Тюремные дневники, или Письма к жене
Шрифт:
5 июня, четверг (шестой день голодовки)
Все по-прежнему. В дверь не стучат, но зато в глазок теперь заглядывают постоянно. О моем здоровье, наверное, беспокоятся.
«Переживают, что съели Кука!» (Блядь, да я и сам бы его сейчас съел!
Или даже двух. Нет, лучше трех!) Вообще, «мои слуги стали слишком хорошо смотреть за мной в последнее время».
После обеда хаос и фантасмагория (зеленые человечки) снова вдруг вторгаются в мою жизнь. Напоминают, наверное, о себе. Чтоб не расслаблялся. Грани реальности на мгновение тускнеют.
Кормушка открывается и мне протягивают какую-то бумагу.
«Распишитесь, что ознакомлены». — «Что это?» — «Ознакомьтесь и распишитесь». — Читаю.
Подпись того же самого начальника, что разрешил мне его не соблюдать.
— Какое «нарушение»!? Мне же разрешили!?
— Я ничего не знаю.
Я еще раз перечитываю. Что за чушь? Я где: в тюрьме или в театре абсурда? Может, все это просто декорации, которые провалятся сию же секунду в тартарары, и я вдруг окажусь, скажем, где-нибудь в Венеции, на карнавале, среди масок и кривых зеркал? А охранник с хохотом сбросит свою картонную маску и неожиданно превратится из вертухая спецСИЗО N 1 в какого-нибудь, блядь, гондольера? (Гондон он, а не гондольер! Гондонльер.)
— Я не буду расписываться.
— Это Ваше право.
Ну, и ну! Выговор! А потом что? Может, после третьего меня отсюда выгонят? Домой отправят? Или они просто-напросто вознамерились свести меня с ума? Что происходит? И где все-таки этот блядский адвокат?!
6 июня, пятница (седьмой день голодовки)
Хоть что-то сдвинулось. После обеда заявился, наконец, адвокат.
Оказывается, следователи «забыли» выдать ему какой-то пропуск, и все это время он просто не мог сюда попасть. (Да! «Забыли»!) В довершение ко всему, главный следователь (руководитель следственной группы) заболел, но, впрочем, обещал на следующий день выздороветь и придти сюда во вторник. Тогда с ним и можно будет о моем переводе на Матроску поговорить. Этот вопрос, вроде бы, в компетенции следствия.
(Э-хе-хе… Значит, до вторника… И вообще, что за хуйня! Он там, видите ли, болеет, а я тут с голоду из-за него помирай!)
Я бегло пересказываю адвокату все случившиеся со мной за это время события.
— Как?! Так Вы сейчас голодаете?! — в ужасе переспрашивает он.
— Да.
— Но мы же с Вами договорились, что до моего прихода Вы ничего предпринимать не будете!
(А-а!.. «Договорились»…)
— Ладно, не важно, — обрываю я тему. — Что есть, то есть. Теперь вот что. Перепишите сейчас мою жалобу, которую я отправлял начальнику СИЗО (просто передать жалобу адвокату я не могу — это запрещено) и выясните до вторника адреса и телефоны всех СМИ. Всех, которые сможете найти. Газеты, радио, телевидение — все. Если во вторник мы не договоримся, будем делать заявление в прессу. Что, мол, полное беззаконие. Дело незаконно выделили (про паспорт), в спецСИЗО перевели, где все подслушивается. Произвол, короче. И объявите заодно, что у меня голодовка сейчас идет. Какой там будет день? Двенадцатый? Ну, значит, двенадцатый. Что идет уже двенадцатый день голодовки.
— А если следователь во вторник не выздоровеет?
— Значит, будем ждать, пока выздоровеет.
— И Вы все это время будете голодать?!
— Да.
— Вы что, с ума сошли?
— Ну, в общем, будем пока именно так действовать. А там посмотрим. Вы пока все бумаги подготовьте и адреса газет выясните.
На этом мы и прощаемся. Адвокат отправляется домой (чай, наверное, пить! с пряниками или с баранками), а я — в свой опостылевший никелированно-кафельный гроб. (Голодать как минимум до вторника. Воды хоть с горя выпить! Где тут кружка?)
Ладно, хуй с ним. Даст Бог, доживем до понедельника. То бишь до вторника. А там видно будет. Надо подождать.
Не всякий плод на свете скороспелка, Но созревает все, что зацвело.Надо подождать
7
июня, суббота (восьмой день голодовки)Искушение святого Антония (или Франциска? Нет, кажется, все-таки Антония).
Во времени я уже научился здесь примерно ориентироваться. Три, нет четыре раза в день мне стучат: «завтрак… прогулка… обед… ужин» (все мимо!); и два раза заходят: утренняя и вечерняя проверка.
По этим событиям и сужу. Как по вешкам в болоте.
Часов в двенадцать дверь камеры (гроба!) вдруг открывается. С недоумением привстаю на шконке. Что это еще такое? Да еще в субботу.
Никого, пардон, не жду. Заходит сам господин начальник тюрьмы.
(О-о-о!..)
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Вы голодаете?
— Голодаю.
— А зачем?
— Ну, так надо.
— Зря Вы это. Я хотел бы Вам кое-что пояснить…
(«Я предчувствовал, что дело не обойдется без пояснений».
… От того, что Вы голодаете, ничего не изменится…
(«Ну, мы еще посмотрим, чья возьмет!»
… И вообще, кончайте Вы все это! Прекращайте Вы свою голодовку… Пойдете сейчас в камеру, там хорошо, люди кругом…
(«Вот так бы до утра стоять да слушать. Вот она, ученость!»… Я же Вам искренно, Сергей Пантелеевич, добра желаю…
(«Оставьте. У меня несчастный нрав. Повсюду в жизни чудятся мне козни».— … Просто от чистого сердца!..
(«Но в том и соль: нет в мире ничего Невиннее на вид, чем козни ада».Да и вообще:
«Нельзя ль узнать, в чем дела существо, К которому так громко предисловье?»… Да и нам Вы только лишние беспокойства доставляете…
(А-а!.. Понятно.
«Об этом бросьте даже помышлять. Что я стану действовать в ваших интересах, а не в своих собственных».— Вы знаете, я сегодня с адвокатом общался…
— Вчера!
— А, ну да, вчера. Он должен будет прийти ко мне во вторник, со следователем, если тот выздоровеет к этому дню. Следователь, как назло, заболел. Все одно к одному. Так вот, я с ним во вторник поговорю и тогда уж, в зависимости от этого разговора, приму решение. Хорошо?
— Ну, дело Ваше. Зря только здоровье губите. До свидания.
— До свидания.
Дверь захлопывается. Я в раздумьях опускаюсь на шконку.
(«Опускаюсь»! На шконку! Вот до чего злоупотребление изящной словесностью доводит! Никогда!! Никогда не читайте Шекспира! А также Гете, Данте и т. п. Читайте только г-жей донцовых-марининых, разгадывайте кроссворды и смотрите по телевизору рекламу «Сникерс». «Съел — и порядок!»)