Тысяча душ

– Будет!
– проговорил, наконец, математик, вздохнув, как паровая машина, и тотчас же сходил к маклеру и принес на себя вексель.

Неуклонно с тех пор начал он в уплату долга отдавать из своего жалованья две трети, поселившись для того в крестьянской почти избушонке и ограничив свою пищу хлебом, картофелем и кислой капустой. Даже в гостях, когда предлагали ему чаю или трубку, он отвечал басом: "Нет-с; у меня дома этого нет, так зачем уж баловаться?" Из собственной убитой дичи зверолов тоже никогда ничего не ел, но, стараясь продать как можно подороже, копил только деньгу для кредитора.

"Зачем вы платите? Вас ведь, наверное, обыграли", - говорили ему некоторые.

– "Ничего я не знаю-с; я проиграл и должен платить", - отвечал Лебедев с стоическою твердостию.

В тот самый день, как пришел к нему капитан, он целое утро занимался приготовлением себе для стола картофельной муки, которой намолов собственной рукой около четверика, пообедал плотно щами с забелкой и, съев при этом фунтов пять черного хлеба, заснул на своем худеньком диванишке, облаченный в узенький ситцевый халат, из-под которого выставлялись его громадные выростковые сапоги и виднелась волосатая грудь, покрытая, как у Исава, густым волосом. Застав хозяина спящим, Флегонт Михайлыч, по своей деликатности, вероятно бы, в обыкновенном случае ушел домой, но на этот раз начал будить Лебедева, и нужно было несколько сильных толчков, чтоб прервать богатырский сон зверолова; наконец, он пошевелился, приподнялся, открыл налившиеся кровью глаза, протер их и, узнав приятеля, произнес:

– А, ваше благородие!

– Извините, я вас разбудил, - сказал капитан.

Несмотря на тесную дружбу, он всегда говорил Лебедеву, как и всем другим: вы, и тот отвечал ему тем же.

– Ничего-с! Огонька, я думаю, вам в трубочку нужно, - сказал Лебедев, окончательно приходя в себя и приглаживая свои щетиноподобные волосы, растопырившиеся во всевозможные стороны.

– Нет-с, я трубку забыл, - отвечал капитан, хватаясь за пуговицу, на которой обыкновенно висел кисет.

– Ну, так садитесь!
– произнес математик, подвигая одной рукой увесистый стул, а другой доставая с окна деревянную кружку с квасом, которую и выпил одним приемом до дна.

Капитан сел.

– Ну-с, - продолжал Лебедев, - а крусановские болота, батенька, мы с вами прозевали: в прошлое воскресенье все казначейство ходило, и ворон-то всех, чай, расшугали, а все вы...

– Некогда было-с, - отвечал капитан краснея - явный знак, что он говорил неправду.

– Некогда?.. Какого черта вы делаете?
– возразил, зевая, зверолов и потянулся, напомнив собой в своей избушонке льва в клетке.

Собственно, на это замечание капитан ничего не ответил, но, посеменив руками и ногами, вдруг проговорил:

– Смотритель ваш в Петербург едет?

Лебедев, кажется, не обратил на это особенного внимания.

– Как же! Отпуск уж получил на четыре месяца, - отвечал он.

Оба приятеля на некоторое время замолчали.

– Теперича они едут в Петербург, а может, и совсем оттуда не приедут? начал капитан больше вопросом.

– Прах его побери! Пускай убирается, куда хочет!
– отвечал Лебедев.

Капитан опять посеменил руками и ногами.

– Теперича, хоша бы в доме братца... Что ж? Надобно сказать: они были приняты заместо родного сына...
– начал он, но голос у него оборвался.

– Что говорить! Известно!..
– подтвердил Лебедев.

– А хоша бы и братец, - продолжал капитан, - не холостой человек, имеет дочь девицу.

– Известно!
– повторил Лебедев.

– А хоша бы и здесь, - снова продолжал капитан, - не темные леса, а город: не зажмешь каждому рот... мало ли что говорят.

Лебедев значительно откашлянулся, или, скорее, рыкнул, поняв, наконец, к чему клонит капитан.

– Разговоров много идет, - произнес он, глубокомысленно мотнув головою.

– Да-с. А кому закажешь?
– подхватил капитан.

– Много говорят, много... Я что? Конечно, моя изба с краю, ничего не знаю, а что, почитавший Петра Михайлыча за его добрую душу, жалко, ей-богу, жалко!..

Капитан уставил на приятеля глаза.

– Вы теперича, - начал он прерывающимся голосом, - посторонний человек, и то вам жалко; а что же теперича я, имевший в брате отца родного? А хоша бы и Настасья Петровна - не чужая мне, а родная племянница... Что ж я должен теперича делать?..

На вопросе этом капитан остановился, как бы ожидая ответа приятеля; но тот ерошил только свою громадную голову.

– Говорить хоша бы не по ним, - так станут ли еще моих слов слушать?.. Может, одно их слово умней моих десяти, - заключил он, и Лебедев заметил, что, говоря это, капитан отвернулся и отер со щеки слезу.

– Мошенник он - вот что надо было вам сказать!
– проговорил зверолов.

Капитан встал и начал ходить по избе.

– Теперича что ж?
– заговорил он, разводя руками.
– Я, как благородный человек, должен, как промеж офицерами бывает, дуэль с ним иметь?

Лебедев опять значительно откашлянулся.

– Что ж?
– продолжал капитан.
– Суди меня бог и царь, а себя я не пожалею: убить их сейчас могу, только то, что ни братец, ни Настенька не перенесут того... До чего он их обошел!.. Словно неспроста, с первого раза приняли, как родного сына... Отогрели змею за пазухой!

– Мошенник!
– повторил Лебедев.

– Теперича, хоша бы я пришел к вам поговорить: от кого совета али наставленья мне в этом деле иметь...
– говорил капитан, смигивая слезы.

– Погодите, постойте!
– начал зверолов глубокомысленно и нещадным образом ероша свои волосы.
– Постойте!.. Вот что я придумал: во-первых, не плачьте.

Капитан торопливо обтерся.

– Во-вторых, ступайте к нему на квартиру и скажите ему прямо: "Так, мол, и так, в городе вот что говорят..." Это уж я вам говорю... верно... своими ушами слышал: там беременна, говорят, была... ребенка там подкинула, что ли...

Лицо капитана горело, глаза налились кровью, губы и щеки подергивало.

– Значит, что ж, - продолжал Лебедев, ударив по столу кулаком, значит, прикрывай грех; а не то, мол, по-нашему, по-военному, на барьер вытяну!.. Струсит, ей-богу, струсит!

Капитан думал.

– Я схожу-с!
– проговорил он, наконец.

– Сходите, право так!
– подтвердил Лебедев.

– Схожу-с!
– повторил капитан и, не желая возвращаться к брату, чтоб не встретиться там впредь до объяснения с своим врагом, остался у Лебедева вечер. Тот было показывал ему свое любимое ружье, заставляя его заглядывать в дуло и говоря: "Посмотрите, как оно, шельма, расстрелялось!" И капитан смотрел, ничего, однако, не видя и не понимая.