Ты теперь мой враг

— Мой тебе последний подарок. Прощальный. Даже немного грустно, что ты не будешь по мне скучать.

Тон Астахов понижает, и как будто в пустоту говорит:

— Ну что ж. Сам виноват.

Насмешка звучит зловеще, я очень хорошо понимаю, что ничего весёлого в этом нет. Сжимается сердце, от отчаяния принимается биться снова, ускоряясь. Сострадания к Глебу нет, но отдать бумаги Юдину — значит, подставить его, самого Бронского-старшего, и если провернуть всё верно, обезопасить себя. Мне хочется возмездия, слишком жестокую игру вели все они. Но всё равно такого исхода я не желаю. Однако документы мне пригодятся. Даже усмехаюсь.

Тут же чувствую, как ослабевают пальцы на плечах, Глеб шумно вдыхает, касаясь губами моих волос и немного отстраняясь, руки теперь разжимает. Я же поворачиваюсь и ловлю его взгляд: отчаянный, сломленный, в нём больше никакой надежды. И правильно. Правильно ты, Глеб, всё понимаешь.

Даже не по себе становится от того, как он меня разглядывает теперь: больная любовь действительно сводит с ума и толкает на невообразимое. Но игра чувствами заходит слишком далеко, и мне совершенно не хочется анализировать поступки Глеба. Да и сил нет. Я просто хочу вернуться в тот злополучный вечер, когда села к нему в машину, и больше никогда не сомневаться в Демиде.

Губу закусываю от отчаяния.

Нет его больше.

Нет.

— Ты спрашивал, что все в нём находят, — говорю, взгляда не сводя. Смотрю серьёзно, уверенно. — Задавался вопросом, как так выходит, что всё время не ты… А знаешь почему? — Астахов напрягается, прищуривается, светлые глаза кажутся практически прозрачными, бесцветными. Я касаюсь ладонью пиджака Глеба с левой стороны. Астахов замирает от моих движений. — Всё дело в нём. Вот здесь он был честным. Да, деятельность Демида тоже не всегда была законна, но он не составлял хитрых схем, которые портили жизнь, которые разрушали семьи. Тебе до него далеко, Глеб. У тебя внутри грязь. Ты ничего не вынес из моих лекций. Начинать нужно с себя. Как ни старайся, ты никогда не займёшь его место. Ты — не он, — теперь этой же ладонью бью его в грудь. Ещё раз, сильнее. Сжимаю губы.

И хоть Астахов даже с места не двигается, по тому, как меняется его взгляд, понимаю, что попадаю в цель. Волна отчаяния настойчиво окатывает снова и снова, и остановиться я уже не могу:

— Ты никогда им не станешь. Ни-ког-да. Так что всё зря, — бью снова. — Он был лучший, и я перед ним очень виновата. Можешь радоваться, его предала та, кого он любил. Предала. В тот самый момент, когда дала тебе возможность осуществить свой гнусный план.

— Лика…

Качаю головой.

— Он любил меня, по-настоящему любил. И я его предала.

В глазах глазах начинает щипать, мокрые дорожки бегут по щекам, теперь не прекращаясь, не вытираю их, так и смотрю на Астахова, который теперь опускает взгляд.

— И всё потому, что ты решил поломать мне жизнь. Так не любят, Глеб. Не делают несчастными тех, к кому чувства испытывают. Хотя не мне тебя судить, — закрываю глаза, зажмуриваюсь, снова это отчаяние, оно с ума меня сводит. — Я же ему изменила… изменила…

Накрывает истерикой, больше не могу держаться, я вырываюсь вновь, бью Глеба по груди, уже почти не видя перед собой ничего.

— Я ему изменила…

Астахов крепко обхватывает меня руками, притягивая, крепко прижимает к груди, и сквозь свои же всхлипы, слышу, как он громко произносит:

— Не было ничего между нами. Тише, — говорит он, пытаясь меня успокоить. Но я не сразу останавливаюсь, продолжая уверять, что виновата сама. И тогда Глеб сильнее сжимает объятия и громко повторяет — Ты ему не изменяла, Лика…

Замираю. Сердце напротив принимается колотить изнутри так шумно, что мне кажется, его эхо слышится на всю округу. Поднимаю на Глеба глаза.

