Тюремный романс

Наступила пора, когда нужно было либо уезжать, либо разжигать костер.

– Довезете до дома?

Шебанин сам развязал узел, который затянул. Отправив жену к матери в Сызрань, он вдруг почувствовал облегчение, которое приходит в тот момент, когда становишься свободным от обязательств перед близкими. Освобождение от семьи часто дается с трудом, но когда наступает, в первые дни приходит чувство освобождения от неких пут. Не нужно бояться за близкого человека, нужно беречь лишь себя. То есть – не отвечать ни за кого, в том числе и за себя. По всей видимости, это самое чувство и запрещало настоящим ворам иметь семью.

Локомотив к подобным не относился, он не признавал старых правил и, впервые оказавшись один, не ощутил никаких чувств, кроме безграничной свободы.

Оно и подвело.

Найдя в городе ресторан, в который ранее не ступала его нога, что казалось ему безопасным, он с удовольствие выпил водки. Выпил еще и еще. И опасность перестала казаться близкой, он вновь ощутил себя прежним Локомотивом, берущим от жизни все, что хочется. Достаточно лишь загадать желание и не ждать его исполнения. Все желания Яши исполнялись, словно в Уставе внутренней службы Российской армии – беспрекословно, точно и в срок.

Он хотел водки еще и еще, напряжение выходило из него медленно, чувство опасности улетучивалось гораздо быстрее, поэтому он даже не удивился, когда следующий разнос с графинчиком водки к его столу поднес Штука.

Виталька, размазывая свой пластилиновый взгляд по бывшему соратнику, составил графин с рюмками посреди стола и опустился на стул напротив. Сел и удивился реакции Шебанина:

– Ты бы хоть дернулся, что ли?

– А зачем мне дергаться? – возразил Яша. – На мне вины нет.

– Значит, есть, коль сразу с этого начал.

– Увы и ах. Нет вины. А что сразу с того начал, что виниться не стал, так мне известно, какие у тебя обиды. Только поверь мне, Штука, я не желал, чтобы так все вышло.

Кусков раздраженно осклабился и наполнил рюмки.

– Ты лжешь, Яша. И горько от того, что лжешь именно мне. Автомат в багажнике – это ладно. Делаем скидку, что два придурка с фамилиями Гонов и Зелинский проявили самодеятельность, как это принято у них на конкурсах ГУВД, и случайно подкинули его в машину, которая попалась им первой подходящей. Допустим, что из пятидесяти тысяч машин в Тернове самой подходящей им показалась моя. Ладно, забыли. А вот как понимать шутку со следаком из транспортной прокуратуры? Ты уж прости, Яша, мою тупость. Я поначалу подумал – Пермякова из седла вышибают, чтобы он меня не упрятал в СИЗО. Однако потом я стал догадываться, что все как раз наоборот. Следак документы готовил, которые суд однозначно воспринял бы как руководство к моему освобождению. А тут такая постыдная «подстава» с домом… Ай-я-яй.

– Виталик, твои догадки – это только догадки, и ничего больше.

– А я тоже сначала так решил. Думаю, зачем старому корефану меня, своего друга, в «крытку» определять? Где я ему дорогу перешел? Может, обиделся, что я шестого июня, в день его рождения, хук слева ему вмазал? Потом мозгами пораскинул – если от этого отталкиваться, так ты меня уже раз тридцать посадить должен. И столько же раз я тебя. Не, не то, решил я. И пошел искать правду. Нашел Бобыкина, нашел Зинкевича, с ментами твоими пообщался… И пришел к тому, от чего ты, наоборот, отталкивался. Подставил ты меня, Яша, подставил. Как хор Александрова, заказав песню «Ох, у дуба, ох, у ели».

– Чушь все это, конечно, но, глядя на твою уверенность, так и хочется спросить – что дальше-то? – Перевернув рюмку, Локомотив разом избавил ее от содержимого. – Дальше-то что? Ну, нашел ты меня, молодец! Только ведь, Виталя, я тебя сам эти месяцы искал. Сначала в тюрьму тебе гонцов засылал, потом на воле искал, а ты упорно не находился. Вместо того чтобы приехать и тему распедалить, ты какие-то прятки затеял!..

– Ты не ори на меня, – предупредил Штука. – За эти шестьдесят дней ты столько пакостей мне наделал, а теперь… А теперь возмущаешься, что я сам к тебе не шел?! Ты же всех убрал, кто мог подтвердить мою невиновность! Гонов, Зелинский, Рожин! Теперь еще и мусора из УБОП прихватил?! Ты спятил, Шебанин, мать твою!..

Ситуация накалялась, только теперь это происходило не по причине излишне употребленного спиртного. Рекламации Кускова были справедливы, и чем очевидней они были, тем сильнее нервничал Локомотив. Признаться самому себе, что он сподличал, он не хотел, теперь за него это безапелляционно доказывал старый друг.

– А ведь я единственный остался, Яша, кто может правду на свет пролить, правда?

Локомотив зачал в своей голове план окончания этого разговора и уже не намерен был отступать ни от одного пункта.

– Вот потому, кореш ты мой центровой, я и крылся. От ментов крылся и от тебя до поры. Но перед тем, как они меня по старой памяти забраслетят, мне с тобой поговорить захотелось. Честно сказать, я еще тогда, когда ты с Подлизой прощался да телефон свой давил, закончить все хотел. Расстрелять обоих ко всем матерям, да и дело с концом. Да только как потом перед братвой ответ нести, а? Сидел рядом в машине, смотрел на вас и думал – как ответ-то нести? И не стал. Сейчас жалею.

– Но в этот раз ты появился не для того, чтобы я обделался легким испугом, правда?

– Верно.

План Шебанина рушился. Гнев Кускова читался прямо в его глазах, а это означало, что выхода для разборок на улицу может и не случиться. Но Штука его удивил. Он поднялся из-за стола и оперся на него обеими руками.

– Прощай, Яша. Зачем мне грех на душу брать? За меня все сделают менты. Этого парня, на лестничной клетке, они не простят. Уверен, что в плен тебя брать не будут. На кой им сдалось, чтобы ты десятку отсидел и вышел? Это разве наказание для авторитетного фраера? Опера-то того не вернуть, а за «завал» мента ты вообще пиковым тузом сюда вернешься. А ты нужен мне здесь, туз пиковый? Адью, лох.

Развернувшись, Кусков отошел было от стола, но, снова возвращаясь к разговору, несколько раз ткнул пальцем в сторону Шебанина.

– И следака того, прокурорского, тебе тоже не простят.

– Ты сам лох, Штука! – взревел, пугая соседей по столикам, Яша. – Есть люди, которые подтвердят, что я не при делах!

– Шебанин… – поморщился Кусков. – Среди тех, кто остался в живых… Ты когда-нибудь слышал пение дятлов?

Растолкав плечами официантов, протиснулся сквозь толпу и вышел вон.

– Он совершенно трезв… – пробормотал Локомотив.

– Слушаю вас, – не понял находящийся неподалеку мальчик в бабочке и полотенцем через плечо.

– Он был трезвый, как стекло! – показав официанту на закрывшуюся дверь, рявкнул Яша. – А я пьян! И мы разошлись, не подравшись, впервые в жизни! Это гадкая примета, парень… Хуже не бывает.

Бросив на стол несколько купюр, он с трудом поднялся со стула и направился к выходу. Дойти до дверей так же ловко, как и Кускову, ему не удалось, поэтому пришлось применить силу.