказанию за нечестие, то, не покорившись определению собора, стал рукополагать епископов и пресвитеров, хотя был лишен уже епископского сана. Вот что происходило в Константинополе.

Глава 30. Об осаде города Низибы и об апостольской жизни епископа Иакова

Когда персидский царь Сапор начал войну с римлянами, Констанций отправился для собрания войска в Антиохию, однако ж, Не войско римское прогнало врагов, а победил их чтимый римлянами Бог. Я расскажу, как произошла эта победа. Низиба, которую иные называют Антиохией Мингидонскою, лежит на границе римских владений с персидскими. Епископом, блюстителем и воеводою этого города был Иаков, о котором я упоминал и прежде, муж, сиявший лучами апостольской благодати. Описав достодивные и всехвальные его чудотворения в «Боголюбце, или Истории благочестивой жизни», я считаю излишним и не необходимым перечислять их снова, но по связи с настоящим повествованием расскажу только об одном. Персидское войско осадило управляемый Иаковом и подвластный римскому государству город, но, простояв под ним семьдесят дней, придвинув к стене множество осадных машин, обставив ее многими другими орудиями, устроив валы и рвы, персы никак не могли взять города. Наконец, запрудив в некотором расстоянии выше его течение протекающей через него реки Мингидона, возвысив с обеих сторон ее берега и сделав их необыкновенно высокими, чтобы удержать ее от разлития, они вдруг, когда накопилось уже множество воды и она стала даже переливаться через насыпь берега, пустили ее, как машину, против стены. Стена не вынесла чрезвычайного напора воды, покачнулась и упала. Той же участи подверглась и другая часть крепости, где Мингидон выходил из города, — и она также не устояла перед стремительностью реки. Видя это, Сапор надеялся уже взять крепость без сражения и на один день успокоился, чтобы между тем и грязь высохла, и река сделалась переходимою. Но, в следующий день приступив к городу со всем войском и надеясь вторгнуться в него через разрушенные части стены, он видит, что стена с обеих сторон восстановлена и труд его остался бесполезным. Этот божественный муж, укрепив своею молитвою и воинов, и других жителей города, возобновил ограду и, поставив на ней машины, прогнал осаждающих, и все это совершил не всходя на стену, но умоляя Бога внутри святого храма. Впрочем Сапор поражен был не одним скорым восстановлением стены; его ужаснуло также и другое видение: он видел на стене кого–то, облеченного в царскую одежду, сиявшего блеском порфиры и диадемы. Предположив что это был римский государь, он грозил смертию подданным, которые доносили ему, что царя нет в Низибе. Когда же те твердо стали за истину своих слов и уверили его,, что Констанций находится еще в Антиохии, тогда он понял значение видения и сказал, что римлянам поборает Бог, и в досаде бедняк пустил к небу стрелу. Знал он, конечно, что ею нельзя поразить Бестелесного, но не мог вынести вспышки бешеного своего негодования. В то время знаменитейший сирийский писатель, дивный Ефрем, умолил святого Иакова взойти на стену посмотреть на варваров и пустить в них стрелы молитвы. Уступив этой просьбе, божественный муж взошел на одну башню и, увидев бесчисленное множество врагов, не вымаливал против них ничего, кроме скнипов и комаров, чтобы через этих малых насекомых они познали силу Владыки их бытия. По молитве Иакова скнипы и комары явились тучами и набились в трубообразные по природе хоботы слонов, в уши и ноздри лошадей и других вьючных животных, которые, не имея сил вынести нападение этих насекомых, освобождались от поводьев, сбрасывали всадников, смешивали ряды и, оставив лагерь, бросились изо всех сил бежать. Таким образом этот троек–ратно жалкий царь, из столь малого и человеколюбивого наказания познав силу хранителя благочестивых, Бога, отправился назад и долговременною осадою выработал себе не победу, а стыд [ ^[153]].

