Твой час настал!

— Браво! — воскрикнула королева. — Приятно иметь дело с умным человеком. Я начинаю верить, что посол папы Павла сумеет продолжить дело начатое Стефаном Баторием.

Симонетте опустил глаза. Не по скромности, а из-за неловкости смотреть на оголенные плечи королевы и излишне открытую грудь. Ему подумалось, что если бы королева оказалась в Риме, она имела бы успех у кардиналов. Он ответил:

— Продолжить дело Стефана Батория — удел его высочества. Не надо преувеличивать мою скромную роль. Я лично не вижу задачи более грандиозной, чем приобщение московских людей к апостольской вере. Уже много веков христианство страдает от раскола. Имя того, кто положит начало великой унии будет почитаться святым. Весь вопрос — пришел ли на это час?

— Король с твердостью ответил:

— Я вижу, что наш гость предпочитает иносказания прямому ответу. Речь Посполитая не готова к большой войне. О войне, как войне, я не посмел бы заговорить с папой. Речь идет о частном деле короля. Наша конституция во многом ограничивает власть короля, но в деле войны дает королю особое право. Я своей властью могу начать войну, не согласовывая ее начало с сеймом. Тогда военные расходы мое частное дело. Королевская казна пуста. Мятеж подорвал финансы страны. Я не знаю какие привести еще аргументы, чтобы папа субсидировал мой поход в Московию? Более подходящего часа мы не дождемся.

Король пришел в возбуждение. В нарушение этикета он встал из-за стола.

— Несколько веков усилий, надежд и неудач. И вот настал час! Московское государство сокрушено смутой. Медведь ранен. Ранен смертельно. Охотники стоят около него, и нет у них пороха в пороховницах, чтобы добить зверя. Кто-то в Риме смирился с тем, что на московский престол взойдет самозванец. Кардинал Боргезе может пожелать, чтобы мы считали нынешнего Дмитрия за того, который царствовал, но для московских людей пожелание кардинала Боргезе — ничто! Как только не станет царя Шуйского, они не дадут ему царствовать ни часа. Нашими руками мы уберем Шуйского, а они изберут царем своего боярина. Ни у Рожинского, ни у Сапеги не достанет сил им помешать. Мы стоим на пороге изменения судьбы всей Восточной Европы. Еще одно усилие нашего народа и родится государство, которое положит конец распространению ислама и вернет Константинополь в лоно апостольской церкви. Промедлив, мы вновь окажемся лицом к лицу с враждебной нам Московией.

— Браво, государь! — воскликнула Констанция. — Наш гость должен согласиться со столь неопровержимыми аргументами.

Симонетте ответил королеве:

— Ваше высочество может не сомневаться, что я подробнейше извещу Рим о нашей беседе.

Король вернулся к столу и уже более спокойно сказал:

— Не забудьте о шведах. Союз шведов и Шуйского прямая угроза Речи Посполитой. Нужно ли Риму усиление протестантов?

Прощаясь с королем, Симонете, завершая беседу, сказал:

— Итак, я не ошибусь, если извещу Рим, что ваше высочество, готовит поход на Москву?

— И ждет благословения папы!

11

Карательный поход Лисовского озарил пожарами замосковные города. Лисовский обставил дороги виселицами. Горели села. Жители убегали в леса. Запустели города. Не было тех жестокостей, которые не были бы употреблены поляками, литовцами и русскими гультящими для подавления восстания. Но едва лишь отряды Лисовского и других польских карателей, осыпаемые проклятиями, уходили в другой город, оживали пепелища, и всяк, кто способен был держать в руках какое-либо оружие, хотя бы цеп для молотьбы, сбивались в отряды и привечали на дорогах «лисовиков». Русские люди поднимались с колен. Ярость зажгла сердца людей по натуре излишне спокойных и терпеливых. Но ни Лисовский, ни Ян Сапега, ни Рожинский не хотели этого видеть, упоенные надеждой, что вот-вот падет Москва. Перелеты и изменники укрепляли в них эту надежду.

