Ты умрёшь завтра

Следующие четыре года прошли довольно спокойно. На заводе случилось семь аварий, результатом которых были двенадцать трупов и восемнадцать инвалидов (двадцать четыре человека медицина смогла вернуть в строй), и еще рухнула возле подстанции опора электропередач, как раз в тот момент, когда электромонтер Грызло имел неосторожность на нее взобраться. Электромонтеру раздробило тазовую кость, и шарахнуло в голову высоким напряжением. Тазовую кость хирург Ванько кое-как собрал назад, то, что осталось от полового органа, отрезал, а в мочевой пузырь вставил трубку. Электромонтер Грызло возражать или расстраиваться не стал, потому что разряд электричества, пройдя по коре головного мозга, лишил его способности к возражениям, как, впрочем, и мышлению вообще, — теперь он днями лежал на койке, смотрел в одну точку, пускал слюни, и иногда почему-то плакал.

Вдова Сидорова, узнав о трагедии, опечалилась, но поначалу надежду не теряла и даже сходила навестить электромонтера, хотя доктор Чех честно ее предупредил, что занятие это бесполезное, а хирург Ванько и вовсе убил всякую надежду:

— Балду я ему отнял. Для любви он теперь непригодный.

Взглянув на бывшего любовника, женщина прочувствовала заверение хирурга, и, вернувшись домой, попыталась поскорее электромонтера забыть, а потому, нагрянувший вечером Барабанов получил в два раза больше удовольствия, чем обычно ему полагалось. Кондрат Олегович, обрадованный нежданной удаче, даже слегка проникся горем электромонтера, но вскоре тоже о нем забыл, потому что жизнь тем и оригинальна, что несчастье одного дарует счастье другому.

Свежие комсомольские силы исправно прибывали на замену выбывшим кадрам, и с воодушевлением вливались в жизнь города и завода. Их молоденькие жены беременели и рожали здоровых детишек, что было весьма кстати, потому как процент отклонений у детей, рожденных от старожилов, добрался уже до четырех с половиной, а мертворожденных — так и вовсе равнялся семи.

В общем, жизнь шла довольно размеренно, по крайней мере, Никодим своими пророчествами ее не баламутил. Юный Староверцев в это время вообще ни с кем не общался, и даже с отцом контакты свел к минимуму. Распорядок дня у мальчика был однообразен: утром он умывался, выпивал стакан молока с кусочком черного хлеба, часов до одиннадцати читал, ожидая, когда взрослые отправятся на работу, а детвора в школу и двор опустеет, затем выходил на улицу и пару часов занимался спортом, уделяя особое внимание упражнениям на перекладине, потому как знал, что это способствует быстрому росту скелета. Затем он возвращался домой, принимал душ, переодевался, обедал, прихватывал сумку с пустыми банками и отправлялся исследовать город и окрестный лес. За четыре года Никодим изучил каждый закоулок Красного и даже обнаружил разбросанные по всему городу берлоги дворника Гнома, коих оказалось целых двадцать семь, и которые раньше никому обнаружить не удавалось, хотя смрад от них исходил удивительно стойкий. В лесу Никодим собирал листья, цветы, коренья и семена различных растений, а еще ловил насекомых и прочую мелкую живность, которую распихивал по банкам. По возвращению домой из образцов растений мальчик делал гербарий, а насекомых насаживал на булавки и засушивал. Мелких животных вроде ящериц, змей или мышей он на иглы не сажал, просто наблюдал за ними в течение нескольких дней, пока животные еще шевелились, потом сливал в унитаз. Так что очень скоро его комната стала походить на лабораторию ботаника-зоолога. Остаток дня и вечер Никодим проводил, занимаясь своими коллекциями, или опять же в чтении.

Иван в дела сына не лез, и вообще старался Никодиму лишний раз на глаза не попадаться. И этому способствовал разговор, который состоялся однажды между ними. Случилось это так.

С момента бегства Марии прошло уже шесть лет, Иван смирился с мыслью, что жена исчезла, и уже не вернется, и вопрос о том, жива ли она, никогда не приходил ему в голову. В понимании Ивана глаголы «исчезнуть» и «умереть» в своей непостижимости были равнозначны. К тому же участковый Полищук почти неделю искал Марию, после чего посоветовал Ивану крепиться и обратить внимание на все пополняющиеся ряды еще аппетитных вдов. Да и как можно выжить в лесу шесть долгих лютых зим!.. Здравый смысл говорил о том, что Мария погибла, но в последнее время все чаще доходили до Ивана слухи о некой женщине в белом ситцевом платье с красными маками, которая является иногда на глаза горожанам. Разные люди в различных частях Красного видели эту женщину, и говорили, что зрелище это жуткое, потому что плачет она черными слезами, и эти слезы струятся по щекам словно гадюки, бормочет молитвы и просит у Господа за что-то прощенье. Иван старался не обращать внимания эти бредовые небылицы, бежал от них, но они все равно его догнали, навалились и одолели. В конце концов, настал момент, когда пугающая мысль обрела реальную форму: может быть, Мария в самом деле… жива? А следом Иван, мокрый от холодного пота, понял, что единственный человек, который может дать на этот вопрос вразумительный ответ — его сын.

Тем вечером Иван долго сидел на кухне, неторопливо вливал в себя портвейн и ждал, когда алкогольное раскрепощение пересилит страх. Случилось это только к полуночи, когда опустела вторая бутылка. Иван вытряхнул из стакана в рот последние капли, поднялся из-за стола, набрал полную грудь воздуха и нетвердой походкой направился к комнате сына. У двери замер, прислушался, но услышал только неровную дробь собственного сердца, тихо постучал.

— Входи, — разрешил Никодим.