Глава 31. О соборе антиохийском и о том, что произошло на нем касательно святого Мелетия

Констанций в это время жил еще в Антиохии. По наступлении мира с окончанием персидской войны он опять собрал епископов — с тем, чтобы заставить всех их отказаться от единосущия и иносущия. Между тем церковь антиохийская, когда Евдоксий, по случаю смерти Леонтия захватив ее кафедру, был изгнан из Антиохии и по миновании многих соборов беззаконно завладел Константинополем [ ^[154]], оставалась без пастыря. Отовсюду съехавшихся тогда в Антиохию епископов было много, и они говорили, что сперва нужно избрать пастыря этой пастве, а потом уже вместе с ним рассуждать о догматах. В ту пору святый Мелетий, управлявший одним армянским городом, недовольный необузданностию своих подчиненных, удалился на покой и жил в другом месте. Ариане предполагали, что он единомыслен с ними и разделяет их учение, а потому упросили Констанция вверить ему бразды правления антиохийскою церковью, ибо они безбоязненно нарушали всякий закон [ ^[155]], стараясь усилить свое нечестие, и нарушение постановлений служивало им основою богохульства. Много дел в этом роде совершили они везде на земле. Но и защитники апостольских догматов, быв убеждены в здравомыслии великого Мелетия касательно учения веры, вполне зная чистоту его жизни и богатство Добродетелей, согласились также на его избрание и с особенною заботливостию вели дело так, чтобы определение о его Избрании было изложено письменно и подписано всеми. Потом хранить его, как бы общий договор, обе стороны поручили самосатскому епископу Евсевию, благородному поборнику истины. Когда Мелетий, по царскому зову, прибыл в Антиохию навстречу ему вышли священнослужители и прочие церковные чины, — все жители города, даже иудеи и язычники, — все жаждали увидеть славимого молвою Мелетия. Потом царь и ему, и другим, более красноречивым епископам поручил раскрыть народу слова: «Господь созда мя начало путей своих в дела своя» (Прит.8,22), а скорописцам приказал записывать их речи, предполагая, что через это точнее обнаружится учение каждого. Итак, первый начал говорить Георгий лаодикийский и изобличал еретическое зловоние, за ним вышел Акакий кесарийский и высказал какое–то учение среднее, которое хотя весьма отличалось от арианского богохульства, однако ж, и не имело свойств чистого, неповрежденного апостольского учения, Наконец, третьим восстал великий Мелетий и выразил прямой смысл догматического учения о Боге: руководясь истиною, как отвесом, он избежал и преувеличения, и недостатка. Народ долго сопровождал его речь одобрительными восклицаниями и просил его повторить вкратце свое учение. Тогда Мелетий, показав три перста и потом два из них сложив и оставив один, произнес следующее достохвальное изречение: «Разумеем три, а беседуем как бы о едином». Люди, носившие в душе болезнь арианства, подняли толки и сплели клевету, будто святой Мелетий следует учению Савеллия. В этом именно убедили они и своего, куда угодно склоняющегося Еврипа и устроили дело так, что Мелетий изгнан был в свое отечество, а на его место тотчас же избран был явный защитник арианского учения Евзой [ ^[156]], который некогда вместе с Арием удостоился диаконства, а потом отлучен великим Александром. Вслед за этим здравомыслящий народ, отделившись от зараженных болезнью, стал собираться в апостольской церкви, находящейся в так называемом старом городе [ ^[157]]. Целых тридцать лет [ ^[158]] с того времени, как пострадал от наветов всехвальный Евстафий, православные антиохийцы терпеливо сносили арианское нечестие своих епископов и надеялись наконец какой–нибудь перемены к лучшему. Но когда увидели, что в их городе нечестие постоянно усиливается, а блюстители апостольского учения и явно, и тайно подвергаются гонениям и наветам, что святой Мелетий изгнан и вместо его получил предстоятельство покровитель ереси Евзой, то впомнили сказаное Лоту: «спасая спасай твою душу» (Быт.19,17), и евангельское повеление, ясно заповедающее: «аще око твое десное соблазняет тя, изми e, и верзи от себе», и подобное же узаконение Господа о руке и ноге: «уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную» (Мф.5,29). Таким–то образом произошло разделение антиохийской церкви.

Глава 32. О самосатском епископе Евсевии

Между тем дивный Евсевий, которому, как я прежде упомянул, отдано было общее той и другой стороны определение, увидев, что оно нарушено, возвратился в вверенный себе город. Боясь собственноручного обличения, ариане убеждали Констанция послать кого–нибудь взять назад то определение. Убежденный ими царь послал с этою целию одного из тех людей, которые ездят обыкновенно на переменных лошадях и в самое скорое время доставляют ответы. Когда посланный прибыл к Евсевию и передал ему волю царя, то дивный этот муж отвечал: «Не решусь отдать сообща вверенный мне залог иначе, как в присутствии всех вверивших». Посланный передал это пославшему. Пылая гневом, царь отправил его снова с тем же повелением и прибавил в своем письме, что повелевает отсечь Евсевию правую руку, если он не отдаст определения, впрочем, прибавил это с целью только устрашить Евсевия, в самом же деле запретил посылаемому исполнять свою угрозу. Развернув послание и узнав из написанного, каким наказанием грозил ему царь, этот святой муж вместе с правою протянул и левую руку и предлагал отсечь их обе. «Не отдам, — сказал он, — этого определения: оно очевидная улика низости ариан». Узнав о таком его мужестве, Констанций и тогда изумлен был им, и после не переставал ему удивляться. Так–то перед великими делами людей невольно благоговеют даже враги их. Около этого времени Констанций узнал, что Юлиан, которого он объявил кесарем Европы, предпринимает очень важные дела и собирает войско против того, кто удостоил его высокого сана, и немедленно уехал из Сирии, но в Киликии скончался. Не сохранив в целости оставленного себе в наследие родительского благочестия, он не имел и оставленного себе помощника, а потому горько раскаивался в перемене веры [ ^[159]].