Богданка не был столь беспечен, как польские воеводы. После долгих сомнений и колебаний, поверив, что Господь избрал его для свершения великих дел, решил, что настало время действовать. Казнь Наливайки была всего лишь испытанием сопротивляемости польских панов. Взвились в обиде, гневались и отступились. Все польские вожди были теми же «наливайками», каждый в свою меру. Тех русских людей, коих притягивало к Тушину имя царя Дмитрия, польские воеводы, не думая о последствиях, отталкивали. Начиная свой поход из Пропойска и Стародуба, Богданка был далек от понимания ратных дел, хотя и был начитан о военных походах древних греков и римлян, куда больше, чем любой польский воевода. Как урядить полки, как их расставить в битве и до се не знал, но уловил во время стояния в Тушино нечто более важное, чем расстановка полков. Догадлив был от природы, потому понял, что настрой войска более важен, чем то, как уряжено оно в полки.

В Тушинском лагере чуть не ежедневно происходили стычки русских и поляков. Но то еще полбеды. Беда пришла, когда начали откладываться от тушинцев города, что по собственной воле целовали крест, а ныне готовы терпеть Шуйского. На лесных дорогах избивали поляков те люди, которые еще вчера были готовы идти против Шуйского. И уже доходили из Новгорода известия, что собирается оттуда гроза. К молодому воеводе Скопину стекались со всех городов люди. Что-то надо было предпринять решительное, а польские военачальники все еще надеялись на свои силы, собирались взять Москву осадой. Зимние дороги перехватить способнее, чем летние. Рожинский перехватил подвоз к Москве из Рязанской земли, Сапега под Троицей отрезал Москву от Суздальской земли. В Москве наступила дороговизна.

А тут вдруг незваным явился в Тушино ведун Михайло Молчанов. Богданка допустил его к себе.

— Жив ведун? Ко времени пришел. Имею известие, что из дальних краев везут ко мне всему делу заводчика князя Григория Шаховского. Зло вы тогда надо мной подшутили, назвав меня царем вдове в Серпухове. До горькой беды довела меня ваша шутка — до царя без царства, без верных подданных и под чужим именем. Дьявол меня к вам натолкнул, когда вы с князем Шаховским выводили коней из конюшни, да князь попугал вдову в Коломне, указав на меня, как на царя. Видит Господь, что я о таком исходе и помыслить не мог. Как во сне живу и конца сна не вижу. Погадал бы,ведун, чем сей сон закончится?

Молчанов взглянул раздумчиво на Богданку.

— Ведовство мое может быть всяким. Могу на горящих углях узреть предстоящее. По звездам раскрываются судьбы. В воде под мельничьим колесом могу увидеть, что ожидать впереди. Только зело опасно в свое будущее заглядывать, иной взглянув тут же и концы отдаст. Знать бы тебе, как царь Борис Годунов сам себя погубил.

— Сказывали мне, будто его невестка отравила.

— Скажут всякое... Когда наш Дмитрий объявился и на Москву шел, Годунов спросил ведунью Алену, что ему ожидать. Духовидица она. Она ему приказала похоронить полено, тем и предсказала скорую смерть. У него от страха перед Дмитрием ум отнялся.

— От сильной отравы не только ум и жизнь отнимется. Я не хочу, Михайло, чтоб у меня ум отнялся. Уповаю, Михайло, на Бога, да еще на тебя и на князя Шаховского. Вы придумали, вы запутали, вам и распутывать. Все мы в Господней воле, и смертным не дано ее предугадать. Ведовство твое от сатаны.

— Нет, Богдан, не от сатаны. Я в Бога верую, Христу поклоняюсь.

— Не с тобой, сатанистом, говорить о вере. А все же спрошу! Един ли Господь на небесах?

— Бог один и другого быть не может.

— Тогда тебе первый спрос. Бог один, почему же тогда русские люди ненавидят польских людей, хотя и те другие веруют в Христа, поляков нехристями считают?

— Повидал я этих нехристей в Самборе. У них вера другая, а я истинной православной веры.

— А еще спрошу тебя, един ли Бог или множество разных Богов?

— Веруют татары в Аллаха. Разве он Бог? Не Бог, а всего лишь выдумка...

Богданка раздумчиво произнес:

— Твоя правда! Бог один и других нет. Христос проповедывал о едином Боге — отце. Разве до Христа не было единого Бога? Единого Бога познал еще Моисей. Так, что мы все одной веры, а все остальное от лукавого. От сатаны, что искушает людей, дабы овладеть их душами. Сатана расколол веру в Единого, ибо сказано: «разделяй и властвуй». Потому не желаю я от тебя сатанинского ведовства. Послужил бы мне без сатанизма.