Творения

Как мы знаем, Максим Исповедник считал узаконенное Типосом пребывание в Византийской Церкви еретиков лишающим совершаемые в ней чинопоследования силы таинства^[2031]*. Именно это, в конечном счете, было основанием его отказа от общения с теми, кого его ученик в Послании к монахам в Кальяри прямо называет сектой^[2032]. Но поскольку, как мы сказали, Рим из соображений икономии не потребовал от византийского епископата покаяния за подчинение Типосу, получалось, что не было и оснований не вычеркивать из диптихов епископов, правивших в Византийской Церкви после патриарха Петра, и монофелитство непосредственно не исповедавших^[2033].

В лице папы Агафона Вселенский собор, по его окончании, признал «мудрого врача… сильными средствами православия уничтожающего яд еретической заразы и доставившего членам Церкви совершенное здравие» (Деян. Т. IV. С. 244). Эта метафора предполагает, что Византийская Церковь, пораженная ересью как болезнью, все же оставалась пусть и больной, но частью Тела Христова.

Возглашение в таком контексте «вечной памяти» Максиму и его сподвижникам для византийских отцов Собора могло быть нежелательно уже потому хотя бы, что угрожало их сложившемуся представлению о прошлом. Поэтому, коль скоро Максима не упомянул сам папа Римский, тем более незачем это было делать византийцам, в глазах которых Максим был, вероятно, радикалом, пусть даже и правым чисто богословски, но выдвигавшим несвоевременные требования, не учитывающие интересы государства. Умолчали, впрочем, вообще о всех, кто скончался вне общения с Константинополем, включая неутвержденного императором папу Мартина. Ни разу не упомянули византийские отцы VI Вселенского собора и Латеранский собор.

Единственной «фрондой», которую позволила себе небольшая часть византийских епископов во главе с патриархом Константинопольским Георгием, была прозвучавшая на шестнадцатом заседании под самый занавес Собора их просьба не анафематствовать по именам Сергия, Пирра, Павла и Петра^[2034], но большинство епископата, заранее принявшее по этому вопросу точку зрения Рима, эту просьбу отклонило. Патриарх Георгий с таким решением тут же согласился и услышал в свой адрес многолетие, сразу после императора и папы Агафона.

Анафема этим византийским ересиархам^[2035] после того, как был анафематствован Гонорий и внесены в диптихи Константинопольские патриархи, подчинявшиеся Типосу после патриарха Петра, уже не могла бросить тень на статус их Церкви.

Позиция Макария Антиохийского.

Единственным, кто говорил о Максиме и его сподвижниках на VI Вселенском соборе, был осужденный на нем за монофелитство Макарий Антиохийский. Макарий, как и его ученик (которого, впрочем, иные считали его учителем), пресвитер Стефан, является чуть ли не единственным нам известным примером убежденного монофе- лита среди халкидонитов. Напомним, что моноэнергизм и монофелитство в? той среде были вызваны к жизни церковно — политическими интересами. Не удивительно, что Сергий, Кир, Пирр, Павел и Петр в зависимости от текущей ситуации легко меняли свои догматические формулировки.

В отличие от них, Макарий стал патриархом Антиохии^[2036] в то время, когда видимых причин для сохранения монофелитской идеологии не было: империя уже потеряла все территории, где проживали монофизиты, с которым можно было бы пытаться заключить унию. Вероятно, монофелитство Макария было его личным убеждением, и тот факт, что такой человек занимал вторую по значению кафедру имперской Церкви, говорит о наличии в ней кругов, которым эта идеология по тем или иным причинам импонировала.

Собор был прав в том, что Макарий имел влияние на императора^[2037]. Именно по настоянию Макария (впрочем, не только его, но и тогдашнего патриарха Константинополя Феодора (677–679 и 686–687)), был вынесен из диптихов Константинопольской Церкви папа Вита- лиан. Целью патриархов было обострить отношения с Римом, и, возможно, побудить императора заставить Рим признать Типос и вступить в общение с ними^[2038].

