Тысяча и один призрак

— Вы забыли указать свой возраст, — заметил полицейский комиссар.

— Вас интересует, сколько мне действительно лет или сколько мне дают?

— Назовите ваш возраст, черт возьми! Нельзя же иметь два возраста.

— Но, господин комиссар, ведь существовали Калиостро, граф Сен-Жермен, Вечный жид…

— Вы хотите сказать, что вы Калиостро, граф Сен-Жермен или Вечный жид? — проговорил, нахмурившись, комиссар, полагая, что над ним смеются.

— Нет, но…

— Семьдесят пять лет, — сказал Ледрю, — пишите: семьдесят пять лет, господин Кузен.

— Хорошо, — произнес полицейский комиссар и сделал запись.

— А вы, сударь? — продолжал он, обращаясь ко второму приятелю Ледрю.

И он повторил в точности те же вопросы, которые предлагал первому.

— Пьер Жозеф Муаль, шестидесяти одного года, настоятель церкви Сен-Сюльпис, место жительства — улица Сервандони, номер одиннадцать, — ответил мягким голосом тот, к кому были адресованы вопросы комиссара.

— А вы, сударь? — на этот раз обратился он ко мне.

— Александр Дюма, драматический писатель, двадцати семи лет, живу в Париже на Университетской улице, дом номер двадцать один, — ответил я.

Ледрю повернулся в мою сторону и приветливо мне кивнул, я ответил ему тем же.

— Хорошо, — заметил полицейский комиссар. — Так вот слушайте, милостивые государи, и сделайте ваши замечания, если таковые появятся.

И монотонным голосом, свойственным чиновникам, произнося слова несколько в нос, он зачитал следующее:

— «Сегодня, 1 сентября 1831 года, в два часа пополудни, будучи уведомлены, что совершено преступление в общине Фонтене, а именно: убита Мария-Жанна Дюкузрэ ее мужем Пьером Жакменом, и что убийца отправился в квартиру господина Жан-Пьера Ледрю, мэра вышеназванной общины Фонтене, и заявил по собственному побуждению, что он совершил преступление, мы лично отправились в квартиру вышеупомянутого Жан-Пьера Ледрю, на улицу Дианы, в дом номер два. В эту квартиру мы прибыли в сопровождении господина Себастьяна Робера, доктора медицины, живущего в общине Фонтене, и нашли там уже арестованного жандармами Пьера Жакмена, который повторил в нашем присутствии, что он убийца своей жены; затем мы принудили его последовать за нами в дом, где совершено преступление. Сначала он отказывался следовать за нами, но вскоре уступил требованию господина мэра, и мы направились в переулок Сержан, где находится дом, в котором живет господин Пьер Жакмен. Придя в дом и заперев дверь, чтобы воспрепятствовать присутствию посторонних, мы вошли в первую комнату, где ничего не указывало на совершенное преступление, затем, по приглашению вышеупомянутого Жакмена, из первой комнаты перешли во вторую, в углу которой был обнаружен открытый вход в подпол, куда вела лестница. Когда нам указали, что эта лестница ведет в погреб, где мы должны найти труп жертвы, мы начали спускаться по ней; на первых ее ступенях доктор нашел шпагу с рукояткой в виде креста, с длинным обоюдоострым клинком. Вышеупомянутый Жакмен показал, что он взял ее во время июльских событий в Артиллерийском музее и воспользовался ею для совершения преступления.

На полу погреба было обнаружено тело жены Жакмена, опрокинутое на спину и плавающее в крови. Голова была отделена от туловища. Голова ее находилась справа, на мешке с гипсом, прислоненном к стене. Вышеупомянутый Жакмен признал, что означенный труп и означенная голова были трупом и головой его жены, в присутствии господина Жан-Пьера Ледрю, мэра общины Фонтене, господина Себастьяна Робера, доктора медицины, живущего в общине Фонтене, господина Жана Луи Аллиета, называемого Эттейла, журналиста, семидесяти пяти лет, живущего в Париже на улице Ансиен-Комеди, номер двадцать, господина Пьера Жозефа Мулля, шестидесяти одного года, настоятеля церкви Сен-Сюльпис, живущего в Париже, на улице Сервандони, номер одиннадцать, а также господина Александра Дюма, драматического писателя, двадцати семи лет, живущего в Париже на Университетской улице, номер двадцать один. После этого мы приступили к допросу обвиняемого».

— Правильно ли все изложено, милостивые государи? — спросил полицейский комиссар, обращаясь к нам с очевидным самодовольством.

— Вполне, милостивый государь, — ответили мы в один голос.

— Ну, что же, начнем допрашивать обвиняемого.

