Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
Шрифт:
Я сразу угадал, что имею дело с киноманкой. Глаза так выцветают, только если человек просмотрел кучу хороших фильмов.
Я повторил:
– Вас будут лечить.
Нефертити улыбнулась, но в тот момент ее жизни считать, что дело выиграно, было пока преждевременно.
Маленьких трудностей не бывает. И я взвешиваю каждое слово.
У Нефертити могли быть переломы, значит, следовало позвать шефа Мегафона, хирурга-ортопеда. Это меня радовало не больше, чем перспектива, вырвав себе соски, броситься вплавь через Нил, не наложив повязку и не заправившись антибиотиками.
Некоторые
Иногда я звонил ему как специалисту, чтобы посоветоваться. Когда Мегафон оперировал, посредником служил ассистент: он держал телефонную трубку у помойного ведра, именуемого ротовым отверстием нашего хирурга. Я слышал, как он выкрикивал проклятия в адрес всего отделения скорой помощи, его персонала и так далее. Для него наше отделение было чучелом, на котором он вымещал все свои комплексы.
Поэтому я взял за правило слегка ему хамить. Всякий раз я просил ассистента:
– Не могли бы вы передать кое-что от меня?
– Да, конечно.
– Выразите ему бесконечную благодарность за то, что он так доброжелательно меня выслушал и дал мудрые советы касательно обсуждаемого случая.
– Вы правда хотите, чтобы я ему это передал?
– А то!
– Хорошо… Интерн выражает вам благодарность за то, что вы его доброжелательно выслушали и дали мудрые советы касательно обсуждаемого случая.
Мегафон, верный своей натуре, ревел:
– Кто ЭТОТ ПРИДУРОК?
Придурок – это я. Интерн с львиной гривой, немного хам, немного врун. Хам – с хирургом, возомнившим себя Господом Богом, врун – с пациентами, чтобы лучше их лечить.
15 часов,
бокс 3
В соседнем боксе все громче звучал голос Фроттис. Моя коллега пела…
Я говорил, что она лечила своих пациентов тихо и незаметно. Надо было уточнить: “как правило”…
В третьем боксе плакала женщина – мадам Шен. Она боялась уколов. А ей предстояло сделать один из самых неприятных уколов – пункцию лучевой артерии для газометрии. Медсестра напрасно ее уговаривала, ничего не помогало. Фроттис тоже попыталась, но результат был тот же.
– Не хочу! Не хочу!
Она плакала, медсестра готовила инструменты. Фроттис чувствовала свое бессилие. Мадам Шен рыдала все сильнее.
Фроттис, преданная фанатка Майкла Джексона, повинуясь внезапному порыву, запела:
– Cause this is thriller, thriller night.
И стала танцевать как в клипе.
– Что она делает? – воскликнула мадам Шен, продолжая всхлипывать.
– Танцует, – спокойно ответила медсестра, – а я пока вас уколю.
Фроттис радостно продолжала:
– You know it’s thriller, thriller night.
Медсестра уточнила:
– Танцует и поет.
– А вы?
– Я вас собираюсь уколоть. А она танцует, смотрите на нее.
Фроттис размахивала руками,
вопя во все горло:– You’re fighting for your life inside a killer, thriller tonight.
– Она ненормальная!
– Я танцую! – воскликнула Фроттис.
– Да, буйнопомешанная! – подтвердила медсестра, осторожно втыкая иголку.
Мадам Шен, не сводя глаз с Фроттис, опасливо заметила:
– Она все танцует.
– И поет, – добавила медсестра, аккуратно набирая кровь.
– А вы?
– Я? Я вас уколола.
– Укололи?
– Ну да! – ответила медсестра.
– Но я почти ничего не почувствовала… Это колдовство!
Фроттис вся в поту рухнула на стул.
– Нет, это Майкл! This is Michael!
Фроттис поет очень плохо. Танцует тоже ужасно. Зато она потрясающе красиво курит и ест. Однажды попыталась заняться спортом. Впрочем, после пробежки никто не встречал ее бурными овациями: она заблудилась и домой вернулась на метро.
Ее любимый цвет – оранжевый, он красивый и подчеркивает цвет ее кожи – кофе с молоком. Мать у нее эфиопка, отец – наполовину поляк, наполовину немец. Атипичная смесь румяной булочки, жгучего перца и колбасы: одной рукой она ласкает, а другой втыкает иглу прямо в артерию. Какое счастье, что у нее нет третьей руки!
Только что один пациент не захотел лечиться у нее из-за ее цвета кожи.
– Ты, наверное, взбеленилась…
Фроттис ответила:
– Чушь! Работы меньше…
Вчера в четвертом боксе пациентка спросила у нее:
– Вы откуда?
– С Севера!
Пациентка криво улыбнулась:
– Нет, вы явно откуда-то издалека, правда? Откуда-то южнее…
Фроттис заявила:
– Я из Эфиопии.
Пациентка, на седьмом небе от восторга, вскричала:
– Я первый раз вижу эфиопку!
Фроттис ехидно осведомилась:
– Небось разочарованы?
Она предупредила меня, что однажды придет на работу, облачившись в бубу. “Я никогда не была в Африке, но если они хотят эфиопку, получат эфиопку”.
Она обожает портрет Джа Растафари, стоящий на кухне у ее матери (он также вытатуирован у нее на щиколотке: “Когда я смотрю на ногу, мне кажется, будто я дома”). Она любит читать и хотела бы иметь больше времени для чтения. Ей нравятся старые, потрепанные, залитые кофе книги. Сборник “Диагностика и лечение наиболее распространенных заболеваний” она обмакнула в горячий шоколад. Страницы пошли пузырями, корешок стал коричневым. “Меня это успокаивает, – призналась она, – кажется, что я прочитала книгу несколько раз”.
Ее расстраивает любой пустяк. На днях мы все вместе обедали в столовой.
– Почему ты так смотришь на Амели?
– Мне не нравятся люди, которые режут спагетти.
Я попытался ее успокоить. Стал говорить с ней о живописи. Чтобы привести в норму ее сердечный ритм, лучше всего перевести разговор на другую тему.
Она обожает импрессионизм.
– Этот стиль, я от него тащусь. Вменяй, мелкий!
Ее любимое выражение – “Вменяй, беби!”
Смысл его никому не понятен.