— Что… Что ты сказал? Глеб, что ты сказал? — повторяю, хоть он прекрасно с первого раза слышит.

Астахов смотрит мрачно, и хоть солнце всё вокруг заливает золотистым сиянием, словно на контрасте, мужчина выглядит чем-то нелепым, тёмным пятном посреди зарождающегося света. Коленки вмиг подкашиваются, ноги свинцом наливаются. Усилием воли я продолжаю стоять и разглядывать Глеба. Чужого. Настоящего.

— Я опоил тебя, Лика, и ты была без сознания. В последнем бокале помимо алкоголя было снотворное.

Он всё говорит, а в мысли врывается воспоминание:

«Отвези меня домой. Глеб, я хочу домой…»

Он пытается меня поцеловать, но я еле слышно шепчу, уже почти не чувствуя тела: «Не надо, пожалуйста».

Упираюсь, насколько это возможно в моём состоянии. Холодные губы я больше не чувствую.

«Отвезу, — слышу его голос. — Отвезу, Лика… — говорит он и добавляет тихо, практически не различимо: — И прости меня заранее».

Я качаю головой, отгоняя запоздалое прошлое, а Глеб продолжает:

— Пользоваться тобой в таком состоянии я бы не стал. А утром разыграл, как мне с тобой хорошо было. И ты мне той ночью ничего не шептала, хоть я уверял тебя в обратном, изображая непонимание. И фото назло ему ты делать не просила.

У меня пропадают все эмоции, я уже знаю, что тот вечер был полностью спланирован Глебом и Маленой, и возможно, сомнения по поводу нашей ночи внутри возникают, просто я не успеваю проанализировать. И вот сейчас детали пазла окончательно встают на свои места. Слова Глеба скорее как последняя точка, к которой я и так шла. В очередной раз мысленно благодарю Оксану, что она находит в себе силы поделиться в голосовом тем, что совсем недавно выяснила у бывшей подруги. Постепенно возвращаются чувства: злость, досада, ненависть. Отчаяние. Острой болью впивается в каждую клетку простой ответ: моя вина даже больше, чем я изначально решаю.

Я тогда не Демиду, я себе не доверяю.

— Отпусти меня, — говорю тихо. — Отпусти меня, Глеб.

Астахов руки разжимает тут же, он даже делает шаг назад. Не свожу с него взгляда и какое-то время так и стою. Даже слёзы заканчиваются.

Больше здесь находиться не собираюсь — всё, что хотела, уже услышала, и даже больше. Пытаюсь его обойти, но Астахов не даёт, он хватает меня за запястье, а я снова качаю головой:

— У тебя час, Глеб. Час, чтобы убраться из этого города.

Настроена я серьёзно, а Юдин, насколько знаю, не оставляет свидетелей. Слишком дорожит своей репутацией.

— Или можешь сделать то, на что у тебя не хватило смелости несколько минут назад.

Указываю головой в сторону перил, над которыми он меня держал, но так и не разжал руки. Астахов усмехается. И всё-таки меня отпускает.

— Лика, — слышу в спину, останавливаюсь, но не оборачиваюсь. — Прости меня, Лика. Я знаю, что это невозможно. Просто знай, я сожалею.

Сожалеет. Он сожалеет.

— Прощай, Глеб, — отвечаю лишь.

И больше не мешкая, бегу к лестнице, а затем вверх по ступенькам. Мимо разваливающихся домов, мимо потрескавшихся стен и запаха гари, мимо небольшого мира, когда-то охваченного болью. К машине, которую оставила в одном из переулков этого пугающего зловещей тишиной района. Уже внутри своей «ауди» пытаюсь отдышаться. Но не могу терять время. Тянусь за сумкой и нахожу записную книжку бабушки. Перелистываю, ищу, что-то должно тут быть, не могла бабуля спрятать блокнот вот так без причины.