И он обратился к арестованному, который в продолжение всего времени чтения протокола тяжело дышал и находился в ужасном состоянии.

— Обвиняемый, — произнес комиссар, — ваши имя, отчество, возраст, место жительства и занятие.

— Долго еще это продлится? — спросил арестованный, будто в полном изнеможении.

— Отвечайте: ваше имя и отчество?

— Пьер Жакмен.

— Ваш возраст?

— Сорок один год.

— Место вашего жительства?

— Переулок Сержан.

— Ваше занятие?

— Каменотес.

— Признаете ли вы, что совершили преступление?

— Да.

— Объясните, по какой причине вы совершили преступление и при каких обстоятельствах?

— Объяснить причину, почему я совершил преступление, невозможно, — сказал Жакмен, — это тайна моя и той, которая там.

— Однако нет действия без причины.

— Причины, я уже сказал, вы не узнаете. Что же касается обстоятельств, то вы желаете их знать?

— Да.

— Ну, так я их вам раскрою. Когда вы работаете под землей, как мы работаем, в таком мраке, и когда у вас горе, вы размышляете, и вам в голову лезут дурные мысли.

— Ого, — прервал полицейский комиссар, — вы признаетесь в предумышленности содеянного!

— Э, конечно, раз я признаюсь во всем. Разве этого мало?

— Нет-нет, достаточно. Продолжайте.

— Вот мне и пришла в голову дурная мысль — убить Жанну. Уже целый месяц меня смущала эта мысль, чувства мешали рассудку, и, наконец, одно слово товарища заставило меня решиться.

— Какое слово?

— О, это не ваше дело. Утром я сказал Жанне: я не пойду сегодня на работу, я погуляю как в праздник, пойду поиграю в кегли с товарищами. Приготовь обед к часу. Но… ладно… без разговоров, слышишь, обед чтобы был к часу!

— Хорошо! — сказала Жанна и отправилась за провизией.

Я же между тем, вместо того чтобы пойти играть в кегли, взял шпагу, которая теперь находится у вас. Наточил ее сам на точильном камне, спустился в погреб, спрятался за бочку и сказал себе: она же сойдет в погреб за вином, ну, тогда и посмотрим. Сколько времени я просидел, скорчившись, за бочкой, которая лежит тут, справа, я не знаю; меня била лихорадка, сердце стучало, и в темноте перед моими глазами плыли красные круги. И я слышал голос, повторивший слово, то слово, которое вчера мне сказал товарищ.

— Но что же это, наконец, за слово?! — требовательно воскликнул полицейский комиссар.

— Бесполезно об этом спрашивать! Я уже сказал, что вы никогда об этом не узнаете.

Наконец, я услышал шорох платья, шаги приближались. Я вижу: вот мерцает свеча, вижу, в проеме появляются ее ноги, край платья, вот она видна уже по грудь. А вот появилась и ее голова… Я хорошо видел ее лицо… Она держала свечу в руке! «А! — сказал я. — Ладно!» И шепотом повторял слово, которое мне сказал товарищ. В это время Жанна уже приближалась ко мне. Честное слово! Она будто предчувствовала, что ее ожидает что-то дурное. Она беспокоилась. Жена оглядывалась по сторонам, но я хорошо спрятался и не шевелился. Тогда она опустилась на колени перед бочкой, поднесла бутылку и повернула кран.

Я приподнялся. Вы понимаете, она стояла на коленях. Шум лившегося в бутылку вина мешал ей расслышать производимый мною шум. К тому же я и не шумел. Она стояла на коленях, как виновная, как осужденная. Я поднял шпагу, и… я не знаю, вскрикнула ли она, голова ее покатилась. В эту минуту я не хотел умирать, я хотел спастись, я намеревался вырыть яму и похоронить ее. Я бросился к голове, она катилась, а туловище также подскочило. У меня заготовлен был мешок с гипсом, чтобы скрыть следы крови. Я взял голову, или, вернее, голова заставила меня взять себя. Смотрите! — Он показал на правой руке глубокий укус, обезобразивший большой палец.

— Как! Голова, которую вы взяли? — недоверчиво спросил доктор.

— Что вы, черт возьми, такое городите?

— Я говорю, она меня укусила своими прекрасными зубами, как видите. Я говорю вам, она не хотела меня выпускать. Я ее поставил на мешок с гипсом, я прислонил ее к стене левой рукой, стараясь вырвать правую руку, но через минуту зубы сами разжались. Я вытащил руку, и тогда (может быть, это безумие) мне показалось, что голова была жива, глаза ее оказались широко распахнуты. Я хорошо их видел. Свеча стояла на бочке, свет падал на нее. Тут я увидел, что губы, ее губы пошевелились и произнесли: