Тысяча разбитых осколков

Я все еще ждал этого дня.

Я смотрел, как заходящее солнце исчезает за деревьями, а его место занимает растущий серп луны. Золотое одеяло, украшавшее нас, стало серебристо-голубым, когда наступила ночь, и я встал, собираясь уйти. «Я люблю тебя, Попс», — сказала я и неохотно пошла через рощу к нашему дому. Наш дом, в котором в эти дни пропало сердцебиение.

Потому что она была зарыта в землю позади меня. Вечно семнадцать. Возраст, в котором я сейчас. Никогда не стареть. Никогда не светить своим светом. Никогда не делиться своей музыкой.

Травестия, которой мир будет навсегда лишен.

Заброшенные мечты и замерзшие пруды

Сил

Возраст восемнадцать

Массачусетс

« ЭТОГО НЕ ПРОИСХОДИТ » , - СКАЗАЛ Я, ГЛЯДЯ НА МОИХ МАМУ И ПАПУ НА ДИВАНЕ. Я стоял в центре гостиной, кипевший, тело было возбуждено гневом, пока я слушал, что они говорили.

Кусочек вины пытался прорваться в мое сердце, пока я смотрела, как слезы моей мамы текли по ее глазам и скользили по ее щекам, но огонь, заливавший мои вены, сжег эту вспышку раскаяния дотла.

— Сил, пожалуйста… — прошептала мама, протягивая руки, успокаивая. Она передвинулась на край дивана, как будто собиралась подойти ко мне, чтобы утешить меня. Я покачал головой и сделал три шага назад, пока не оказался почти на вершине незажженного камина. Я не хотел ее утешения. Я не хотел ничего из этого. О чем они вообще сейчас думали ?

Мой отец сидел на нашем древнем коричневом диване, стоически, как порядочный юрист, которым он был. Он все еще был одет в форму, «Файнест Массачусетса» пристально смотрел на меня, лицо покраснело, когда мама снова плакала надо мной .

Моя челюсть сжалась так сильно, что мне показалось, что мои кости вот-вот треснут. Мои руки сжались в кулаки, и я боролась с желанием впахнуть их в кирпич камина, о который теперь задевала спина. Но это был мой каждый день в этом адская дыра. В этом доме, полном воспоминаний, которые я больше не хотел оставлять в своем мозгу. Моему отцу надоело латать кулаком дыры, которые я сделал в стенах. Так же, как и меня тошнит от постоянного потока гнева. Но этот гнев никогда не покидал меня. Так что, думаю, мы оба не получили того, чего хотели.

— Ты уходишь, малыш, — сказал папа, и в каждом его слове была властность. Он был человеком немногословным. Он был краток и ожидал, что его приказам будут подчиняться. Все внутри меня кричало, чтобы сказать ему, куда, черт возьми, идти. Его жесткий тон разжигал пламя внутри меня. Я пытался. Я действительно старался сохранять спокойствие. Но я терял это. Как бомба замедленного действия, я чувствовал, что вот-вот взорвусь.

— Сил, нам нужно что-нибудь попробовать, — сказала мама с тонкой мольбой в сломанном голосе. Однажды расстроенная мама сломала меня. Сейчас? Ничего. «Мы говорили с вашим новым терапевтом. Вы окончили среднюю школу в прошлом году. Вы отказались поступить в колледж. Эта поездка может вам помочь. Вернуть вам какую-то цель. Теперь ты просто существуешь. Ни работы, ни направления, ни школы, ни хоккея. Мы разговаривали с тренером Гарварда. Он постоянно тебя проверяет. Он все еще хочет тебя. Он хочет, чтобы ты был в списке на следующий год. Вы можете сделать это. Ты все еще можешь идти…

«Мне плевать на колледж!» Я закричал, прерывая то, что она собиралась сказать. Когда-то я заботился о колледже. Это было все, о чем я думал. Все, о чем я мечтал . Чтобы я мог присоединиться к нему , чтобы мы могли играть бок о бок, как мы всегда планировали…

Мой взгляд невольно упал на массу фотографий на стене над родителями, сидящими на диване. Кадр за кадром, где мы с ним на протяжении многих лет. Играем на стадионах, обнимаем друг друга, улыбаемся на лицах и клюшками в руках, у меня на груди написано «Сборная США». Я даже не знала, как больше улыбаться. Мне казалось странным, что мои лицевые мышцы функционируют таким образом. Я отвела взгляд от этих фотографий — теперь это чертов храм того, что могло бы быть. Я даже не мог смотреть на них. Все они были ложью. Рассказал историю из вымышленной жизни.

