Ты изменил мою жизнь

Она относится ко мне свысока, и я отвечаю ей тем же. Робер-Жан (ему двенадцать) – сама сдержанность. Не знаю, кто из них больше страдает из-за того, что творится в доме. По мне, так у богатых детей нет причин страдать. Девчонка – просто чума, мне хочется взгреть ее, как только я ее вижу. Показать ей настоящую жизнь, чтобы она перестала ныть из-за того, что не может купить сумочку, о которой так мечтала несколько недель, – но не осталось, блин, светло-карамельного оттенка.

Для начала я отвез бы ее в Богренель, потом к приятелям в Сен-Дени, в сквоты на заброшенных складах, где не только собираются наркоши во время ломки, но и просто живут целые семьи с маленькими детьми. Ни воды, ни отопления, ни света. Вонючие матрасы валяются прямо на полу. Я собираю соус кусочком багета.

Летиция ковыряет еду, она оставила на тарелке половину своего рулета. Беатрис нежно журит сына за то, что он выбирает из тарелки лук. Скоро у Беатрис уже не останется сил сидеть с нами за столом. Она будет лежать у себя в комнате, а потом в больнице..

Эти аристократишки – тридцать три несчастья. Я смотрю по сторонам. Столы, мебель с инкрустацией, комоды в стиле ампир с позолоченными ручками, сад посреди Парижа (целый гектар), квартира… Зачем все это, если больше не можешь жить? И почему все это меня волнует?

* * *

Поццо страдает. Поццо принимает обезболивающие. Поццо страдает чуть меньше. Когда ему становится лучше, я везу его в Богренель. Мы не выходим из машины. Я опускаю стекло, мой приятель кладет ему на колени небольшой пакетик. Тот сухо спрашивает:

– Абдель, что это?

– То, что помогает лучше себя чувствовать. В аптеках не продается.

– Но, Абдель!.. Это недопустимо! Убери немедленно!

– Я веду машину, у меня руки заняты…

По ночам Поццо не спит. Он задерживает дыхание, потому что ему больно дышать, ловит воздух ртом, и от этого ему становится еще хуже. Кислорода в комнате недостаточно, и в саду недостаточно, и в баллоне. Меня иногда будят: надо отвезти его в больницу, сейчас же, немедленно. Ждать «скорую помощь», приспособленную для перевозки тетраплегиков, слишком долго..

А я готов, чего уж. Всегда готов.

* * *

Поццо страдает особенно сильно, когда его жене плохо, а он ничем не может помочь. Я рассказываю анекдоты, пою, хвастаюсь вымышленными подвигами. Поццо носит антиварикозные чулки. Я натягиваю один на голову и притворяюсь грабителем:

– Руки вверх… Руки вверх, я сказал! И вы тоже!

– Я не могу.

– Что? Вы уверены?

– Уверен.

– Балллять, как не поперло… Ладно, я хочу самое ценное, что есть в этом доме! Никакого серебра, никаких картин! Я хочу… ваш мозг!

Я бросаюсь на Поццо и делаю вид, что сейчас вскрою ему череп. Ему щекотно, он просит перестать.

Я напяливаю его смокинг (он мне слишком велик), ударом кулака по дну «стетсона» превращаю ковбойскую шляпу в котелок, насвистываю регтайм и танцую у кровати Поццо, как Чарли Чаплин в «Новых временах».

На фига я стараюсь? Мне ведь наплевать на этих людей. Я их не знаю.

Но почему бы и нет? Какая разница, где паясничать? Большинство моих приятелей остепенились, как Брахим. Мне больше негде торчать сутки напролет. А здесь уютно, приятная обстановка и есть перспектива. Перспектива получать удовольствие.

* * *

Поццо плохо в его теле. Я стараюсь соблюдать приличия (что это вдруг со мной?) и не спрашиваю почему. Второй кандидат, которого тоже взяли на испытательный срок, расхаживает вокруг кресла, погрузившись в молитву. У него постоянно в руках Библия, он поднимает глаза к небу, забывая, что над нами потолок, произносит всякие слова с концовками на «ус», как в комиксах про Астерикса, и даже чашку кофе просит так, будто молится.

Я выпрыгиваю у него из-за спины и разражаюсь песней Мадонны:.

– Like a virgin, hey! Like a vir-ir-ir-ir-gin…

Брат Жан-Мари из церкви Ассомпсьон-де-ла-Сент-Трините-де-Кальвер-де-Нотр-Дам-дез-О-Бенит едва не скрещивает пальцы, чтобы защититься от дьявольского отродья. То есть от меня. Секретарша Лоранс (теперь мы зовем друг друга по имени, и все обращаются ко мне на «ты») украдкой хихикает. Хм-м, может, она и не такая зануда, как кажется….

– Это священник-расстрига, – объясняет мне она.

Я ржу:

– Расстрига? Это типа ему стрижку попортили?

– Нет, сутану отобрали. Ну, как тебе объяснить… Он служил церкви, но решил вернуться к мирской жизни.

– Н-да… Не похоже, что твоему боссу будет с ним весело.

– А кто тебе сказал, что его оставят?

И правда, через неделю расстрига исчез. Кажется, он начал предостерегать Поццо насчет исламского дьявола, которого тот так неосторожно впустил в свой дом. Это я-то мусульманин. Да я ни разу в жизни не был в мечети. Что же до дьявола – ну разве что самую малость. Но надо признать, от него во мне остается все меньше и меньше..

25

Однажды утром устройство для перемещения Поццо под душ сломалось. И, похоже, с концами. Поццо уже наполовину забрался туда, но только наполовину. Мы протянули ремни под его руками и ногами, он висел над кроватью, но еще не пересел в душевое кресло. Прикиньте, как удобно ему было… Пришлось вызывать спасателей.

Пока они приехали, вытащили его, составили протокол и Поццо оказался в своем кресле, уже перевалило за полдень. И все это время Поццо был вежлив, терпелив, безропотен, не показывая, насколько ему не по себе. Мы шутили, чтобы как-то его отвлечь и разрядить обстановку. Не потому, что «конвейер» сломался: мы прекрасно знали, что его в конце концов починят.

А потому, что человек оказался в ловушке у механизма, созданного, чтобы помогать человеку..

Я рвал и метал. Мы запулили человека на Луну, но не можем изобрести более надежный и быстрый способ перемещать тетраплегика. На следующее утро, до того как включился двигатель «конвейера», я сказал сиделке, что сам перенесу господина Поццо в его душевое кресло. Я, Абдель Селлу, рост метр семьдесят, с короткими толстыми ручками..

– Ты что, с ума сошел? – заорала сиделка. – Он же хрупкий, как яйцо!

Кости, легкие, кожа: у тетраплегиков любая часть тела уязвима, причем ран не видно, а боль не предупреждает об опасности. Кровь не циркулирует почти никак, раны не заживают, внутренние органы плохо снабжаются кровью, функции мочевого пузыря и кишечника нарушаются, тело не очищается самостоятельно. Несколько дней понаблюдав за Поццо, я прошел ускоренный курс медицинской подготовки – и понял, что это особый пациент.

Действительно, яйцо. Перепелиное яйцо с тонкой белой скорлупой. Я помню, на что были похожи игрушечные солдатики, которыми я играл в детстве. Но я вырос. Я смотрел на Поццо как на большого фарфорового солдатика. Он улыбался, показывая свои прекрасные зубы, – но как только я сказал, что собираюсь перенести его в кресло, стиснул их.