Книга III

Глава 1. О воцарении Юлиана

Констанций оставил эту жизнь с скорбию и сокрушением, что уклонился от веры отеческой. Между тем Юлиан на пути из Европы в Азию узнал о его смерти и, представляя, что нет более уже противника ему, сделался смелее и вступил на престол.

Глава 2. О том, что, воспитанный в благочестии, он обратился к нечестию

Еще не достигнув зрелого возраста и находясь в летах отроческих, Юлиан вместе со своим братом Галлом питался млеком благочестивого учения [ ^[160]]. Того же учения держался он и тогда, когда вступал уже в возраст юношеский и приближался к совершеннолетию; даже боясь Констанция, который с ужасным тиранством убивал его родственников [ ^[161]], причислен был к сонму чтецов и при богослужебных собраниях читал народу священные книги. Мало того, он построил было и храм в честь мучеников, только мученики, предвидя уклонение его в нечестие, не приняли его дара: храм, по непрочности основания, сообразной с непрочностию мыслей самого строителя, пал еще прежде, чем был освящен. Так прошел первый и второй его возраст.

Глава 3. О том, что прежде он скрывал свое нечестие и обнаружил его уже вспоследствии

Когда Констанций, увлекаемый войною против Магненция, должен был переехать на Запад, тогда кесарем Востока объявил он Галла [ ^[162]], который и в то время соблюдал благочестие, и после, до конца жизни был благочестив. Этот случай расположил Юлиана рассеять спасительный страх души, и он с предосудительною самонадеянностию начал домогаться царского скипетра: обходя Элладу, выискивал провещателей и гадателей — с намерением узнать, сбудется ли его желание. Наконец он напал на человека, который обещал ему предсказать это. Приведши Юлиана в одно идольское капище, тот человек указал ему место внутри самого святилища и начал вызывать лукавых демонов. Когда же демоны явились в обыкновенном своем виде, ужас невольно сообщился Юлиану и заставил его положить на челе крестное знамение [ ^[163]]. Увидев это знамение Христовой победы и собственного поражения, они мгновенно исчезли. Волшебник узнал о причине их бегства и стал укорять Юлиана, но Юлиан признался ему в своем испуге и при этом выразил изумление, как велика сила креста, если демоны не устояли перед его изображением и разбежались. Не думай так, добрый человек, отвечал обманщик, они ушли не по боязни, как ты говоришь, а по отвращению к тому, что сделано тобою. Обольстив таким образом этого бедняка, он ввел его в таинства и исполнил беззакониями. Страсть сделаться царем совлекла с несчастного ризу благочестия. Впрочем, Юлиан, даже и приняв правление, долго еще скрывал свое нечестие, потому что боялся особенно проникнутого благочестием войска. Оно сперва освобождено было от древних заблуждений всехвальным Константином и от него же получило урок истинного учения, а потом посеянные в нем родителем семена веры еще более утвердили его дети. Если Констанций, обманываемый управлявшими им людьми, и не принимал слова «единосущный», то по крайней мере искренно исповедовал его значение, потому что Бога–Слово называл Сыном, истинным рожденным от Отца прежде веков, и явно отвергал дерзавших называть Его тварию, а идолопоклонство воспрещал решительно. Припомним и другой достохвальный поступок Констанция, вполне доказывающий его ревность в делах веры. Во время войны с Магненцием, он собрал все войско и увещевал воинов принять святое крещение. «Нам неизвестен конец нашей жизни, — говорил он, — особенно же в сражении, когда со всех сторон летят тысячи стрел, дротиков и копий, когда грозят насильственною смертию удары мечей, сабель и другого оружия. Посему каждый необходимо должен облачиться в ту вожделенную одежду, в которой мы будем очень нуждаться на том свете. А кто не расположен теперь возложить на себя это одеяние, тот пусть оставит войско и возвратится домой; я не хочу сражаться вместе с неосвященными».