Ничего в те дни не было реальным.

— Я не пойду, — сказал я с мрачным предупреждением в голосе. Но мой отец остался невозмутим. Он поднялся на ноги. Когда-то его широкое и высокое телосложение возвышалось надо мной, но теперь мой рост шесть футов четыре дюйма поставил меня на три дюйма выше него, мои широкие плечи и спортивное тело соответствовали его силе и мощи. "Больной никогда не прощу тебя за это, — сплюнула я, тихие крики моей мамы на заднем плане рикошетили от постоянного щита, который я держал вокруг себя. Казалось, ничто не проникло в эти дни.

Папа сунул руки в карманы. «Тогда мне придется с этим жить, малыш».

Я знал, что его решение не изменится.

Я завибрировал на месте, обжигающий жар пронзил меня, словно я был сделан из лавы. Не взглянув на маму, я побежала к двери, хлопнув ее на выходе из дома. Я бросился в свой джип. Мое дыхание превратилось в белый туман, когда оно встретило ледяной холод. На окрестных полях лежал глубокий снег, и мои ботинки промокли насквозь, пока я шел от дома до подъездной дороги. Зима крепко держала Новую Англию в сжатом кулаке.

Я положил руки на руль, сжимая кожу. Как и каждый раз, когда я садился за руль, мне в голову врезалась та ночь. У меня дрожали руки, просто сидя в джипе. Мое дыхание стало затрудненным, и я почувствовал слабость, такую чертовскую слабость от того, как воспоминания сбили меня с ног, от того, как простое сидение в машине могло меня разрушить, что я отдался гневу внутри. Я позволила ему затопить мое тело, горячее и мертвенно-бледное, пока я не затряслась от него. Мышцы в груди так напряглись, что заболели. Я стиснул зубы, позволяя горячему огню внутри меня выжечь любые следы того, кем я был раньше. Я позволял ему строиться и строиться, от пальцев ног до головы, пока это не стало всем, из чего я был сделан. Тогда я позволил этому взять верх. Я передал поводья и с ревом помчался в ночь, полный ярости, которая пыталась вырваться наружу. Я ударил руками по рулю, выбил ногу, пока ступня не столкнулась со стереосистемой, выбивая ее из приборной панели, пока она не повисла, подвешенная передо мной.

Когда мой голос стал хриплым и у меня перехватило дыхание, я остался напряженным на сиденье и посмотрел на белый деревенский дом в фермерском стиле, который когда-то был моим убежищем. Теперь я ненавидел это место. Мой взгляд скользнул к верхнему правому окну, и кусочек боли сумел проскользнуть сквозь него, пронзив мое сердце. — Нет, — прошипела я и отвела взгляд от спальни. Не сейчас . Сейчас я не впускал эту боль.

Я пытался переместить машину. Но на мгновение меня парализовало. Пойманный в чистилище, куда меня загнали год назад. Когда все перевернулось десять центов, и маска-формочка, скрывавшая нашу идиллическую семейную жизнь, была решительно сорвана…

Я закрыл глаза и позволил огню взять верх. Вставив ключ в зажигание, я открыл глаза и выехал с подъездной дороги, шины пытались найти опору на черном льду, покрывавшем нашу грунтовую подъездную дорогу. Я почувствовал запах гари резины, когда выжал педаль газа на максимум. Страх водить машину присутствовал, как субфебрильная лихорадка, которая вот-вот поднимется. Но я сдержался. Просто позволяю себе сжечь и выпотрошить любую эмоцию, которая пыталась пробиться наружу.

Так должно было быть. Я не мог опуститься обратно в то место, где все было пусто и ненужно, в провал, из которого невозможно выбраться. Вместо этого я погрузился в эту внутреннюю ярость, которая теперь контролировала меня. Я отдался ненависти — к миру, к людям, ко всему, что могло раскрыть то, что я спрятал глубоко.