Ты мой закат, ты мой рассвет

Последний аргумент должен пересилить ее волнение, но случается наоборот.

— Солнышко мое, а если тебе вдруг станет плохо днем, когда рядом никого не будет? Или дорогу занесет снегом? Или тебе просто нужна будет... поддержка - что тогда?

— Я в порядке и у меня есть муж, который во всем меня поддерживает.

— Тогда он должен понимать, что ради безопасности вас с ребенком...

— Мамочка, - снова, но теперь уже выразительно крепко, сжимаю ее пальцы.
– У нас нет другого дома, кроме этого. А когда мы с Антоном решим, что пора что-то менять - это все равно будет что-то наше общее. Я с самого начала говорила, что покупка той квартиры была плохой идеей.

Ей остается только согласиться и кивнуть.

— Мы с папой очень тебя любим, Йени.
– Она очень плохо скрывает слезы, когда притягивает мою голову для поцелуя в лоб.
– Тебя и нашего внука. Что бы ни случилось - мы всегда будем на твоей стороне.

Она говорит это так порывисто и отчаянно, как будто я не знаю, что теперь раз в неделю ходит в храм и ставить свечу за наше с Фасолиной здоровье.

— Мам, что-то случилось?
– спрашиваю с подозрением.
– К чему этот разговор?

— К тому, что я слишком хорошо знаю врачей.

— И?
– все еще не понимаю я.
– Ты можешь перестать ходить огородами и сказать прямо?

И она говорит.

Рассказывает какую-то почти сериальную историю о том, как одна ее знакомая у которой есть другая знакомая, рассказала о том, что...

Я сглатываю.

Пытаюсь улыбнуться, но не могу. Мышцы лица как заклинило.

— Я не знаю, чья это была инициатива - лично ее или она наводила справки по просьбе сына.
– Голос матери похож на расстроенную волну в старом радиоприемнике - глухой и с треском.
– Но кому-то из них не нужен этот ребенок, Йени. Скорее всего, обоим.

— Мам, ты... что-то путаешь.

«Я не хочу в это верить. Я не буду в это верить. Это просто испорченный телефон. Так случается. Как в притче про слона и четырех слепых».

— Я ничего не путаю, - чуть жестче и с нотами раздражения говорит она.
– И я бы ничего тебе не сказала, если бы не была уверена до конца. Ты очень наивная и очень хорошая, но должна понимать, что все самые плохие поступки обычно совершают именно те, на кого мы подумали бы в последнюю очередь и именно у нас за спиной.

— Я, конечно, понимаю, - не без иронии говорю я.

Когда выдираю шпильки из волос, руки сводит судорогой где-то в локтевых суставах.

Зубы стучат, словно меня вытолкали за дверь в чем мать родила.

В горле снова бултыхается тошнота, и как бы я ни старалась - еле успеваю добежать до туалета, по пути чуть не сбивая маму Антона с блюдом в руках.

Закрываюсь изнутри на защелку.

Меня мучительно и долго тошнит одним только чаем.

Этого не может быть.

Антон не мог...

Он бы никогда.

Это ведь просто ребенок, он еще не родился. Я не ношу в животе детеныша Чужого, который родится и перебьет половину населения земного шара.

Зачем они так?

— Йени?
– Голос матери сопровождается стуком в дверь.
– Солнышко, у тебя все хорошо?

Мычу что-то вроде «угу» в ответ и потихоньку сползаю по стенке ванной, забиваясь в спасительный угол.

За дверями голоса: Антон, мои родители, его родители. Звучит мое имя, вопросы.

Мой майор проворачивает ручку двери несколько раз, прежде чем понимает, что она заперта.

— Малыш, открой.
– Это не просьба, это - приказ.

— Скоро... выйду, - подавляя слезы, невнятно произношу в ответ. Не уверена, что достаточно громко, чтобы меня услышали, но по-другому все равно не получится. Если голосовые связки - стеклянные палочки, то мои треснули минуту назад, и осколки поранили горло до вечной немоты.

— Открой эту чертову дверь, - требует Антон.
– Вспомни, что ты мне обещала. Я обещала больше не прятаться и не носить маски.

Я обещала говорить, если мне будет плохо.

Но я буквально прилипла к проклятому углу. По крайней мере здесь мне не страшно. Здесь меня никто не достанет, не обидит и не причинит боль. Для этого придется выломать дверь и поднять шум.

Ни один злой человек не будет так сильно следить за собой.

Я обхватываю себя за плечи, пытаюсь справиться с вакуумом в груди.

Мне кажется, что прямо сейчас я просто умру.

Уже хочется позвать на помощь, но язык немеет быстрее, чем успеваю проронить хоть слово.

Зачем я закрыла дверь?

— Йен, я не шучу, - злиться Антон. Или волнуется? И куда-то в сторону, скорее всего, моей матери: - Что случилось? Вы были с ней - что произошло?

Даже сквозь страх я вдруг осознаю, что произойдет, если мать расскажет то. что рассказала мне.

Вижу, как в оформлении ее слов «горит» наша несчастная праздничная елка.

И праздник превратится в один из тех моих кошмарных снов, которые иногда я, сильно задумавшись, вижу даже наяву.

Бессмысленно уговаривать себя не обращать внимания на боль и страх.

Если думать, что сердце не разорвется в груди, потому что от панических атак еще никто не умирал - все равно не станет лучше.

Нужно просто принять все это дерьмо.

Мне больно и страшно.

Мне очень больно и очень страшно, но я живу и дышу. Это просто сбой в мозгу.

— Одну минуту, - говорю максимально громко. Во рту солоно, как будто горло действительно кровоточит. Но это - сбой. Я могу с ним справиться. Должна.
– Мне нужно умыться.

Голоса за дверью стихают.

Слышу материнский вздох облегчения.

Слова свекрови, что пора садиться за стол.

Антона, который отправляет их всех в гостиную чуть ли не матами.

Поднимаюсь. Немного шатает и кружится голова, так что приходится держаться за стенку. Понятия не имею, как пересижу праздник за столом, потому что мир вокруг покрывается трещинами и как бы я ни старалась - он теряет радужные праздничные краски.

Меня бы спасли мои таблетки.

Но теперь мне придется спасаться самой.