Тырновская царица

Желая сократить дорогу, он прошел мимо Самоводского рынка, но тут же в этом раскаялся. Из каждой корчмы, набитой мелкими чиновниками, мясниками и всяким сбродом, неслись лихие крики и песни, кто-то бил в бубен, какие-то пьяные поливали стены соседних домов.

Вслед ему полетела брань и, настигнув, будто ударила в спину, а тускло светившиеся окна, похожие на мутные глаза, казалось, смотрели на него с злорадством и насмешкой…

8

С того дня в душе доктора Старирадева поселилась надежда, что дочь См иловых выздоровеет, он женится на ней и заживет той жизнью, о какой мечтал. У него будет красивая, прекрасно воспитанная жена, хороший кабинет, богатый дом, культурная атмосфера. Эта будущая жизнь целиком зависела от состояния здоровья девушки, и доктор посещал ее через день, выписывая из-за границы дорогие лекарства, строго следил за ее режимом и засиживался подле нее дольше, чем было необходимо. Так познакомился он с торговыми делами господина Смилова и с его особняком — в нем было два крыла и к каждому вели каменные лестницы с железными перилами. Доктор успел детально обдумать устройство своего будущего дома и не сомневался, что Смиловы охотно назовут его своим зятем.

В свободные и праздничные дни он отказывался or охоты ради того, чтобы сопровождать больную в санных прогулках по Севлиевскому шоссе, где находилась новая вилла купца. Во время этих прогулок Элеонора, разрумянившаяся от мороза и от общества Старирадева, в тяжелой шубе на волчьем меху, выглядела еще прелестней. Как всегда франтоватый, в черном пальто с богатым енотовым воротником и в цилиндре, предупредительный и учтивый, он ловил каждое ее движение, следил за выражением ее лица и, чтобы развлечь, рассказывал забавные случаи из своей парижской жизни. Ее звонкий смех и влюбленные глаза заставляли его сердце замирать от счастья. В эти белые, пленительные часы неотвязно преследовало его одно и то же воспоминание детства — июньская ночь, когда он, шестилетний мальчуган, остался с матерью и другими женщинами ночевать под открытым небом возле чьей-то сторожки в тырновских виноградниках. Он помнил цветущие липы, россыпь звезд и томительно-жаркую тьму, унылые стоны филинов, соловьиные трели в кустарнике и фосфоресцирующие огоньки светлячков. Женщины пели, потом он лег между ними на толстый ковер, и среди благоухания трав и липы его сознание впервые отделило запах женской плоти от аромата цветов. И светлая полоса на горизонте, отделившая небо от земли, и падающие звезды, и бархатисто-темная глубь ночи необъяснимым образом слились с этим запахом, вызывавшим в душе жажду чего-то волшебного и бесконечно счастливого. Стоило ему встретиться с Элеонорой взглядом, как это воспоминание возникало в нем, точно рефрен песни, и верилось, что когда она станет его женой, он непременно испытает с ней такие же волшебные часы. «Она именно та женщина, какую каждый мечтает встретить, — непорочная Беатриче», — говорил он себе, но когда вспоминал о Марине, это томление и предчувствие счастья мгновенно меркли. Память восстанавливала ночи у него в кабинете, белое сладострастное тело его помощницы, в нем вспыхивала живая страсть к той женщине, и он видел себя в ином, уничижительном свете — сластолюбец и обманщик, намеревающийся завладеть больной девушкой и прибрать к рукам ее капиталы и комфортабельный дом. В душе зарождалось злое чувство, в котором он сам не вполне отдавал себе отчет, — ненависть то к себе, то к Марине, и зачастую после таких прогулок он давал себе слово отправить ее ночевать вниз, к бабке Винтии. Однако каждый раз, увидев смеющиеся, счастливые глаза, сияющее любовью лицо, пышущую здоровьем и довольством фигуру, он откладывал свое решение на будущее. Марина день ото дня становилась все более уверенной в себе, говорила ему «ты», со старухой держалась, как хозяйка, но он ничего не предпринимал, чтобы поставить ее на место. Накупил ей новых платьев и белья — не потому, что она этого требовала, просто он полагал, что таким образом расплачивается с ней, как прежде с публичными женщинами.

Однажды под конец марта, когда Элеонора чувствовала себя гораздо лучше и кашель почти исчез, он повез ее покататься в своей коляске. С утра погода обещала быть солнечной, но затем внезапно испортилась — повалил мокрый снег, и турку пришлось поднять верх коляски. По дороге в город девушка выразила желание заехать к нему домой. Доктор Старирадев уже давно заметил, что она нетерпеливо ждет, когда он откроется ей в своих чувствах и сама всячески способствует этому. Он попробовал было отговорить ее, но Элеонора настаивала, и он вынужден был согласиться. Они вышли из коляски перед его домом, и он повел ее к себе, затаив в душе вполне определенное подозрение. В городе все знали об их совместных прогулках и, разумеется, ожидали, что она станет его женой. Это обязывало его, а между тем он не был уверен, что болезнь побеждена, и хотел выждать по крайней мере до конца весны. Теперь, вводя ее в свой дом, он не сомневался, что ею движет желание остаться с ним наедине. С другой стороны, ему не хотелось, чтобы она увидала Марину. Он подозревал, что ей кое-что известно о его помощнице и приехала она с явной целью взглянуть на нее.

Прежде чем отпереть входную дверь, он дернул за шнурок звонка, чтобы предупредить бабку Винтию о своем приходе. В передней, к удивлению доктора, никого не было, но когда они поднимались по лестнице, наверху показалась Марина.

— Где бабка Винтия? Ты одна?

