Тысяча морщинок

– Баб Маша, здравствуй! Ты никак домой собралась?

Баб Машу все знают. Как ее не знать! Колхозные гаражи аккурат возле ее дома в Пучнине стоят, а трактористам да комбайнерам то водицы, то хлебушка захочется. Так к бабе Маше и идут.

– Собралась, – отвечает баба Маша. – Отчего ж не собраться?

– Подвезти тебя, может? – Предлагает Егорка.

Баба Маша задумчиво окидывает трактор взглядом: большой, высокий. Давненько она на тракторах не ездила. Егорка замечает бабушкину задумчивость:

– Ну, давай тебе помогу, что ли.

Хватает баб Машину палку – в лесу подобрала для опоры – закидывает ее в кабину. Баба Маша уже ногу на ступеньку ставит, а дальше подняться не может. Еще бы: уже пять километров прошла, устала.

Егорка легко подхватывает бабушку, что перышко, и вслед за палкой закидывает за свое кресло в кабине. Баба Маша поправляет юбку: может быть, и устыдиться тут стоило бы – юбка-то задралась под полными руками тракториста. Да кто уж после восьмидесяти стыдится? Уж и стыдиться больше нечего.

Егорка прыгает в кабину, хлопает громко дверью, заводит трактор и трогается. А сам поглядывает через плечо на бабу Машу:

– А что это тебя Татьяна Ильинична не проводила, не отвезла? Как это она тебя двадцать километров пешком отправила?

Баба Маша юбку все теребит, на Егорку смотрит и улыбается. А пускай думает, что не слышит она ничего. Еще выдумывай тут, оправдывайся перед ним. Неча! Везет себе, и пускай везет. И без отчетов обойдется.

– Ты меня, Егорушко, тут останови, – говорит баба Маша трактористу спустя километров десять.

– Возле кладбища? – Удивляется Егор.

А сам поеживается, смотрит на старушку внимательнее: не умерла ли и вот теперь на кладбище стремится. В деревне мистических историй пруд пруди: и привидения в барском доме, и белые пятна над кладбищем, к кому умершие родственнички приходят – могут ночью, а могут и днем.

А тут старушка, сколько ей там? Уж к сотне приближается, небось. А вдруг уже померла, вот одна и идет к дому. Через кладбище. Души же – они такие, все к родным местам стремятся.

Уже и пальцы Егор свел – большой, указательный и средний – готовясь креститься. Еще можно «Чур меня!» покричать. Говорят, помогает.

Баба Маша заметила смятение тракториста. Заулыбалась.

– Да жива я еще! Испужался, небось? Вот, хочешь, потрогай: теплая еще.

Егору даже совестно стало. Совестно и смешно. Отмахнулся:

– Да что ты, бабушка, буду я еще тебя щупать.

– Хочу Илюшу своего спроведать, – пояснила баба Маша, пока Егор ее с трактора ссаживал, ухватив за подмышки. – Не долго уж ему меня осталось ждать. Год-два, не боле.

Егор не знал, что и отвечать. Промямлил лишь:

– Может, подождать тебя, бабушка?

– Да не, ты поезжай, поезжай, голубчик. Я долго тут, устанешь ждать. Сама, сама как-нибудь доберусь. Ноги пока носят. Палочку только мою верни, а то уже присвоил.

– Конечно, конечно, сейчас, – засуетился Егорка.

Протянул бабе Маше палочку. Поклонился почтительно. Сказал: «Ну, бывай», завел трактор и уехал.

Похоронные традиции

Похоронные традиции в деревне – одни из самых крепких.

Это не город, где отдали в морг тело, забрали через день и похоронили тут же. Говорят, что некоторые и вовсе тела сжигают. Как-то неправильно это, не по-христиански.

В деревне покойника сами омывают. Обязательно сделать это должны родственники, лучше – самые ближайшие, но тут уж у кого сил и нервов хватит.

Вопреки всяким там мнениям, гробов себе деревенские не готовят впрок: уж позаботятся родственнички, не кинут в сыру землю так али в мешке.

Место на кладбище покупать не нужно, какой-никакой плюс. Но старики все же местечко себе присматривают – поближе к мужьям, женам да родителям. Вот и баба Маша хотела бы рядышком с Илюшей своим лечь, да все заняли. Покойников много за последние годы случилось.

Кто попрозорливее, да понаглее оградку себе уже поставил – местечко забронировал. Наглость – это не про бабу Машу. «Ну, может, не так далеко Татьяна меня положит», – думает старушка. – «Будем друг к другу в гости ходить».

На могиле у Ильи серый памятник. Таких сотни по всему кладбищу натыканы. Только вот у Илюши – безымянный. Люди вон карточки заказывают, пишут: родился тогда-то в таком-то году, умер чуть позже, и дата смерти. Плохо так, без имени. Надо будет и Илюше такую карточку сделать. А то люди вон – ровняют могилы с землей, выкапывают останки гробов да безымянные скелеты. Словно им кладбищенской земли мало. Вон ее сколько во все стороны – ложись хоть поперек. Но нет: надо раскопать, надо выкорчевать чужую смерть, надо потревожить, согнать. Эх, вот так и вас потом сгонят и имени не спросят, а спросят, так и не ответит никто!

Старые кресты с вроде русскими, но этакими заковыристыми подписями не трогают. То ли боятся все же, то ли хоть капля совести у людей осталась.

«Здесь покоится раба божия Прасковья». Далее – непонятно. Ну, пусчай себе покоится.

– Ну, Илюша, скоро свидимся, дай Бог, – говорила баба Маша на могиле мужа. – Чую, недолго мне осталось. Я ить и забыла голос твой. Лицо помню, а голос не могу вспомнить. Ты бы хоть приснился мне, что ли, поговорил со мной. Мне бы и легче стало. Говорят, что покойники не к добру снятся, что с собой забрать могут. А ты и забирай! Забирай, Илюша. Я уж свое отжила. Пора бы и на тот свет.

На тот свет в деревнях отправляют долго. Хоронят лишь на третий день после смерти. До этого лежать покойнику в гробу на двух табуретках посреди комнаты. Под гроб таз марганцовки ставят, чтобы не пахло разложением. Хорошо, коли смерть зимой случится: в таз тот снега наберут и прямо на него марганцовкой посыпят – дольше свежесть сохранится.

В доме зеркала все обязательно завесить: не то душа усопшего перепутает зеркало с дверью в мир иной и застрянет в нем, останется маяться и жильцов заодно мучить.

Чтобы лицо сохранило покойное и вполне соответствующее такому случаю выражение и не «поползло» во все стороны, на ночь его следует накрыть полотенцем, смоченным в водке.

Днем полотенце снимают, так как идут посетители. Каждый житель деревни придет проститься с усопшим. Посидит с краешку, поутешает скорбящих родственников, поохает о том, какой хороший человек нас покинул. В блюдечко, что стоит в гробу ближе к ногам покойного, положит денежку – кто сколько может. На последний путь.

На эти деньги потом родственники справят девять дней или сорочины, а может, поставят оградку и памятник – на что уж хватит. Себе деньги оставлять нельзя, все до копейки потратить на покойного. Ему, конечно, уже все равно, но все же как-то совестно и неправильно прикарманивать хоть грошик.