Ты - наша

Вот и приходилось лишь со стороны наблюдать за тем, как весело щебечут одноклассницы на переменах, как договариваются пойти куда-то вместе после уроков, как обсуждают парней и вписки. Не то, чтоб мне этого всего хотелось, но… Иногда я завидовала, да.

И вот теперь ловлю себя на ощущении, что буквально добираю эмоции, недополученные в школе. Это так интересно: мне, конечно, говорили, что жизнь моя изменится после поступления в универ, но я никогда бы не подумала, что настолько…

В общаге Маринка, быстренько соорудив нам на перекус по бутеру с колбасой и сыром, вываливает на кровать весь свой гардероб и принимается в нем активно рыться, выискивая самые подходящие, по ее мнению, вещи. Я внимательно наблюдаю и только успеваю отказываться о чересчур откровенных мини и топиков.

— Мне рубашка нужна, Марин! Обычная белая рубашка!

Девочка, с которой она живет в одной комнате, Ира, наблюдает за нами с плохо скрываемой завистью.

— Девки, — периодически нудит она тоскливо, — а точно нельзя с вами? А? Ну де-е-евки…

Но я решительно мотаю головой. Я и насчет Маринки-то не уверена вообще, а тут еще кто-то на хвост упадет.

Сашка посмотрит на куриный выводок, который за мной увяжется, если слабину дам, и все. Выкинет меня из группы.

А я только-только маленький глоток свободы сделала!

Скорость и легкость, с которой Маринка прикрыла меня перед мамой, длина лапши, навешанной на уши родительнице, впечатлила. И нет, совесть меня вообще не мучает, наоборот, посматриваю на Маринку, прикидывающую на себя то один наряд, то другой, и думаю, как бы мне тоже эту науку лапшевешания освоить?

Глядишь, и не придется с родителями конфликтовать, как уже настроилась практически. Может, удастся вот так же, под левым предлогом, убедить родителей, что мне необходимо жить в общаге? Ну, а почему нет?

Сегодня же удалось…

А я бы не против жить здесь…

Осматриваю комнату, чистенькую, на двоих жильцов. Очень мило. И личного пространства побольше, чем у меня дома. У меня там крохотная комнатка девять метров, переделанная из кладовой. Убогая жесткая односпалка, разваливающийся шкафчик, письменный стол, дышащий на ладан…

А здесь у каждой девочки полуторка и большой шкаф на двоих, вмещающий кучу всего. И столики письменные, маленькие и симпатичные, новенькие совсем. И сами комнатки светленькие, милые такие. И в коридорах чисто, диванчики стоят, цветы.

Я как-то по-другому себе общежитие представляла. Мамино влияние, конечно же. Внушила мне, что тут жуткие условия, холод, грязь и разврат.

Она вообще-то мне такое и про универ говорила… Складывается ощущение, что для мамы и папы все, что за пределами общины, грязь, ужас и разврат…

— Вот, смотри! Белая рубашка! — кидает мне Маринка в руки что-то тонкое и легкое.

Примеряю.

— Круто! — оценивает Маринка, — вот только лифчик в цветочек… Где ты такое нашла вообще? Бабкин стайл?

Молчу, стыдясь. Не рассказывать же ей, что мама в самом деле мне белье на рынке покупает, с лотков у бабушек?

— Давай, снимай, — командует она решительно, — все равно у тебя там класть нечего! Рубашка свободная. Не видно будет. И волосы распустишь, вообще никто не поймет… Давай, давай, не стой! Ко скольки надо подойти?

— К семи…

— А начнется все когда?

— В девять, вроде…

— Ну вот, отлично! Как раз времени хватит! Парни же, бойцы, тоже раньше приходят! Я к Тигру прорвусь точно!

Ее хитрые глаза горят предвкушением.

— Ну де-е-евки… — оживает снова Ира, чуть ли не плача.

— Ой, все, — обрубает ее Маринка, — заткнись! Если все пойдет нормально, то я тебя потом с кем-нибудь из друзей Тигра познакомлю!

— Да? — слезы на личике Иры мгновенно высыхают, — точно-точно?

— Слово даю!

Я смотрю на Маринку, поражаясь в очередной раз, как виртуозно она врет. Или не врет? Где научилась-то так?

Тут Маринка раскрывает свою внушительную косметичку, решительно прищуривается, и я забываю о всех своих вопросах.

Оставшееся время мы с ней упоенно красимся, делаем прически и одеваемся.

И мне так нравится это все! Так нравится!

Я не ходила на выпускной и вообще ни разу никуда вот так не собиралась, потому сейчас все внове и в радость.

Неужели я скоро вырвусь из-под тотального родительского контроля и смогу вот так вот, самозабвенно, собираться куда-то гулять? Без постоянной оглядки на дверь?

Ох, пусть все так и будет!

В спорткомплекс мы приходим в срок.

На вахте меня придирчиво осматривают, расспрашивают и, в итоге, пропускают. Маринку, намертво присосавшуюся ко мне, словно рыбка-прилипала к акуле, тоже.

Мы торопливо бежим по коридору в сторону зала, где должны проходить бои, и Маринка фырчит с облегчением:

— Это было напряженно! Но оно и понятно: такие люди тут сегодня будут, такие люди!

Мне вообще без разницы, какие сегодня будут люди, и без того дыхание перехватывает от напряжения и волнения.

В зале еще никого нет, кроме наводящих порядок дежурных и парней из группы, стоящих рядом с рингом.

Они что-то бурно обсуждают, но при нашем с Маринкой появлении поворачиваются, словно по команде, и смотрят на нас.

Мы оттормаживаемся чуть ли не четырьмя лапами, словно кошки, запыхавшись, переводим дыхание.

Ребята молчат, мы — тоже.

Я начинаю паниковать, что сейчас меня отправят прочь отсюда, потому что притащила на хвосте Маринку, или вообще передумали брать, или еще что-то такое же страшное. Очень уж взгляды у парней странные.

Сдуваю со лба прядку, чуть подвитую на конце. Это Маринка постаралась, сделала из моей неухоженной копны волос — видимость ухоженной… Может, переборщила? Может, нельзя было? Про кудри-то мне указаний не было… Или видно, что я без лифчика? Хотя, это вообще не видно. Хлопок у рубашки плотный, а показывать мне реально нечего, права Маринка… Но все же…

— Блять, — после долгой паузы отмирает Сашка, — промахнулся я с тобой, Рапунцель. Никто нас даже слушать не будет. Только на тебя будут пялиться.

— Как бы проблем не поиметь… — вздыхает Рафик, с плохо скрываемой жадностью оглядывая меня с ног до головы.

— С проблемами пусть Камень разбирается, — спокойно комментирует ситуацию Артем, самый, как мне кажется, хладнокровный член группы, — его головная боль.

— И слава яйцам, — завершает обсуждение меня Сашка, смотрит на Маринку, чуть подняв бровь, и та, ойкнув, скрывается за дверями зала.