Ты думал, я не узнаю?..

Для Вари работа имеет огромное значение. На определенном жизненном этапе она поставила ее во главу своего существования, чтобы было легче справляться с присутствующей в нашем доме пустотой. Спустя некоторое время и сеансы психотерапии я смог заменить зависть на искреннюю радость и гордость за жену, ведь меня не спасало даже это. Только Юля, о которой я не смел перед женой заикнуться.

Варя же загнется, лишившись возможности помогать больным детям…

Я еду домой, опасаясь постов ГИБДД за превышение скорости, и с периодичностью в две-три минуты набираю ее номер.

Геннадий Леонидович сказал, что на записи видеонаблюдения видно, как моя жена вышла из палаты в коридор, с кем-то поговорила по телефону, что-то посмотрела, после чего ее сразу и совершенно внезапно для окружающих накрыло.

Почему она вышла из себя?

Неужели?..

Нет. Боже, надеюсь, что нет.

Миновав центр нейрохирургии имени Бурденко, я глохну в километровой пробке. Варя не берет трубку, заставляя меня сходить с ума от неведения. Где она? Остается верить, что дома. Добралась в целости и сохранности. Ей диагностировали небольшое сотрясение и помимо госпитализации предложили консультацию психиатра. Разумеется, вместо этого она развернулась и ушла.

После Ксюши Варя не пыталась вредить себе. Ясное дело, что думала об этом, но, к счастью, кошмарные мысли оставались нереализованными. Она трансформировала безутешность, не дающую спать по ночам, в сострадание к своим маленьким пациентам. У меня в голове не укладывалось, почему, пережив смерть собственного ребенка, она рвалась наблюдать, как медленно угасают чужие. Это же самоистязание в чистом виде!

Но я все чаще начал получать письма с признательностью к Варе и встречать на улицах людей, благодарящих за ее усердный труд и внимание к детям. За то, что она читала им сказки, утешала и подбадривала, когда было страшно и одиноко без мам и пап. За то, что не обрывала связь с осиротевшими родителями и даже организовывала встречи. Она больше не могла проявлять физическую материнскую заботу к Ксюше, поэтому дарила ее другим своим подопечным.

Мне бы не хватило ни мужества, ни отчаяния на это.

После очередной серии длинных гудков включается автоответчик.

— Варь, умоляю, ответь. Пожалуйста, мне нужно знать, что с тобой все хорошо, что ты в безопасности. Прошу. Или напиши… Хоть что-нибудь.

Записав голосовое, отбрасываю телефон на соседнее кресло.

— Да когда же вы с места тронетесь, мать вашу?! — с запальчивым рыком долблю кулаком по рулю с идиотской надеждой, что настойчивое гудение клаксона как-то поспособствует продвижению затора, но это лишь раззадоривает других водителей на словесную перепалку.

Мобильник на кресле «оживает». Сердце пропускает удар. Я хватаюсь за гаджет, но имя на экране не ложится на душу успокаивающим бальзамом, а лишь вгоняет в дебри беспросветного чувства вины.

— Юля оклемалась от наркоза. Спрашивает по четыреста раз за час, где ты, — Марго отпускает фыркающий, тихий смешок. — Когда приедешь?

Вот же ж…

Я должен был собрать и привезти им вещи, но все вылетело из головы, когда раздался звонок с работы жены.

— Сегодня не получится. Извини. Заеду утром.

— Ничего страшного. Эм, у тебя все нормально? — немного помолчав, спрашивает Марго. — Одерни, если не в свое дело лезу. Просто голос у тебя напряженный.

— Не бери в голову.

— Ладно.

Я тарабаню пальцами по рулю.

— С Варей кое-что стряслось. Пытаюсь уладить.

«Думаю, она про нас узнала», — вертится на языке. Или я зря себя накручиваю? Ни к чему пока заражать паранойей Марго.

— О… Понятно.

— Передай Юле, что я скучаю.

— Передам. До завтра, Матвей.

На дороге намечается прогресс, и я вновь могу гнать со скоростью выше десяти километров в час. Ставлю тачку у подъезда, взбираюсь по лестнице, не дожидаясь, пока лифт с последнего этажа доползет до первого, и с легкой отдышкой влетаю во входную дверь. Сквозь гул в ушах, перебивающийся с неистовым сердечным ритмом, вслушиваюсь в посторонние звуки.

Квартира молчит.

Вари в ней нет.

Обследовав комнаты, я обнаруживаю, что нет и тех вещей, которые жена не унесла с первого раза.

По крайней мере, Варя здесь все-таки появлялась.

Я не успел…

ЧЕРТ!

Глупая моя, куда же ты ушла?

Вновь звоню ей; нужно чем-то занять руки — телефоном, и мозг — ожиданием чуда, что она снизойдет до ответа.

Заклинаю все существующие и несуществующие высшие силы о помощи. Блуждаю из комнаты в комнату, стараясь не задерживаться на месте дольше чем на несколько секунд, чтобы не обернуться каменным изваянием.

И как я упустил из виду непримечательный листочек, сложенный пополам, на кухонном столе? Последнее доказательство того, Варя возвращалась, а я опоздал.

«Теперь я знаю о тебе и Марго.

За Ксюшу спасибо, но сегодня ты для меня умер»

Варя

Боль нужна. Когда болит, уходит ступор.

А что плохого, скажете вы, в ступоре? Да, собственно, ничего. Только он и спасал в острой фазе горя. Оцепенение ставило жизнь на паузу, замораживало чувства, и тогда становилось легче — больше не казалось, что снова и снова боль сдирает кожу, а потом она — кожа — каким-то образом возвращается и опять отделяется от плоти.

Но с выходом горя в плато ступор становится скорее недругом, затормаживающим процесс исцеления. Со временем привыкаешь существовать в рамках обездвиженности, и нужно быть настоящим садистом по отношению к себе, чтобы добровольно покинуть их, окунувшись в свирепствующее чувство потери.

Однако сделать это необходимо. Не будет прогресса, если не переживать эмоции.

Правда о муже меня взорвала.

Правда о нем меня его лишила. Окончательно и бесповоротно.

Это почти так же больно, как потерять ее.

Но я не могу… не могу обращаться за помощью к оцепенению и вновь ставить свою жизнь на паузу. Не могу больше подвергать окружающих опасности, которую источаю. Та мощь, что вырвалась из меня сегодня, будет накапливаться; я должна замедлить этот процесс. Не триггерить себя, не бередить раны и дать возможность новым хотя бы перестать кровоточить.

Я полностью осознаю, что так называемый отпуск может затянуться. Я готова к последствиям. Раскаюсь, вернусь к антидепрессантам и возобновлю сеансы с психотерапевтом.