Глава 4. О возвращении епископов из ссылки

Понимая все это очень ясно, Юлиан отнюдь не открывал душевного своего нечестия — даже чтобы приобресть общее благорасположение, повелел сосланных Констанцием и рассеянных по пределам государства епископов возвратить, каждого в свою церковь. В силу этого–то повеления святой Мелетий возвратился в Антиохию, а всехвальный Афанасий — в Александрию. В то время Иларий, Евсевий Италийский, и Люцифер — пастырь острова Сардинии, находились в египетской провинции Фиваиде, куда заточил их Констанций. Собравшись с другими, единомышленными себе (епископами), они признали нужным позаботиться о водворении в церквах единства и согласия, потому что, кроме внешних нападений на церкви со стороны противников по учению, происходила борьба и в недрах самых церквей. Так, в Антиохии православный народ распался на две партии: приверженцы всехвального Евстафия, отделившиеся еще прежде, собирались на богослужение особо, а отступившие от арианского общества вместе с дивным Мелетием совершали богослужение опять особо в так называемой старой церкви. Между тем обе эти партии одинаково исповедовали веру, ибо та и другая с равным усердием стояла за символ изложенного в Никее учения. Разделяла их только взаимная вражда и привязанность каждой к своему предстоятелю, и раздор не окончился даже смертию одного из тех епископов. Евстафий умер еще прежде, чем рукоположен был Мелетий, но когда православные, по изгнании Мелетия и рукоположении Евзоя, отделились от общения с неправомыслящими, евстафиане не согласились соединиться с ними. Поэтому собравшиеся с Евсевием и Люцифером хотели найти средство соединить упомянутые партии, и Евсевий просил Люцифера отправиться в Александрию, чтобы там касательно сего дела посоветоваться с Афанасием Великим, а сам брал на себя труд — примирить враждовавших антиохийцев.

Глава 5. Рукоположение Павлина

Однако ж, Люцифер не поехал в Александрию, а отправился в Антиохию. Много речей о примирении говорил он той и другой партии, но, видя, что евстафиане, руководимые пресвитером Павлином, не соглашаются ни на что, наконец, рукоположил им этого самого Павлина в епископы, и поступил нехорошо, потому что своим поступком продлил существовавший раздор на восемьдесят пять лет [ ^[164]], до времени достойного всякой хвалы Александра, который, приняв кормило правления антиохийской церковью, употреблял все средства, прилагал все старание и усердие к восстановлению единосущия и наконец успел присоединить к телу церкви отделившийся член ее. Увеличив таким образом распрю, Люцифер оставался в Антиохии еще довольно долго. Между тем туда же прибыл и Евсевий и, заметив, что от нехорошего врачевания болезнь сделалась неисцелимою, отплыл на запад. А Люцифер возвратился в Сардинию и к церковным догматам присоединил нечто чуждое, так что последователи его стали называться по его имени и долгое время известны были под именем люцифериан. Впрочем, и это учение впоследствии уничтожилось и предано забвению. Такие–то дела происходили по возвращении епископов из ссылки.

Глава 6. О том, что Юлиан не по человеколюбию, а по ненависти не убивал, христиан открыто

Как скоро нечестие Юлиана сделалось явным, города наполнились смятениями [ ^[165]]. Преданные заблуждению идолопоклонства снова ободрились, растворили идольские капища и начали совершать свои нечистые и достойные забвения таинства, зажгли жертвенный огонь и заразили воздух курением и дымом, а землю оскверняли кровию жертв. Быв приводимы в исступление демонами, которым служили, они неистовствовали, бегали по площадям, как помешанные, преследовали христиан проклятиями и насмешками, направляли против них все роды ругательств и наглостей. А чтители благочестия, не имея силы сносить их богохульство, сами отвечали им поруганиями и обличали их заблуждение. Негодуя на то и ограждая свою дерзость благоволением державного, деятели нечестия наносили христианам нестерпимые побои. А безбожный царь вместо того, чтобы заботиться о спокойствии подданных, еще более разжигал борьбу в народе и как бы не замечал обид, наносимых людьми дерзкими людям кротким. Все гражданские и военные должности вверил он самым жестоким и самым нечестивым из граждан, которые, хотя явно не принуждали ревнителей благочестия к отступничеству, тем не менее, однако ж, всячески бесчестили их. Он отнял также и преимущества, какие великим Константином дарованы были духовенству.