Было воскресенье, и старуха пошла в В а рушу проведать дочь.

— Приготовь чай и подай в кабинет! — сказал он, стараясь не встречаться с Мариной взглядом. — Мадмуазель Смилова выпьет чаю с коньяком. И посмотри, есть ли в доме печенье!

Он знал, что Марина видит недовольное выражение его лица, и нарочно говорил подчеркнуто властным тоном.

— Можно и просто чай… Но где у вас приемная? Я иначе представляла себе ваше жилище.

— Сейчас покажу. — Он помог ей снять тяжелую шубу, краешком глаза заметив, что она проводила взглядом Марину, спускавшуюся вниз по лестнице.

— Вы полагали, что у меня просторнее. К сожалению, это не так. Здесь приемная! — Он открыл дверь, внес в кабинет маленькое венское кресло и поставил у печки.

Девушка принялась рассматривать шкаф с хирургическими инструментами.

— О, лучше не глядеть на такое. Напоминает о боли, — вздрогнув, проговорила она.

Доктор сел за письменный стол, решив быть учтивым и сдержанным, как всегда, однако кушетка, на которой спала Марина, не выходила у него из головы, так же, как и мысль о том, что Марина подаст чай, и обе женщины будут пристально рассматривать друг друга, как соперницы.

— Вы не продрогли в коляске? Выглядите вы чудесно, тем не менее нам следует строго соблюдать режим, — сказал он, желая придать беседе профессиональный характер.

Она улыбнулась, отчего на ее щеках появились ямочки. Он давно уже подметил эту ее улыбку, горькую и одновременно насмешливую, при которой опускались уголки губ и подрагивали ноздри.

— Неужели у вас нет иной темы? Вы же уверяете, что я совершенно здорова. Поговорим о чем-нибудь другом. Расскажите о себе.

— Например?

— Например, читаете ли вы стихи? Есть такой поэт Яворов. [10] Слыхали, вероятно.

— Нет. Я читаю медицинские книги и журналы. У меня мало свободного времени, и вообще я из наших поэтов не знаю никого, кроме Ботева, Вазова и Каравелова, [11]– сказал он. — Но отчего вы смотрите на меня так, будто видите впервые?

10

Яворов Пейо (1878–1914) — выдающийся болгарский поэт, положивший начало символизму в болгарской литературе.

11

Ботев Христо (1848–1876), Вазов Иван (1850–1921), Каравелов Любен (1834–1879) — классики болгарской литературы, заложившие основы новой болгарской литературы, выдающиеся деятели национально — освободительного движения XIX в.

— Как вы серьезны… и суровы. Или это усы придают вам такой вид? — Она рассмеялась. — Этот поэт, я думаю, носит такие же длинные усы, как вы.

— Вам угодно знать, что я за человек?

— Да, я думала над этим. Знаете, у Яворова есть одно стихотворение, в нем сказано «Туда, куда никто нейдет». Как вы понимаете это? «Туда, куда никто нейдет»…

— Не совсем понимаю, о чем идет речь.

— Да, разумеется, следует прочитать стихотворение целиком. Я дам вам эту книгу.

Она сидела в кресле, покачивая ногой в высоком ботинке, туго обхватывавшем лодыжку. Изящная головка чуть склонилась на грудь, на губах еще блуждала горькая улыбка.

— Я для вас маленькая больная девочка. Конечно, я знаю, что у меня чахотка и что мне вряд ли удастся выздороветь. Но вы проявляете ко мне большую заботливость. Вам очень хочется, чтобы я поправилась, или вы так заботитесь обо всех своих пациентах?

— Я врач и выполняю свой долг, мадмуазель Смилова, — сказал он, стараясь скрыть раздражение. — Ваши родители доверили мне ваше лечение.

— Значит, вы лишь из врачебного долга?.. Понимаю, — проговорила она. — Понимаю…

Он подумал: «Сказать ли, что говорить о моих чувствах к ней еще рано, успокоить ее?» Но, поразмыслив о том, как она может воспринять его слова, не решился.

— Вы почти совсем выздоровели, но давайте лучше отложим этот разговор, — сказал он, подчеркнув слово «отложим». — Вы поддаетесь дурным мыслям. Советую не читать столь мрачных стихов. В вашем возрасте многие настроены романтически.

Он сознавал, что своим наставническим тоном отдаляет ее от себя, но не мог перейти на другой.

— Вы их не читали. Вовсе они не мрачные… А знаете, у вас тут все же уютно.

Он встал, чтобы открыть дверь и пододвинуть кресло девушки поближе к письменному столу. Марина внесла поднос, и доктор подивился быстроте, с какой она переоделась в праздничное платье, причесалась и при хорошилась. Брошка с простым стеклом, купленная у какого-то разносчика на базаре, светилась в вырезе платья, приоткрывая ложбинку на груди. Марина выросла на пороге — высокая, статная, поставила поднос на стол и, стараясь не расплескать чай, как всегда, весело улыбнулась. «Неужто не ревнует? Неужто так уверена в моей привязанности?» — мелькнуло у него в голове.

— Самовар внизу. Принести?

— Не нужно.

Марина повернула свою красивую голову к гостье, поклонилась, как доктор ее учил, и все так же спокойно и плавно вышла из комнаты.

Наступило молчание.

— Вы говорили, что ваша прислуга старуха?

Доктор ложечкой наливал в чашку гостьи коньяк, делая вид, будто не замечает ее волнения. Элеонора покусывала нижнюю губку и пыталась перехватить его взгляд.

— Она пошла навестить родных. Вы же слышали.

— А это разве не ваша служанка? — девушка взяла в руки чашку, далеко отставив мизинец, словно боялась его обжечь.