Тюремные дневники, или Письма к жене
Шрифт:
Выводят и заводят в соседнюю камеру.
— Одеяло и простыни мы у Вас забираем. За нарушение режима.
— Может, и матрас с подушкой уж заодно заберете?
— Зачем, матрас Ваш.
А одеяло чье? Твари! Майор выходит. Я уже просто не могу себя больше контролировать. Ярость во мне бурлит и буквально меня переполняет. Твари! Вот твари!!
Как ни странно, в камере есть форточка. Я открываю ее настежь, раздеваюсь до трусов и ложусь на холодный кафельный пол. Прямо под открытой настежь форточкой. Пол оказывается просто ледяной. Из форточки дует. (На улице похолодание.) Холод адский! Плевать!!
В сущности, это конец. Не ожидал я, конечно, что он будет именно таким. Что придется замерзать, как собаке, на полу одиночной камеры спецСИЗО N 1. Достойный конец моей достойной жизни! Впрочем, не важно. Пусть все идет своим чередом. «О, будь, что суждено!»
И вот в таком положении, лежа раздетый на ледяном кафельном полу и под открытой настежь форточкой (а на улице, между прочим, колотун!) я провел пять (!) часов. После чего в дверь постучали, и равнодушный голос охранника спросил: «В баню идете?»
И тут, каюсь, я не выдержал. Слаб все-таки человек! Мысль, что вот сейчас я встану под горячий душ и смою наконец с себя всю грязь этого проклятого пола, была настолько нестерпимо-соблазнительной, что я не выдержал! Слаб, повторяю, все же человек. Отказаться в тот момент было просто выше моих сил! «Иду!»
Я встал с пола, отряхнулся, собрал свои банные вещи, сел на шконку и стал ждать.
Через несколько минут я уже с наслаждением плескался под обжигающе горячим душем. Вероятно, это-то меня и спасло. Никакого воспаления легких я в результате так и не получил. Даже не простудился!
Судьба в очередной раз бесцеремонно вмешалась и сделала все по-своему. Ведь если бы не эта баня… (Бани, между прочим, у них тут действительно по понедельникам. Это я уже потом выяснил. Так что никого ко мне специально не подсылали. Просто повезло. Так уж получилось. Случайно.)
Вечером вручаю майору жалобу. Что, дескать, одеяло у голодного человека забрали, на полу лежать оставили и пр. Пизды, короче.
Тот смотрит на меня некоторое время с каким-то благоговейным ужасом, потом молча ее берет, так же молча вручает мне одеяло и только потом уже дрожащим голосом наконец произносит: «Спокойной Вам ночи!» — «Спасибо».
Я укладываюсь под одеяло и ложусь спать. Третий день моей сухой голодовки закончился. (А адвокат-то ошибся! Вот хуй «три дня летом»!)
3 июня, вторник (четвертый день сухой голодовки)
Утром сую разводящему новую бумагу. Заявление. «Прошу разрешить мне укрываться одеялом, поскольку я мерзну».
Тот ее читает и изумленно на меня смотрит:
— Как это Вы мерзнете? Вы вчера голый пять часов на полу под открытой форточкой пролежали, а сегодня говорите, что одетый на матрасе мерзнете!
— Вчера был третий день голодовки, а сегодня уже четвертый.
Организм ослаб. В общем, мерзну.
— Вам никогда это не разрешат! Нарушать режим.
Я лишь молча пожимаю плечами. Разводящий уходит.
Я сразу же опять ложусь
под одеяло. Минут через пять дежурный стучит, но уже как-то робко. Так, стукнул пару раз и убежал.Вскоре кормушка с грохотом распахивается. «Распишитесь! Вам разрешено укрываться одеялом!» (Господи-боже мой! Ну, надо же…
Победа. Виктория!) Расписываюсь, благодарю (ну, надо все-таки быть вежливым). Кормушка захлопывается.
Ну, и что мы в результате имеем? Все это, конечно, очень мило и благородно, но дальше-то что? Как учил Наполеон, «из несколько маленьких побед все равно никогда не получится одной большой». Что, собственно, изменилось? У меня по-прежнему идет сухая голодовка, и жить мне остается все меньше. Ну, день-два от силы. Всей и радости: хоть под одеялом теперь спокойно помру. (Хотя, странно: чувствую я себя прекрасно! Даже бодрее, чем обычно. Голова лучше работает…
Пить вообще не хочется. Ну, разве что чуть-чуть. Странно. А как же, «обезвоживание организма»? Странно он у меня как-то «обезвоживается»…)
Ладно, подождем адвоката. Сегодня придти должен. Подождем…
Однако время идет, адвоката нет. Вот уже и вечер. Так-так-так!
(Говорит пулеметчик.) Адвокат, блядь, не пришел. Ну, и что это значит? Случайность это или ему уже чинят какие-то препоны. Не хотят, к примеру, чтобы он о голодовке узнал… Впрочем, какая разница! Мне-то что теперь делать? Или я тут, блядь, так и умру, даже с адвокатом не поговорив? Ну, это уже просто глупо!.. У меня ведь цель не умереть, а своего добиться. Так что же делать?
Самое ужасное, что в придачу ко всему у меня к тому же закрадываются страшные подозрения, что эти болваны вообще не понимают, какую я голодовку объявил! Ну, голодовка — и голодовка!
Спрашивают все время: «Вы едите? Вы едите?», а про питье ни слова.
Ну, что за идиоты! Что вообще за бред? Человек тут, можно сказать, засыхает заживо, от жажды умирает, а этого даже никто не замечает.
Что за блядство! Вероятно, такие подвиги вообще выше их понимания.
Это я, похоже, переборщил. Это уже Александр Матросов какой-то! И обычной голодовки было бы вполне достаточно. Разницы все равно никакой.
Ну что, пить, что ль, начать? («Не дай себе засохнуть!») Прямо сейчас! А то ведь и действительно… Обезвоживание, там, и т. п. «Не время пить!» — вдруг неожиданно в глубине моего сознания угрюмо каркает Гамлет. «Бессмысленно упрямы вы, милорд / Судите здраво», — тут же возражаю ему я. Да и вообще:
Полезно все, что кстати, а не в срок — Из блага превращается в порок.Это еще брат Лоренцо говорил. Так что будем «судить здраво». Я встаю, наливаю из-под крана кружку холодной воды и залпом ее выпиваю.
Ну, и что? Что в мире изменилось от моего грехопадения? Он, как ни странно, так и не перевернулся.
4 июня, среда (пятый день голодовки)
Пустой день. Скучный. В дверь теперь не стучат, так что сплю все время. Лежу и сплю. Охранники вот только докучают. Поминутно в глазок разглядывают. («Что это вы все время вьетесь вокруг меня, точно хотите загнать меня в какие-то сети?») Ждут, наверное, не учиню ли я им еще какой-нибудь новой пакости. А в остальном — скука.
Тоска и скука. Скука и тоска. В общем, полный штиль. Где, блядь, адвокат?