Тысяча ступеней

– Вам, наверное, лучше самой к нему подойти, – в этом месте Глеб отвел глаза.

Я пошла, на ходу отметая мысль, что за мной сейчас наблюдает пол школы точно. Пусть смотрят. Сам Клим лениво следил за моим приближением, щелкая зажигалкой. Когда я подошла почти вплотную, он, наконец, прикурил сигарету, свободной рукой притянул меня к себе и, выпустив мне в лицо колечко дыма, поцеловал. Я приняла сухие шершавые губы, почувствовав горький терпкий вкус табака во рту. Ответила смело. Почему-то казалось, что по-другому сейчас нельзя. Клим усмехнулся, прошептав, не разрывая поцелуя:

– Какая смелая взрослая у меня девочка. У меня же, Крис?

Я не выдержала и укусила его губу. Клим лишь глухо зарычал, теперь уже удерживая меня за бедра обеими руками. Целовались мы долго. И я успела простить ему и его отказ меня сопровождать, и те два дня, которые он не появлялся. Но тут рядом кто-то многозначительно кашлянул, и я отпрянула:

– Ребят, – голос Глеба звучал чуть насмешливо, – я все понимаю, но может домой? Холодно. Да и поздно.

Я высвободилась из объятий Клима и обернулась. Глеб смотрел на нас, широко улыбаясь. А за его спиной хмурился Тим. Поймал мой взгляд, поднял руку в прощальном жесте и устремился к морю. Клим протянул шлем, заботливо застегнул на мне куртку, поплотнее обмотав шею шарфом. Чмокнул в нос и отвернулся, заводя мотор. Глеб запрыгнул на свой байк и рванул в сторону шоссе, Клим вывел «Зид» следом. Спустя полчаса мы были у него в коттедже. Глеб что-то отметил в листке с гербовой печатью у входа, приложил свой жетон и отсалютовал, прощаясь. Мы сняли куртки и прошли на кухню. Я поставила чайник на плиту, достала кружки, потянулась за кофе. Клим подошел неслышно, обнял меня со спины, вжимая животом в столешницу, прошелся руками вдоль бедер, легонько укусил за шею. Я прикрыла глаза, боясь пошевельнуться. Незнакомая нега разлилась от живота до кончиков пальцев. Клим потерся носом о щеку, провел рукой по волосам, скуле, губам. Я потянулась за его рукой, ожидая продолжения ласки, но тут засвистел чайник, и Клим отпрянул, усаживаясь на высокий барный стул у окна. Я приготовила кофе, подала ему кружку. Он сделал пару глотков и произнес:

– Пора спать.

В ту ночь он впервые остался в спальне. Укрыв меня одеялом, устроился рядом. Притянул к себе, поплотнее закутал и уснул. Я долго лежала, по привычке слушая тишину. А когда проснулась, на кухне меня ждал хмурый Глеб, который протянул мне письмо.

«Моя взрослая девочка, признаю, я был неправ. И очень зол. Но я думаю будет справедливо, что пока я отдыхаю на гауптвахте, тебя тоже немного помучает совесть. Послушная жена – залог спокойствия в доме, верная – в душе. До встречи через месяц, моя девочка Крис».

Глава четвертая

Два года назад

Рисовала я с детства. У моего отца редкий дар художника, но жизнь в общине не позволила ему сделать любимое дело профессией. Здесь ценятся иные качества. Выносливость и трудолюбие. Только они позволяют отвоевывать у пустошей поля и возделывать их. Строгие правила Северной общины дают людям возможность ни в чем не нуждаться, несмотря на суровый климат, однако требуют за это многого. Работы в общине достаточно, и закончив школу большинство выросших здесь юношей возвращаются домой. К честному труду, гарантиям помощи в трудную минуту и обязательствам. Если семья, состоящая хоть из одного человека, хоть из десяти, не сможет внести квартальный взнос, они все равно получат продовольствие, но теперь уже старейшины будут решать, стоит ли главе семьи ехать в город, пора ли старшей дочери замуж и не заждался ли егерский корпус сына.

Моему отцу пророчили неплохую егерскую карьеру, но он внезапно отказался от очередного звания, вернулся домой, женился на маме. Устроился на работу. А дома продолжал рисовать. Я никогда не спрашивала, почему он оставил службу. Этой темы тщательно избегали в нашей семье. Зато рисовать не воспрещалось. Отец стал для меня прекрасным учителем. И поэтому, попав в издательство, я была уверена в своих силах. Почти. Но результат превзошел все мои ожидания. Меня пригласили поработать иллюстратором детской серии книг еще на первом курсе школы. Для большинства, особенно для консервативных жителей общин, иллюстратор – это не профессия. Но мой опыт говорил иное. Я исправно платила взносы и могла позволить себе собственное жилье, я не была ограничена периметром города и жестким уставом общины. Я была свободна. Почти. И мне непросто далась эта свобода.