Иван открыл дверь, переступил порог. Никодим не спал. Он сидел за столом и, повернув голову, пристально смотрел на отца. Перед ним в свете настольной лампы лежала раскрытая книга. За мальчиком свет лампы, словно обрывок из жуткого сна, выхватывал край стенда с рядами бабочек и стрекоз, остальную часть комнаты скрывала плотная темень.

— Никодим, ты знаешь где… мама? — голос Ивана предательски дрожал, но Иван уже не боялся показаться слабым, за последние годы он привык к своей слабости перед силой, скрывавшейся в сыне.

Никодим вернул взгляд на книгу и указал большим пальцем левой руки через плечо.

— Там, — только и сказал он.

«Там» находилось окно, а за ним непроглядная ночь. Иван повернул голову, а следом его ноги подкосились, и он рухнул на колени. За гранью стекла Иван отчетливо видел свою жену. Мария стояла к нему лицом, и казалось, что у нее нет глаз, но дыры, из которых вытекали и бежали по щекам черные струи, точь-в-точь — юркие змеи. Её растресканные губы бормотали молитву, и то, что это была молитва, Иван не сомневался ни секунды, потому что за многие годы успел выучить движения губ жены, взывающих к Господу. Приснившийся Ивану четыре года назад кошмар стал реальностью. Иван зажмурился и повалился на пол. Застрявший в горле крик отнял у него возможность дышать.

— Открой глаза, — услышал он голос сына.

Но страх был настоль велик, что Иван не мог подчиниться. Он зажал голову руками и тихо хрипел. Тогда Никодим достал из-под стола трехлитровую банку с водой, которую держал на случай, если доведется поймать лягушку или еще какое-нибудь земноводное, и вылил воду отцу на голову.

— Открой. Глаза. — Властно повторил Никодим.

Душ пошел Ивану на пользу, тиски, сжимавшие горло, немного ослабли, и он жадно глотнул воздуха, боязливо приоткрыл веки. Марии в окне не было. На черном фоне бездонной ночи едва различимыми алыми всполохами прочерчивалась пятерня заводских труб. И больше ничего. Но перед глазами Ивана все еще стояла Мария, такая настоящая, такая реальная… и он вдруг осознал, что, скорее всего, Мария была права, и их сын!.. Кто их сын… Кто он? Кто?! Из глаз Ивана брызнули слезы, ему хотелось упасть Никодиму в ноги и молить об отпущении грехов, и хотя он понятия не имел, в чем его грехи заключаются, Иван готов был принять факт, что вся его жизнь и есть один сплошной грех. Да, он готов был это принять, лишь бы не услышать, что на завтра… что на завтра его караулит смерть.

— Кто ты? Кто?! Бог, или… Диавол?

На что мальчик, скривив губы в насмешливой улыбке, ответил:

— Это одно и то же. — После чего отвернулся к книге, добавил не оборачиваясь. — Иди умойся и ложись спать. Ты мне мешаешь.

Иван тяжело поднялся, но, уже переступив порог, его вдруг догнали слова сына:

— Ты. Не. Умрешь. Завтра.

И не смотря на то, что именно это Иван так страстно хотел от Никодима услышать, он не испытал облегчения, напротив — обреченность, потому что эти слова прозвучали, как приговор. Приговор не на смерть, но на жизнь.

Как прошла ночь, Иван не помнил, а утром его одолела простуда, и до вечера он впал в тревожную дремоту. А пару дней спустя, уже поправившись, Иван и вовсе убедил себя в мысли, что Мария ему просто привиделась-померещилась, не иначе. Да и как ему быть по-другому, когда живут они на третьем этаже. С тем, что Мария могла выжить шесть лет в лесу, сознание Ивана еще могло кое-как примириться, но с тем, что она летать научилась — это уж слишком!.. Портвейн виноват и температура, — сделал вывод Иван, успокоился, и в поликлинику со своими проблемами не пошел, побоявшись, что доктор Чех снова заподозрит в его расстройствах белую горячку.

О странном мальчике доктор Чех не забывал, и однажды выкроил время и навестил семью Староверцевых. Случилось это через две недели после того, как Иван увидел в окне призрак супруги.

В мыслях Антон Павлович часто возвращался к Никодиму, и размышлял над дилеммой «пророчит — является причиной». Несмотря на то, что сам он и был автором второго варианта, доктор Чех не очень-то верил в его истинность. С точки зрения науки оба варианта были одинаково необъяснимы, но доктор Чех был человеком гуманным, первородное зло считал мифом, и с высоты своей интеллигентности полагал, что человек не способен без надобности убивать себе подобных, а если и способен, то надобность должна быть просто колоссальная, такая, как, например, война. Так что в конечном итоге Антон Павлович окончательно убедил себя во мнении, что корни феномена Никодима следует искать в способности смерть предсказывать, но никак не провоцировать. Исходя из этого убеждения, доктор Чех решил попытаться использовать сверхъестественные возможности Никодима в качестве нетрадиционной диагностики, то есть привлечь мальчика к медицинской практике. А для этого требовалось заручиться его согласием, и доктор Чех прекрасно понимал, что осуществить это будет непросто. К тому же, узнай областное начальство о столь вопиющем посягательстве на материалистический здравый смысл, медицинская практика Антона Павловича прекратилась бы сию же минуту. Доктор Чех не посягал на основы материализма, но он был ученым, то есть человеком, верившим, что наука рано или поздно может объяснить все, и даже потустороннему дать вразумительное толкование, поэтому готов был рискнуть. Да и жизнь пациентов была для доктора Чеха делом не второстепенным, так что от сотрудничества с Никодимом заведующий поликлиникой надеялся выиграть по всем направлениям. С такими мыслями доктор Чех и отправился проведать Староверцевых.