Ты теперь моя
Шрифт:
— Кричи, мурка… Кричи так, чтобы сердце болело…
И я кричу. Но себя не слышу и не чувствую. Только его — своего Саульского. Его громкое и тяжелое надрывное дыхание. Его необузданную силу и подавляющую власть. То, как разительно ласково он прижимается ртом к моей шее. Мне сходу жарко до испарины становится. А он жадно слизывает эту влагу, прикусывает кожу и просто целует. Помнит, что мне нравится. Чувствует, как реагирую.
У меня вновь дикая дрожь по телу несется. Я ее не контролирую. Я ничего не контролирую. Ничего. Абсолютно. Без всяких границ в его власти.
И он
Мы оба мокрые. Звенящие и шипящие от напряжения, словно оголенные высоковольтные провода.
— Пожалуйста… Ромочка… — молю, размазывая влагу по его плечам. — Пожалуйста…
Не мучай долго… Ты же обещал… Я не выдержу… Так много я не выдержу…
Саульский понимает. Подтягивает мои колени выше. Резко и глубоко толкается — на всю длину.
Я вскрикиваю. Он замирает.
— Нет… Нет… Не останавливайся…
— Юля… Мурка моя… Мурочка… Юля… Моя мурочка…
Я задыхаюсь. С каждым новым толчком то жмурюсь, то, напротив, широко глаза распахиваю. Стону, хныкаю, трясусь, издаю непонятные звуки… Он всем телом наваливается, а мне все мало! Отчаянно притискиваю его к себе. С конвульсивной дрожью бедрами сжимаю. Терзаю руками налитые мощью мышцы. Царапаю, местами буквально до крови раздираю. Кусаю, безумными поцелуями кожу раздражаю. Кончиками пальцев собираю на его коже мурашки. Судороги в сильном теле ловлю. Впитываю надсадные и хриплые мужские стоны. Упиваюсь частичкой своей власти. От нее еще больше пьянею! Потому что он, большой и нерушимый, со мной хладнокровие свое теряет.
— Еще… Ромочка… Еще… Рома…
Разбиваюсь. Немым криком расхожусь. Голос с хрипом прорезается только, когда меня уже разноцветными бликами ослепляет. Оглушающее, одуряющее, взрывное это наслаждение. Из реальности выпадаю…
Его за собой, конечно же, увлекаю.
Саульский надсадно выдыхает и отпускает себя. Поймав мои первые спазмы, сильнее меня раскрывает и, что называется, догоняется — яростными и быстрыми толчками. А потом, с протяжным рычащим стоном резко назад подается и щедро орошает мои трясущиеся бедра горячими брызгами спермы.
Больше я ничего не вижу, не слышу, не чувствую… Дыхание постепенно выравнивается, сердцебиение скидывает обороты. Тело на исходе разрывных ощущений мелко-мелко дрожью вибрирует.
Нужно попросить Рому подняться, сходить в душ и сменить белье…
Но я не могу пошевелиться. Выдохлась.
Он все сам делает. Относит меня в ванную, моет, обратно так же на руках несет. Сдергивает покрывало и помогает забраться под одеяло.
— Мне так хочется спать… — слабо шепчу я.
— Спи.
И я проваливаюсь.
Распятая его звериной любовью, впервые за долгое время полностью отключаюсь.
Глава 56
Пока жива, с тобой я буду…
Душа и кровь нераздвоимы.
Пока жива, с тобой я буду…
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Юля
Мы
переезжаем в тот же день. С тем, что успели собрать. Если точнее, с половиной вещей. Безусловно, не это главное. Нашему переезду мешал только мой страх. Теперь, когда и он стёрт, я преодолеваю последнюю черту, переступая порог дома, с которым у меня связаны самые лучшие и вместе с тем самые тяжелые воспоминания.По спине ледяной волной озноб летит. Грудь сдавливает. Глаза прикрываю, пока внутри контрастом пожар разгорается.
— Все нормально? — голос Саульского доносится как будто издалека.
— Да… Просто… Прошлое накрыло, — машу руками, словно чая горячего хлебнула, и стараюсь улыбнуться. — Блин… Как тяжело…
Сжимаю пальцами переносицу, но слезы упорно прорываются наружу. Протяжно вздыхаю и сдаюсь, отпуская их. В конце концов, у меня больше нет нужды бодриться.
Рома меня обнимает. Притискивая к груди, без лишних просьб дает мне то утешение, которое я всегда в его руках искала.
— Теперь все будет хорошо? — запах его вдыхаю и, жмурясь, внутри себя его задерживаю.
— Обязательно.
И я верю. Я ему теперь всегда верить буду. Мы многое пережили. Вместе и порознь. Но этот год, как ни крути, был самым тяжелым. Слишком многое мы прошли, слишком сильные чувства обнажились. Даже те, которые, казалось, никому показывать нельзя.
Мы утоляем боль и желания друг друга. Мы идеальные половинки одного целого. Теперь мы знаем, каким хрупким может быть счастье. Беречь его и друг друга будем.
Мы вместе. Мы семья.
Первая ночь на новом для Богданчика месте непросто нам дается. Он плачет и бесконечно требует внимания. Половина второго, а мы все воюем.
Забросив в переноску необходимые вещи, второй рукой подхватываю сына. Прижимая к боку, смотрю на соскочившего с кровати Саульского.
— Мы в мою старую комнату пойдем… — поясняю я. — Тебе нужно спать. Завтра на работу.
Он тормозит меня у самой двери:
— Ты серьезно? Юля? Что ты делаешь? Дай его сюда, — машинально отдаю ребенка. — И замри. Не мельтеши. Никаких раздельных комнат. Я не для того вас забрал.
Кивнув, отставляю переноску и устало растираю лицо.
— А если Бодя не научится спать один? — выпаливаю то, что меня, как-никак, сильно беспокоит.
— Когда-нибудь научится. До свадьбы с тобой точно спать не будет.
Боже, мой Саульский улыбается!
И Богдан вместе с ним. Прижался к отцовскому плечу, щедро обслюнявил и демонстрирует теперь два мелких зубика.
— Так, значит, — грожу сыну пальцем.
Он молотит ножками воздух и подскакивает в крепких руках отца. А затем хохочет на всю спальню.
— Бодька, Бодька… Всех же перебудишь, — журю его и сама смеюсь.
Комната Тони хоть и далеко, но я-то знаю, как чутко она спит. Момо к нашим рандеву привыкла, а няня двадцать лет с малыми детьми дела не имела. Не удивлюсь, если я ее единственная воспитанница. Еще и не совсем удачная.
— Богдан, — пытаюсь быть строгой. — Ночью нужно спать. Да. Я не шучу.
После этих слов он визжит и хохочет еще громче.
— Ты посмотри на него!
— Хулиган, — замечает Рома с резковатым смешком.