После гауптвахты Клим вернулся сосредоточенным и собранным. Не язвил. Не лез на рожон. Потребовал переехать к нему, а когда я по привычке заупрямилась, нанес визит моим родителям. Возможно, они и хотели бы принять мою сторону, но, думаю, затянувшаяся помолвка не входила в их планы. В учебе я была первой, и имела все шансы через год сдать квалификационные тесты. С профессией я уже определилась, да и не так сильно нужна профессия девушке из Северной общины. Так или иначе родители дали согласие и, вероятно, ждали объявления даты церемонии. Но я не торопилась. А Клим не напоминал. К концу второго курса я перебралась в его коттедж, и потекли дни размеренного существования бок о бок. Клим вновь уступил мне спальню, и я, не задумываясь, воспользовалась его гостеприимством. На веранде получилось оборудовать мастерскую с прекрасным естественным светом, и я ушла в работу с удвоенным рвением. Заказы шли и шли. Детские книги, оформление игровых залов, листовки для распространения в общинах. Рекламные буклеты для туристических фирм в городе. Фотокарточки – это очень дорого. Но иногда, смотря на референс, я мечтала о том, что смогу взять в руки настоящую камеру. Клим часто отлучался в город, но не распространялся о своих делах. Несколько раз мы вместе с ребятами из его корпуса ездили на пляж. И если завтракали и обедали мы отдельно, исходя из собственной занятости, то ужинали всегда вдвоем. Дома или в городе, неважно. Мы пили кофе из бумажных стаканчиков, гуляя по улочкам старого города до первого патруля, а потом мчались домой по ночному шоссе на «Зиде», и я обнимала его, запустив руки в карманы его куртки. Или же играли в слова, сидя с ногами на диване на кухне. И тогда Клим варил самое вкусное какао на свете. Однажды он добыл целый ящик свежих яблок, и мы, смеясь и дурачась, пекли яблочные кексы. Перед сном мы долго целовались на пороге спальни, и я все чаще задумывалась о продолжении, но Клим всегда сам разрывал поцелуй, резко отстраняясь. Со странной усмешкой желал тихой ночи и уходил, претворяя дверь.

Новый приказ об отбытии в Заповедник застал нас за редким совместным завтраком. Глеб постучал и тут же вошел, не дожидаясь разрешения. Клим поднялся навстречу, протягивая руку, я, ответив на приветствие кивком, поспешила поставить чайник. От кофе Глеб не отказался, сел на предложенный табурет и только потом протянул Климу конверт с гербовой печатью. Тот принял его и отошел к окну. Прежде, чем вскрыть, закурил. Потом обернулся и спросил:

– Какая дата, Глеб? Мы же успеем обвенчаться?

Глеб медленно покачал головой.

– Сбор послезавтра. После двухнедельного карантина уходим на дальние стоянки.

Я уже знала, что вахта на дальних стоянках – самая долгая. Не меньше трех месяцев. Если прибавить карантин до и после, то они вернутся к перемене года. Не раньше. Понимал это и Клим. Поэтому он молча стоял у окна и курил. Мы с Глебом перекинулись парой ничего не значащих фраз о погоде и учебе, и егерь, поблагодарив за кофе, ушел.

Как только хлопнула входная дверь, Клим приблизился и опустился передо мной на пол, обнимая колени. Уткнулся в мой живот и застыл. Я провела рукой по его волосам, распуская хвост, перебирая пряди.

– Крис, мы не успеем, – донеслось до меня сдавленное, – я подвел. Думал, еще есть время.

– А это так важно?

– Если я не вернусь, тебе придется все начинать заново, – он, наконец, поднял голову.

– Ты обязательно вернешься! – прошептала я, глядя ему в глаза.

Клим не ответил. Легко поднялся и протянул мне руку. Я поднялась, и он прижал меня к себе.

– Тебе лучше вернуться к родителям.

– Ну уж нет, – к этому я не была готова.

– Крис, старейшины будут молчать до перемены года. Но после непременно потребуют гарантий, – он сжал мое лицо в своих руках, заставляя смотреть в глаза, – но твои родители не смогут их дать.

– Ты вернешься, – прошептала я убежденно, – даже раньше. Я закончу школу, и у нас будет потрясающая церемония. И тогда уже никто не сможет диктовать нам условия.

Клим улыбнулся. Поцеловал меня в нос. А потом отпустил и принялся убирать со стола.

– Поедем на маяк, – предложила тихо.

Клим кивнул.

На улице было солнечно. На берегу ветрено. Целый день мы гуляли, дурачились, смеялись и целовались. А потом снова гуляли. И я отказывалась верить, что уже завтра все изменится. На обратном пути мы заехали в город поужинать, а потом вернулись домой. Клим начал целовать меня еще в узкой темной прихожей, и до спальни мы добрались нескоро. Но на пороге он снова отстранился.

– Останься со мной, – прошептала в губы.

– Только если ты наденешь свою самую теплую пижаму, – он попытался шутить, но в глазах явно проглядывала тоска, – ложись спать, малыш. Обещаю, я приду, как закончу дела.

Он действительно пришел спустя почти час, когда я, лежа в постели, пыталась читать. Одетый в теплый домашний костюм и босой, он выключил ночник, забрался ко мне под одеяло, крепко прижал к себе спиной и шепнул:

– Спи.

После окончания школы у девушки из общины есть только два пути: замуж или отъезд с целью продолжить обучение, как сделала моя тетка Лиз. Профессия у меня уже была, к тому же она приносила стабильный доход. Жизнь в нашей общине мне действительно нравилась. Стоило соблюдать элементарные приличия, и многое становилось доступно. Даже пресловутые правила сопровождения девиц не сильно ограничивали молодежь, особенно если родители не были ярыми сторонниками традиций. Но я была помолвлена, и уже не могла выходить куда-либо в обществе других мужчин, даже одобренных семьей, и с уходом Клима мне пришлось снова вести домашний образ жизни. Первое время письма от него приходили каждые пару дней. Его отряд еще не покинул территорию корпуса, и мы обменивались посланиями с помощью юнкера, совсем еще мальчишки, приставленного к ним. А через пару недель пришло послание, которого я так ждала и боялась: