Твой час настал!

Богданка, получив грамоту из рук посланного в Тушино от Симонетты, укрепился в мысли, что сядят на престоле Московского государства. Но он уже не был столь наивен, как в тот час, когда в Пропойске старик раввин внушал, что Бог избрал его, Богданку, для невероятного промысла овладеть царским престолом. Уверовав, что все свершается по воле Иеговы, Богданка счел себя в праве, если не сомневаться в Божьей воле, то хотя бы оглядеться, какие силы ведут его на московский престол. Рожинский и иные паны— всего лишь исполнители более могущественной силы. Так кто же из земных неоспоримых владык стоит за этими исполнителями? Польский король? О, нет! Польский король сам зарится на московский трон. Кто-то наделенный властью отставил короля в сторону, так же, как и в деле мятежа в Польше, когда царь Дмитрий готовил поход, чтобы объединить Польшу и Московию в противостоянии исламу.

Тут-то и загадка!

Казалось бы тут же и отгадка: объединение Московии и Речи Посполитой под короной короля Сигизмунда. Ныне, сидючи в Тушино, узрел он отгадку. Едва король вступил бы на русскую землю, как угасла бы рознь между русскими людьми перед вражеским вторжением. А еще и того проще. Король, быть может, и дерзнул бы идти войной на Московию, но тот же мудрый не дал ему ссуды на сбор войска. Божеское — Господу, людское — людям. Люди предполагают, Господь располагает. Утешится сей истиной и ждать исполнения Господней воли? Она проявлена. Он приведен к воротам Москвы. Но простит ли Господь бездействие? Объединились две силы, обе столь же могущественные, сколь и враждебные: римская церковь и поклоняющиеся Иегове, и подставили его, всего лишь былинку, вырванную из земли, поросшей сорняком, чтобы достичь одной цели — сокрушить Московию.

Для одних — это вожделенное сокрушение православия и обретение новой паствы, поредевшей после победы Реформации, для других — сокрушение христианства на русской земле, ради торжества Иеговы и обретение тех земель, которыми когда –то на недолгий срок овладели хазары, приобщенные к иудейской вере. Разрушение Московии объединенными силами, а когда она будет разрушена, король без усилий присоединит к польской короне царский венец и обширные земли к Речи Посполитой. А что же останется Иегове? Что же окажется приобретенным на иудейские деньги?

Прозрение приходит внезапно. Грамота, что прислана Симонеттой — всего лишь обман, вымогательство иудейских денег, ради целей римской церкви и захвата Московии польским королем. Не для того ревнивый иудейский Бог привел его, сына иудейского племени, к воротам Москвы, чтобы отдать ее польскому королю. Нет! Не быть тому! Именем царя Дмитрия пришло чужое воинство к Москве. Не пришла ли пора стать царем, а не только им казаться!

Богданка призвал к себе Марину и Филарета. Рожинского не позвал. Он решил связать Марину и Филарета, а себя поставить между ними.

— Позвал я тебя, государыня. И тебя, наш отец, патриарх, чтобы прочитать вам челобитную от наших людишек. Не первая и не последняя.

— «Царю, государю, и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси, бьют челом и кляняются сироты твои государевы, бедные, ограбленые и погорелые крестьянишки. Погибли мы, разорены от твоих ратных воинских людей, лошади, коровы и всякая животина побрана, а мы сами жжены и мучены, дворишки наши все выжжены, а что было хлеба разного, и тот сгорел, а достальный хлеб твои загонные люди вымолотили и увезли. Мы сироты твои, теперь скитаемся между дворов, пить и есть нечего, помираем с женишками голодною смертью, да на нас же просят твои сотенные деньги и панский корм. Стоим в деньгах на правеже, а денег нам взять негде...»

Марина протянула руку. Богданка передал ей челобитную. Марина взглянула на грамоту и пожала плечами.

— Не крестьянишки сие писали, а кто-то за них старался. Их сожгли, у них отняли хлеб, а они царя челобитными донимают, будто в Тушине стоят амбары с хлебом для них. Наши холопы в Польше короля челобитными не донимают. Все с голода не помрут...

— Не все помрут, — согласился Богданка. — А вот те, кто не помрет, возьмут в руки оружие и дреколье и пойдут бить польских ратных людей. А их многое множество, вот этаких челобитчиков. Не столь горько, что они от меня отвернутся, а беда, что и тебя государыня за одно с польскими людьми повяжут. И у короля не сыщется воинства, чтобы одолеть русских людей. Сколь славен рыцарскими подвигами пан Сапега, а вот уже скоро полгода, как монастыря не может взять ни приступом, ни осадой. Монастырь — не город. А если города затворятся, да на дорогах ни пешему, ни конному польскому человеку не пройти, ни проехать?

Марина с презрением взглянула на Богданку, с усмешкой сказала:

— Не мнишь ли ты себя подлинным государем, решаясь осуждать польское рыцарство?

— Именем всклепанным на меня пришло польское рыцарство к Москве, и если отнять это имя, то долго ли оно продержится у ворот Москвы? Ты государыня, ты царица Московская, но своей Московии не знаешь. Я позвал патриарха на нашу беседу, был он близок к московским государям, Я хочу, его спросить, отдадут ли тебе русские люди трон, если польские люди будут грабить, жечь и насиловать их? И крыса, если ее поджечь, бросится на человека.

— Готова ли, государыня, услышать мой голос? — отозвался Филарет.

— Если твой голос не будет холопьем плачем.

— Не холоп я, государыня. И не холопьего рода, и не из разорившихся польских княжат мой род. Не крысой загнанной в угол оказал себя Сергиев монастырь. Не с крысой сравнивать русского человек, а с медведем. Медведь спит в берлоге, а поди стронь его. Знамо, что медведь и охотник разом оба погибали. Медведя на рогатину взяли, а он успевал охотнику снести голову. Думаешь царствовать, государыня, пора бы унять польскую вольницу.

— Есть у меня еще одно письмецо, — вмешался Богданка. — Все читать не стану, прочту о том, что из себя являет польский пан. Пишут в челобитной: «стоит у меня в деревне пристав твой государев, пан Мошницкий. Насильством взял у меня сынишка моего к себе в табора, а сам каждую ночь приезжает ко мне, меня из дворишка выбивает, хлеба не дает, а невестку у себя в постели насильством держит. Государь смилуйся!» А я говорю: государыня смилуйся! Смилуйся над своими подданными, защити их от польского разбоя!

Марина раздраженно ответила:

— Что ты хочешь, государь без государства и без царского венчания? Что ты хочешь, патриарх, поставленный волей не венчанного царя и без согласия вселенских патриархов? Что вы хотите? Чтобы я отказалась от польского рыцарства? А что взамен? Мужичье, которое тут же растерзает Шуйский? В Московии война одних русских людей против других русских людей. На войне всегда грабят и насилуют. Не к тебе, названному Дмитрием слать челобитчикам свои челобитья, а к царю Шуйскому. Терпят клятвопреступника и убийцу, того и заслужили перед Богом, за свои грехи и попустительства грехам.

— Челобитчики не будут бить челом Шуйскому. От него отвернулись, отвернувшись от нас, куда им податься? С топором пойдут на нас. Государыня, пора тебе оказать себя царицей, а не только ею называться. Или ты возьмешь власть, или явится на московский трон король.

— Отказаться от польского воинства?

— Я этого не сказал. Уйми это воинство, не уймешь, уймут его русские люди. То грядет!

9

Власть пора было употребить. Пора было остановить одичание, охватившее русских людей, да власти не оказалось ни у царя Василия Шуйского, ни у патриарха Гермогена в Москве, ни у тушинского Дмитрия, ни у царицы Московской Марины. Польским находникам Роману Рожинскому и Яну Сапеге и их сотоварищам безвластие в радость.