Несмотря на формальный запрет спорить о числе воль и действий, Макарий своих убеждений не скрывал. На Соборе было зачитано несколько его сочинений против диофелитов, в частности, Слово, посланное им к некоему «Луке, пресвитеру и иноку, находящемуся в Африке, писавшему о новой ереси максимиан»^[2039]. Такие послания догматического толка Макарий направлял в разные места по всей империи, включая Рим, и даже императору^[2040].

О Максиме Макарий пространно говорит в своем Изложении, или Исповедании веры, зачитанном им на восьмом заседании Собора в качестве объяснения того, почему он не может принять Послания папы Агафона. В частности, Макарий заявил: «Анафематствуем тех, кого отверг пятый святой Собор; я разумею Феодора Мопсуэстийского, проклятого учителя Максимовой ереси и разделения» (Деян. Т. IV. С. 89). Итак, Макарий возвел учение Максима к богословию предтечи ереси Нестория, Феодору Мопсуэстийскому, т. е. обвинил Максима в несторианстве. Перечислив Три главы, осужденные на V Соборе, он продолжил: «…сверх всех этих еретиков анафематствуем и еще недавно присоединившегося к ним, не заслуживающего имени Максима, и нечестивых учеников его». Особый акцент Макарий сделал на том, что учение Максима отвергли «блаженные отцы наши… Гонорий (sic!), Сергий, Кир и бывшие после них учителя и предстоятели Церквей» (Там же). Далее Макарий сослался на несколько осуждений «ереси максимиан» и напомнил Константину, что последнее осуждение Максима, когда его анафематствовали и изгнали, состоялось на соборе, созванном по повелению Константа «блаженной памяти отца вашего», в котором участвовали вселенский патриарх Петр и предстоятели Антиохийской и Александрийской кафедр, а также другие византийские епископы и члены императорского синклита^[2041]. Речь, очевидно, о последнем осуждении Максима Исповедника в 662 г., так как на первом его не анафематствовали, а только отправили в ссылку за неподчинение Типосу. Таким образом, Макарий ставил вопрос ребром, фактически требуя либо отменить бывшее решение и признать, что Максим прав (что для византийцев было бы равносильно покаянию), либо отказаться от обвинения его (Макария) в ереси. Возможно, он имел при этом в виду расширительное толкование 123–й новеллы императора Юстиниана, согласно которой, если епископ несправедливо отлучал кого-либо от Церкви, то такая анафема падала на самого епископа^[2042]. То, что действует в отношении одного епископа, действует и в отношении собора епископов. Ведь не без причины впоследствии, на Соборе против иконоборцев в 787 г., византийский епископат (недавно сам пребывавший в ереси) провозгласил, во исправление содеянного, «вечную память» всем тем борцам за иконопо- читание, что были в 754 г. анафематствованы на лжесоборе при Константине Копрониме^[2043]. Анафема должна быть отменена, либо она остается, и тогда, если она несправедлива, она падает на того, кто ее провозгласил. Макарий же ставил перед Собором вопрос об анафеме на Максима, в вынесении которой участвовал не только император Констант, но, возможно, и некоторые из отцов этого Собора.

Последнее подтверждается тем, что вопрос этот отцы Собора расслышать не захотели. Память Максима была покрыта молчанием, а Макарий, оставшийся верным своим убеждениям^[2044], лишен сана и отправлен на покаяние под надзором папы Римского.

Но на этом история монофелитства в Византии не закончилась. На соборе, созванном пришедшим к власти учеником того самого Стефана, который был соратником Макария Антиохийского, императором Филиппиком Варданом в 712 г., т. е. всего 31 год спустя после VI Вселенского собора, тот же самый византийский епископат единогласно аннулировал его решения и возвратился к монофелитс- тву. При этом были сняты анафемы со всех ересиархов (Сергия, Кира, Пирра и др.). Правда, в 715 или 716 г. православие было восстановлено; но не приходится сомневаться, что такому рецидиву монофелитства способствовало то, что на VI Вселенском соборе действительное покаяние не состоялось.

