Твой час настал!

7

Заруцкий, узнав от своих вестовщиков, что гетман Ходкевич, потеряв обоз и, не прорвавшись в Кремль, отошел от Москвы, понял, что русские объединились и против их единства его казачья шайка не сила. Он собрал свой совет в Коломне: царицу Марину, португальского монаха Мело, который прибился к Марине, духовника Марины бернардинца отца Антонио и кармелита Фаддея, посланца персидского шаха Аббаса II в Польшу сговаривать короля на союз против турецкого султана. Собравшимся объявил:

— Ополченцы и казаки разбили гетмана Ходкевича. От Москвы до Коломны два перехода. С часу на час надобно ждать, что князь Пожарский пошлет по наши головы. Надо уходить. Куда? Что нас ждет?

Марина строго свела брови, но вспышки гнева разыграть не удалось, взяла свое усталость, полились из глаз слезы. Заруцкий с удивлепнием впервые увидел в ее глазах слезы.

Из присутствующих нежно и любовно относился к ней только Николай Мело. Миссионер, он издавна привык прощать людям их слабости. Он понимал,что происходит в душе у Марины и, конечно же, более серьезно смотрел на ее право на царство, чем другие. Иван Заруцкий искал в ее праве на царство свою корысть. Отец Антоний, ее духовник, был исполнен сочувствия, он даже привязался к ней, но в душе не одобрял ее честолюбивых устремлений. Он благословил бы с легким сердцем ее возвращение в Самбор.

Отец Фаддей был чужим на этом совете, но интересы его миссии, с которой он направлялся в Польшу, навели его на мысль, что царица Московская может понадобиться для замыслов шаха Аббаса.

Николай Мело уловил интерес отца Фаддея и подсказал выход из создавшегося положения.

— Шах Аббас, — сказал он, — послал отца Фаддея в Польшу искать союза с польским королем. Далек путь и приведет ли к исполнению желаний шаха? Отец Фаддей шел к королю и оказался у нас. Не знак ли это свыше? Краков от Персии очень далеко, а Астраханское царство, одно из царств царицы Марины — граничит с владениями шаха Аббаса. Не в Польше искать шаху союзницу, а в царице Марине, поддержав ее право на престол.

Отец Фаддей живо откликнулся:

— Краков и король, король и Рим, король и турецкий султан, ненависть поляков к русским и русских людей к полякам — жизни не хватит разгрести такую паутину. Солнце всходит с востока, сегодня для Московии солнце — шах Аббас!

Николай Мело продолжил:

— Слезами, царица, царства не вымаливаются! Царства берут силой! Доводилось ли тебе видеть во дворе твоего отца, как курица сражается с ястребом за своих цыплят? С отчаяния на верную смерть идет, погибает под ударами ястребиного клюва. Не курицей тебе быть, а ястребом! Взмыть в высоту и с высоты отстаивать свое право на престол. Не надо думать, что все потеряно из-за упрямства темного народа и глупого короля Сигизмунда. Венчана ты на царство перед Богом, а воля его неисповедима. Вражда между поляками и русскими дошла да края. Не настал ли час с высоты ястребиного полета явиться в силе в этом Богом наказуемом государстве?

— Откуда же сила? — воскликнул Заруцкий.

— Утвердись в Астраханском царстве, тогда и до Москвы рукой подать при поддержке шаха!

Заруцкий молвил:

— Уходим ныне же в Астрахань!

8

Князь Пожарский 15-го сентября послал в Кремль письмо польским полковникам и ротмистрам, надеясь, что разум у них возабладает над польским гонором. Он писал:

«Нам ведомо, что вы будучи в Кремле в осаде, терпите смертный голод и великую нужду и ожидаете день со дня своей погибели, а крепитесь потому, что Николай Струсь и московские изменники обнадеживают вас, ради живота своего. Хотя Струсь учинился у вас гетманом, но он не может вас спасти. Сами видите, как гетман Ходкевич пришел, и как он от вас ушел со срамом и страхом, а мы еще тогда были не со всеми силами. Объявляем вам, что черкасы, которые были с паном гетманом, ушли от него разными дорогами: дворяне и дети боярские, ржевичи, старичане и прочих ближних городов взяли живыми пятьсот человек, а сам гетман со своим полком, с пехотой и служилыми людьми ушел в Смоленск 13-го сентября. В Смоленске нет ни души; все воротились с Потоцким на помощь гетману Жолкевскому, которого турки разбили. Королю Жигмонту приходится теперь о себе самом помышлять, кто бы его от турок избавил. Жолнеры Сапеги и Зборовского в Польше разорение чинят. Так вы не надейтесь, чтобы к вам кто-нибудь пришел на помощь. Все горе стало от неправды короля вашего Жигмонта и польских и литовских людей, нарушивших крестное целование. Вам бы в той неправде душ своих не губить и нужды такой и голоду за них не терпеть. Присылайте к нам, не мешкайте; сохраните свои головы, и я беру вас на свою душу и всех ратных людей своих упрошу; кто из вас захочет в свои земли идти, тех отпустим без всякой зацепки, а которые сами захотят Московскому государству служить, тех пожалуем по достоинству; а кому из ваших людей не на чем будет ехать, или идти не в силах будет от голода, то, как вы из города выйдете, мы прикажем выслать таким подводы».

С этим письмом в Кремль был отпущен пленный поляк. Письмо он доставил, как и было поручено главе сапежинцев полковнику Стравинскому. Стравинский и полковник Немировский пришли с письмом к Струсю.

Струсь прочитал письмо и усмехнулся.

— Письмо не ко мне, к вам панове, вам и помышлять!

— Если бы мы задумали измену, к тебе Николай Струсь не пришли бы. Ты у нас гетман, так и помышляй за всех!

— Князь Пожарский разъяснил нам, что король медлит из-за неприятностей с турками. Вот и рассудите, панове, в столь трудный час для Речи Посполитой, нам ли вонзить ей меч в спину? Издавна повелось, что султан помогает Московии, когда мы на пороге победы. Или мы покроем позором наши имена, или совершим подвиг достойный спартанцев при Фермопилах!

Стравинский печально усмехнулся.

— Из этой крепости московские мужики нас не выбьют, коли не выгонит голод.

— Я не верю, — ответил Струсь, — что король оставит нас на голодную смерть. Ходкевич пришел с малыми силами. Он соберет войско и пробьется к нам с продовольствием, а русские мужики подерутся с казаками.

Согласились ответить князю Пожарскому посуровее. Ответили.

«Не новость для вас лгать в своих писаниях! У вас нет стыда в глазах. Насмотрелись мы и на вашу храбрость и мужество нападать на беззащитных. Видели мы своими глазами, как литовский гетман дал вам себя знать с малыми силами. Мы, ожидая счастливого прибытия государя нашего короля с сыном Владиславом, не умрем с голода, а дождемся его и возложим царю Владиславу на голову венец вместе с верными его подданными, сохранившими данную ему присягу, а вам Господь Бог за кровопролитие и разорение Московского государства возложит на голову кару и каждый старший из вас пусть ожидает кары Божией над собой. Не пишите нам ваших московских глупостей: не удастся вам ничего от нас вылгать; мы вам стен не закрываем, добывайте их, если они вам нужны, а царской земли шишами и блинниками не опустошайте. Пусть холоп идет к сохе, поп — к церкви, купец — на свой торг: здоровее будет царству. Не пишите нам сказок, Пожарский, мы лучше тебя знаем, что польский король усоветовал с сенатом, как довести до конца московское дело и укротить тебя, арихимятежника. Не был нам турок страшен, и не будет. И не только со своими негодяями и шишами, что у тебя теперь, но если бы к тебе пристало гораздо больше бунтовщиков таких, как ты, то и тогда не одолеешь нас».

Известия о голоде среди осажденных в Кремле не заставили долго ждать. Ночью из Кремля пробрались перебежчики, запорожские казаки, и польские пахолоки. Минин поинтересовался ценами на хлеб в Кремле. В ответ прозвучало нечто невероятное: сто злотых за четверть ржи смешанной с лебедой, четверть конского мяса — сто двадцать злотых.

— Испеклись не хлебы, а ляхи! — вывел Минин. — Еще неделя друг друга жрать начнут. Над Кремлем ни одной вороны не вьется, голодный лях и вороне был бы рад.

Не прошло и недели, из Кремля пробрался слуга Марфы Романовой, супруги Филарета. Истощен он был до крайности. Привели его к шатру Пожарского. Темень непролазная, накрапывал дождь Побудили князя. Засветили в шатре свечи. Романовский слуга упал на колени и выговорил:

— Пресветлый, князь! Настал гибельный час! Ляхи людей жрут, как бы до нас не добрались! Поспешай, князь, терпежа у затворников нету!

Пожарский послал вестовщиков за Трубецким, за Мининым, за советными людьми. Собрались в княжеском шатре. Романовского слугу подкормили, согрели вином. Он малость ожил и рассказал, что происходит в Кремле. Лошадей, собак, кошек и крыс поляки съели. Выкапывают трупы, варят в чанах человечину. Убивают своих и сырьем жрут, чтобы другие не отняли.

На совете зашумели, что надобно идти на приступ, некому, дескать, обороняться. Пожарский остудил горячие головы.

— Ляхам того и нужно, чтобы мы о кремлевские стены головы разбили. Яблоко сгнило до косточек, само вот-вот упадет.

Трубецкой не стал ждать. Повел казаков на Китай-город. Поляки сдали его без боя и ушли в кремль.

Освобождение Китай-города предвестие скорого освобождения и Кремля. Так было мало радостей для русских людей в годы лихолетья, что отпраздновали эту победу. В Китай-город внесли икону Казанской Богоматери, отслужили молебен и дали обет построить в ее имя церковь.

Сдав Китай-город, полковники пришли к Струсю. Гетман прятал от них глаза. Сказать ему было нечего. Раз за разом он отправлял гонцов к Ходкевичу и королю, но в ответ ни звука и ни один из них не вернулся.

Явился на совет и Федька Андронов, довернный короля и вдохновитель из-менников.

— Ждать нам некого и нечего! — сказал пан Стравинский — Когда еще имелись лошади, можно было думать о прорыве. Мы еще могли бы выйти на стены с оружием в руках и умереть, как рыцари. Но московиты не лезут на стены, а против голода у нас нет оружия.

Мрачно произнес Немировский:

— Есть с нами женщины и дети. Полегчает, если их выпустить на милость князя Пожарского, а, чтобы наших приняли, отдать им бояр с их детишками...