Итак, отцы VI Вселенского собора молчаливо подтвердили анафему, согласно свидетельству Макария, произнесенную Максиму ими или их предшественниками. Для них Максим оставался умершим вне Церкви, отказавшись от общения нею (т. е. с ними). Однако с точки зрения самой Церкви, как она представлена в ее Предании, не только дело Максима, но и отношение к нему отцов VI Вселенского собора выглядит совсем иначе.

Точка зрения Предания.

Незадолго до революции в России появилось несколько публикаций, косвенно свидетельствующих об одном афонском предании XI–XII вв. о Максиме Исповеднике и VI Вселенском соборе. В 1903 г. А. С. Хахановым были опубликованы (в оригинале и в русском переводе) Правила VI Вселенского (на самом деле Пято — Шестого) собора, переведенные с греческого языка на грузинский св. Евфимием, игуменом Иверской Лавры на Афоне. В этой публикации, основанной на рукописи XI в., читаем об осужденных на Соборе еретиках то, что их прокляли, и, кроме того, «приняли эпистолию, написанною Агафоном, Римским папой к царю Константину подобно эпистолии великого Леона [= Льва Великого], которую он написал Халкидонскому собору. И собор этот 125 епископов, которых в Риме собрал преподобный Агафон, приняли, и все ими сказанное и определенное утвердили, и объявили одним собором 160 константинопольских и 125 римских [епископов], и святого Мартина папу Римского и св. Максима Исповедника громогласно славши и на вечное блаженство и славу определили, и описанный им памятник веры церковные каноны пред благочестивым царем Константином прочитали. И сам царь Константин своей рукой красной краской [=киноварью] подписал утверждение этого памятника» ^[2045]. Итак, грузинские Правила свидетельствуют о бытовании на Афоне не позднее XI в. предания о прославлении VI Вселенским собором свв. папы Мартина и Максима.

О том же свидетельствует грузинское Житие прп. Максима, составленное на основе греческого тем же св. Евфимием, и опубликованное в 1912 г. прот. Корнеем Кекелидзе. Он же отмечает, что грузинская версия Жития расходится с греческой в одном существенном пункте: «Обращаясь к изложению деяний VI Вселенского собора, представляющему собой евфимиевский перевод Правил названного Собора и заканчивающему грузинскую редакцию Жития прп. Максима, мы узнаем, что отцы VI Собора святого Максима вместе с папою Мартином «велегласно прославили и в память вечную ублажать их и хвалить определили», а в заключении им и «вечную память» провозгласили.<…>В завещанном греческом тексте деяний Вселенского собора такого определения мы не находим, в нем даже и речи нет о св. Максиме, о прославлении его и установлении дня его памяти». Но когда дело доходит до выводов, проповедник в прот. Кекелидзе берет верх над ученым: «Отвергать на этом основании достоверность грузинских известий мы не решаемся.<…>Дело в том, что трудно, даже немыслимо допустить, чтобы VI Вселенский собор специально созванный для суждения о ереси, в борьбе с которой мученически окончил свою многострадальную жизнь св. Максим, совершенно безучастно прошел мимо его имени.<…>Отсюда возможно предположить существование такого списка актов VI Вселенского собора, которые заключают в себе вышеприведенные сведения о прп. Максиме» ^[2046].

Это благочестивое, но рискованное с научной точки зрения предположение Кекелидзе^[2047], разумеется, не принимается всерьез ни одним исследователем^[2048]. Кроме исторической правды, однако, есть и правда «иконы», каковой является грузинское житие св. Максима. Это правда не того, как было, а того, как должно было быть. Идеальный образ VI Вселенского собора должен быть, несомненно, именно таким, каким его изображает грузинская версия Правил VI Собора и грузинское Житие прп. Максима^[2049].